* * *
Тяжелую ночь провел Кунцов.
Заснуть не удавалось. Он лежал и думал, пока мысль не превращалась в боль. Тогда он вскакивал, зажигал свечу и принимался ходить. От быстрой ходьбы пламя свечи металось, а вместе по стенам металась косматая безобразная тень.
Вспоминать о Марине было всего больней. Пережитое жгло обидой. Он ходил и курил, садился и вскакивал и все разговаривал сам с собой, топорща пальцы.
- А все-таки, я не стал смешным. Не сказал ей ни слова!
А сам был уверен.
- Знает! Отвергла...
- Почему? - искрение удивлялся он, - раньше иначе на меня смотрела. Изменился я, что ли? Испортился, стал другим?
Не мог допустить, чтобы так, без причины, отвергли его, Кунцова!
Вспоминался Звягин с его сумасшедшей удачей, с проклятой печью, губившей все.
- Вот что мне надо, - хитро придумывал Кунцов, - затмить! Еще ярче устроить! Удивить, как тогда, когда потеряли пласт...
Но поморщился от такой ребяческой выдумки, вспомнил о водке, стоявшей в шкафу, выпил сразу и много, надеясь отвлечься и заснуть.
Алкоголь не принес спокойствия. Еще более обострил мучения, а сверлящие мысли сделал тоньше и проницательней.
Теперь уже Марина становилась неглавным.
- Удивить, как тогда? - язвил он себе. - Да нечем, нечем! Ты выдохся, командир производства! Оттого-то другие и обогнали тебя...
Поникал головой и пьяно жаловался.
- Я хмурый, а они веселые. Потому что могут, потому что имеют силу... Нет, не так! Они веселы и хохочут, а от этого у них сила, от этого они все могут. А я как сломанный...
Вскакивал гневно и остро щурился на свечу.
- Подождите, сорветесь еще на первом штреке! Нельзя бесконечно втирать очки! Нельзя издеваться над здравым смыслом. Вы распишетесь и в квершлаге!
Издали заревел шахтный гудок, словно долго, басисто тянул:
- Нет! Нет!
- А если правы они? - Кунцов вскочил, расстегивая душивший ворот, - кто я буду тогда? Нуль и неубранный труп!
В голове его все спуталось. Неприятные ему люди показались врагами штольни. Несчастье собственного отставания представилось результатом хитрого подвоха. И все это нарастало с каждыми сутками. Сжималось железным кольцом и неотвратимо вело к катастрофе...
Кунцов метался в тисках и не видел выхода. А он был простой до смешного - пойти и все рассказать! Но такое признание казалось ему чудовищной казнью над самим собою. Он же хотел вырваться из кольца прежним Кунцовым и выхода отыскать не мог!
- Неправдоподобно! - кричал он и бил себя в волосатую грудь, - труп и такое здоровое мясо! Бороться буду! Вот что мне нужно!
- А с кем? - продолжал он, трезвея, и осматривал комнату, - с Фроловым? С Вильсоном? Почему не с Кукушкиным, не с шахтером, который завтра придет и заявит:
- Я придумал!
- И сделает, на разгром и насмарку всяческих норм. И технических, и моих, житейских... А Звягину я припомню!
Часы показали далеко за полночь и у Кунцова в запасе осталось одно - страшный секрет четвертой лавы.
- Я сделал все, - убито сказал он себе, - все, чтобы не допустить. Меня опрокинули и по мне прошли - твори, господи, волю свою!
* * *
Утром, придя на работу, он вызвал Звягина.
- Извините меня, - сухо сказал он, не подавая руки, и опустил глаза, - третьего дня я погорячился!
Звягин почувствовал себя неловко и не знал, что ответить.
- Вот и ладно! - похвалил председатель шахткома, бывший в кабинете.
- Теперь так, товарищ Звягин, - начал Кунцов, попрежнему не поднимая глаз, - я отдал приказание посадить четвертую лаву. Я, как и раньше, считаю ее опасной. При посадке должен быть технический надзор!
Звягин вспыхнул до самых ушей: - не за труса ли он его считает?
- Разрешите присутствовать мне?
- За этим я вас и позвал. Подождите минутку! - и вышел из кабинета.
Наступило молчание. Звягин сидел и глядел в окно, а председатель просматривал новые газеты.
- Читай, - повернулся он к Звягину, - с шести тысяч метров, затяжным прыжком! Есть же такие герои!
Дверь заскрипела и в нее просунулась голова Кукушкина. Он огляделся, весело подмигнул председателю и, мягко ступая, вошел в кабинет. Непокрытые волосы его стояли торчком, шахтерка была нараспашку, а под ней красовался оранжевый джемпер. Кукушкину было лет тридцать пять и зубы его блестели от вечной улыбки.
Узнавши Звягина, он расплылся еще шире и протянул ему крепкую, негнущуюся ладонь.
Следом за ним осторожно вошел другой, мрачный, огромного роста. Густо сказал:
- Здравствуйте всем! - постоял, не зная, куда себя девать, и прислонился к печке.
Председатель щелкнул по газете пальцем и сказал:
- Ответь мне, Кукушкин, что есть герой?
- Герой? - затруднился Кукушкин, - да-а!
И прихлопнул ладонью торчок беспокойных волос.
- Нет, ты все-таки поясни, - добивался председатель, - и будешь тогда премирован вот этой коробкой спичек!
Великан Кудреватых передвинулся у своей почки и сладко всосался в цигарку, приготовившись слушать.
Но дверь отворилась и в комнату вошел хозяин. Разговор прекратился, а Кунцов, кивнув головой, пробрался к себе за стол.
- Вот что, ребята, - сказал он, почесывая лоб, - Фролов просит сажать четвертую лаву!
Кукушкин моргнул и готовно ответил:
- Знаем!
- Смотрите, не просыпьтесь!
- Лава, как лава, - ответил Кукушкин, - мы осмотрели. Жмет немножко.
- Вот видите, - жмет!
- Сейчас начинать?
Кунцов повел плечами.
- Хоть сейчас. С вами пойдет инженер Звягин.
* * *
Втроем подошли к печи, черной дыре, зиявшей под потолком невысокого коридора.
Посадчики были с головными лампами, за поясами острые топоры. Звягин молчал. От свидания с Кунцовым поднялось недавнее тревожное чувство. Извинение не принесло ничего, только усилило, пожалуй, неловкость.
- И плетет, и плетет! - вдруг заговорил сзади Кудреватых и передразнил, - не просыпьтесь!
- Мала беда! - удало отозвался Кукушкин. - Мы ее до вершка изучили. Лезьте!
Звягин полез по крутой стремянке-лестнице. Печь была как труба, высеченная в угле. Свет дробился в угольных изломах и стенки сверкали смоляным и жирным блеском. Вылезли в узкую галлерейку. Вторым этажом тянулась она над нижним откаточным штреком.
Звягин пошел вперед, пригибая голову и шурша плечами по тесно сошедшимся стенкам. Три огненные звездочки двигались в глухом туннеле.
- Вот, - остановился Звягин и поднял свою аккумуляторную лампу, - четвертая лава!
Галлерейка влилась в обширный подземный вал. Как и раньше, здесь торчал частокол креплений, пахло пихтовым деревом и сыростью пещеры.
- Теперь вы хозяин! - улыбнулся Звягин и уступил дорогу Кукушкину. Кудреватых ощупал топор и взглянул на своды.
Минуту все трое стояли молча. Тьма и безмолвие царили в пустоте. Но вот в непроглядном мраке родился стонущий скрип и умолк. Возник опять тоскливый и долгий и кончился легким щелчком. Будто кто ногтем ударил по спичечной коробке. В другой стороне и сверху зашелестело. Побежали мелкие трески, словно кто-то невидимый надламывал одну за другой сухие лучины. Вдруг оглушительно лопнуло дерево и лампа в руке Звягина подскочила.
- Живет! - с удовольствием сказал Кукушкин и в смехе ярко блеснул зубами.
- С вечера ожила, - добавил Кудреватых и все трое вошли под скрипевший потолок.
Долго простояла заброшенная лава и долго спала гора. Но однажды проснулись дремавшие ее силы и старая вентиляционная печь обрушилась. Опять наступил промежуток мертвого покоя и длился до вчерашнего вечера. Теперь же крепи стонали и словно жаловались на невыносимую тяжесть.
Пол подземелья косо уходил в высоту и с легким шуршанием по нему иногда скатывался кусочек угля.
В переплете стоявших столбов, как в подземном лесу, мерцали лампы. Кукушкин помялся и попросил:
- Вы, товарищ Звягин, стоите здесь, а туда уж не ходите!
Звягин подчинился и стал у входа в галлерейку. На его глазах Кукушкин загорался азартом и все более оживлялся медлительный Кудреватых. Нависшая тьма словно вдохновляла их дерзкое искусство!
- С этой начнем! - указал Кукушкин на стойку, - соседнюю вышибить можно, а ту подрубить...
- А эту оставить! - предупредил Кудреватых.
Кукушкин взял у Звягина лампу, сунул ее к потолку и залился радостным смехом.
- Тронь ее только, ха-ха!
- Вот будет что! - объяснил Кудреватых Звягину и хлопнул перед его лицом широкими ладонями. Сквозь небритую щетину, при свете ламп, у него вишневым закалом краснели щеки. А глаза с восторженным ожиданием следили за товарищем.
Так они обошли все подземелье, намечая столбы, которые нужно было оставить, решая, какие стойки надо рубить и которые можно попросту выбить.
Осмотр кончался и Звягин, человек нетрусливый, начинал чувствовать волнующее беспокойство. Уж очень непостижимо разбирались эти два человека в сложнейших секретах горной механики!
Временами кто-нибудь останавливался и поднимал руку. Тогда останавливался и другой, и все слушали. Ухо ловило стоны и скрипы, певшие в дереве, теперь уже но всему пространству лавы.
Звягин знал, что его поставили в самом безопасном месте и это невольно царапало самолюбие. Но в такой обстановке приходилось подчиняться. Он обязан был следить за участком потолка перед собой, но жадно ловил каждую мелочь происходящего.