- русский советский писатель. С юности примыкал к социалистам-революционерам. В 1913 г. сослан в Сибирь. После гражданской войны работал в различных советских учреждениях. Арестован 1937 г. Умер в заключении в 1942 г.
М. Кравков
Эпизод
Посвящается моему другу И.
- Вот ваши грамоты, ознакомьтесь внимательно. Отныне вы уполномоченный министерства снабжения. Подпись, печать - все как следует. Договора, проекты, кондиции - в этой папке. Денег, извините, не по чину, мало…
- Ладно, - весело кивнул Решетилов, - дальше?
- Дальше, - вот вам письмо к начальнику чешского эшелона. В нем вы представитель земства и вас знает доктор Гирса. Может пригодиться. Это? Это служебная записка управляющего губернией к N-скому начальнику милиции. Дабы оказывал вам всяческое содействие. Да, посмотрите на штамп-то. Какая работа! - даже щелкнул по бумажке. - Но, помните, сила всех этих документов - максимум на две недели. То-есть до первой справки.
Улыбнулся Решетилов:
- Пожалуй, хватит.
И распихивая по карманам бумаги:
- Но… это все к чужим. А к своим-то что?
Пожатие плечами.
- Я же говорил, что, кроме Баландина, своих там нет. В самом уезде другое дело. Там партизаны. Как раз, - чуть-чуть ехидно, - по вашей ориентации… Баландин, вероятно, вас сведет…
- Баландин обо всем предупрежден, - вмешался третий собеседник, земец и хозяин квартиры, - и давно вас ожидает. А вы? Уже уходите?
- Да, все как будто объяснил, бумаги передал… Ну, - подошел к Решетилову, - надеюсь, все сойдет благополучно…
Секунду молча жали руки. Потом обнялись и поцеловались.
Остались двое.
- Накурили, - сказал хозяин, и, подойдя к окну, отдернул форточку.
Свежий морозный холодок потянул упругим, напорным потоком, разметал и закружил синеву табачных миражей.
В деловой задумчивости Решетилов.
Хозяин тоскливо бродит по комнате.
- Как вы хотите, - остановился он, - а я повторяю свой прежний вопрос. Во имя чего? Зачем вы сейчас беретесь за это восстание? Зачем мы уполномачиваем вас на это? К чему вся эта инициатива? Знаю, знаю: дело решенное. Говорю просто потому, что не понимаю, искренне. Ну, представьте на минутку. Сзади, за спиной, - семеновщина и японцы. Это - реальность. Впереди - приближающийся красный фронт, а за ним - увы! - голод и террор. Это - тоже реальность. А посредине… - наша инициатива! Что же утвердить-то мы собираемся своим выступлением? Но, оговариваюсь, так толкует мой разум, чувство - с вами.
Решетилов добродушно посмотрел на товарища.
- Я, - начал он, - определенно хочу утвердить запад. Пусть с его голодом и террором, но зато с его безусловно правильным для меня прогнозом будущего. Это главное. А теперь, когда вся колчаковщина летит к чертям, надо максимально использовать момент для революции. Я берусь за восстание в N-ске, вы - за другое, тысячи людей припрягаются к рычагам машины - и она поворачивается. Все просто. Лично роль моя маленькая. Как и всякого. Но для меня она - целая жизнь.
- А ведь вы большевик, Сергей Павлович… Самый настоящий! И, по недоразумению, беспартийный…
- Да уж… будь я партийный, вряд ли бы мы сошлись… Хотя свержение Колчака - платформа очень нейтральная и… весьма приятная…
- Авантюрист вы, голубь, - как-то любовно определил хозяин. Пойдемте-ка чай пить. Там у жены сидит знакомая дама. Как раз приехала из N-ска. Представьтесь в новой роли…
- А кто такая?
- Да, кажется, жена начальника тамошнего гарнизона…
- О, это очень кстати.
Теперь, когда все было кончено и бесчисленные обдумывания, хлопоты и сомнения оборваны переходом к делу, точно запруда дней пассивности развалилась в душе Решетилова. И ключем ударившая энергия упоенно помчала его, как поток, не разбирая камней и перекатов… Подчиняясь дисциплине принятого задания, свою новую роль играл он уверенно и с подъемом.
Хозяйка за чайным столом - никкель самовара, струйками пар, - уют домашний, теплый.
- Моя жена, - подвел Решетилова хозяин, и второй даме: - Позвольте вас познакомить, Мария Николаевна, уполномоченный по снабжению, едет к вам в N-ск.
Моментально приобщили Решетилова к дружеской путанице перекрестного разговора, он сразу понял, что начал удачно и вдохновился. Солидно помешивая ложечкой чай, одинаково внимательный к обеим дамам, скромный и значительный, говорил он так ободряюще и спокойно, что от звуков слов его отлетал далеко день и ночь стучащий в сердце тревожный вопрос - что будет завтра?
Мария Николаевна, с смешливыми глазами, вначале инстинктом женщины забеспокоившаяся при виде нового мужчины, уже с ласковым интересом слушала теперь Решетилова и уже легко переступала обычную черту молчаливости, частую у людей недоверчивых или молодых при новом знакомстве.
- Это так хорошо, что вы едете в N-ск! - вырвалось у нее, и поспешила объяснить хозяйке: - хоть один будет бодрый человек, не бредящий этими большевиками… А то прямо - не с кем слова сказать: муж вечно занят, а офицеры… Ах, да вы и не знаете! - всплеснула она руками, расхохотавшись.
Хозяйка смешливо насторожилась.
- Опять какая-нибудь проказа?
- И препикантная. Поручик Крауц ранен в руку!
Хозяйка не понимала.
- Большевиками?
- Да нет же, хорунжим Орешкиным!..
И, довольная произведенным эффектом, лукаво поглядывая на усмехавшегося Решетилова, рассказала:
- Орешкин застал его в комнате у своей… ну, подруги. Понимаете, ночью. Ну, и… бах, бах из браунинга! Крауц ранен. Муж - прямо рвет и мечет. Один из лучших офицеров в гарнизоне. Хотел Орешкина под полевой суд отдать. Ну, конечно, только погрозился…
Решетилов поднялся, стал прощаться.
- Вы уже? - с видом бесконечного огорчения сожалела хозяйка.
- Как только приедете в N-ск - к нам, - просила Мария Николаевна, - и муж и я будем очень, очень рады…
Над высокими темными корпусами военного городка, над горою с чернеющим гребнем леса, над плоским спящим городом, с заливистым гулом неслись пласты морозного ветра оттуда, из скрытых ночью таежных хребтов и сопок.
И полузамерзший часовой, прячась за столбом ворот от порывов вьюги, то клял свою собачью жизнь, вспоминая родную избу и тепло и вечерки, то впадал в тупую апатию, засовывая в рот иззябшие пальцы, то с завистью посматривал на ярким пятном освещенное окно квартиры начальника гарнизона. В этой квартире шло спешное совещание офицеров. Подполковник Полянский сидел за длинным столом перед картой уезда и ладонями прихватил виски, как человек, у которого болит голова. За спиной - молодой хорунжий, с тощим острым лицом, беззаботно скручивал папироску. Сдержанный рокот остальных - аккомпанимент к молчанию.
- Даже карты порядочной нет… - брезгливо еле выговорил Полянский, где вы такую дрянь выкопали?
Толстоносый, сизый капитан Мурзанов свирепо вытаращился на хорунжего. Тот чуть прищурил глаз и, с почтительным смешком, доложил:
- По приказу начальника гарнизона реквизировал в земской управе…
Фыркнули. Сам Полянский улыбнулся, и тоскливая напряженность растаяла.
- Ну-с, господа, - Полянский опять сделался важным хозяином, - теперь осталось выслушать контр-разведку. Поручик Бович, говорите.
- Господин полковник, - начал контр-разведчик, - как я имел честь докладывать вам в прошлый раз, положение по прежнему остается очень тревожным. Не здесь, в городе. Тут более или менее надежно. Хотя я и получаю письма, угрожающие убийством… Операции последних дней, о которых вы, господин полковник, знаете и о которых здесь я, в силу государственной тайны, не имею права распространяться… - Бович значительно взглянул в сторону начальника милиции Шумана, которого ненавидел, - эти операции на некоторое время могут гарантировать спокойствие. Конечно, приходится действовать одному, и если бы все органы как внутренней, так и внешней охраны, - опять Бович не забыл поглядеть на Шумана, - были сосредоточены в одних руках…
Полянский опускает голову низко и синим карандашом по клеенке чертит. Не слушает Бовича: "давно все знаю"… За окнами буря вздыхает, бесится. Развлекает. Думает о жене - она приедет сегодня. Приедет Мария Николаевна, и заговорит вся мебель, стены - квартира живая станет. Одно дело при ней, другое - без нее. Что-то очень важное без нее пропадало. И так с первых дней свадьбы. Голос Бовича стал крикливым, настойчивым. Нечего делать - надо слушать. Контр-разведчик был щупленький, точно мальчик, с гнилыми обломанными зубами.
"Много шоколаду ел… - подумал Полянский. - А лицо бледное, истеричное, глаза в синих ямах".
- …и я должен указать, что фактически мы почти в кольце партизан, и вот-вот кольцо сомкнется!
Даже визгнул.
Мурзанов выкатил на начальника гарнизона недоумевающие, спрашивающие глаза, и усы его сразу обвисли. В передней послышался шум. Все подняли головы. Начальник тюрьмы, громадный, сгорбленный старик с колючей небритой физиономией, резко вздрогнул.
- А-а! - дружно обрадовались все: - Иван Николаевич!..
Вошедший - городской голова - отирал платком круглое, раскрасневшееся лицо. Присматривался, от огня закрываясь. Сразу видно - свой, желанный.
- Наше вам… - прохрипел Полянскому. Опустился рядом. Хорунжего по руке погладил. Тому, другому - кивок, по-приятельски. Наклонился к Полянскому:
- Через два часа поезд приходит. Едешь Марь Николавну встречать?
Чорт!.. весело стало. Застучала мысль. А удалые, милые кругом ребята, боевые…