- А что? - согласился Звягин, - и впрямь, наше время, как утро...
- Утро большого дня, - сказал Кудреватых, - бо-ольшого, товарищ Звягин!
В кухне послышались восклицания и Звягин вздрогнул.
- Проходите сюда! - приговаривал Кукушкин, отворяя дверь.
Кудреватых тотчас встал и потушил в блюдце цыгарку.
Звягин вспыхнул, к нему подходила Марина, румяная от мороза, опуская пушистые ресницы...
* * *
Шахтер хватил по буру молотком, повернул граненый стержень к себе, стукнул еще, крутнул от себя и с третьим ударом вытащил инструмент из скважины.
- Есть?! - тотчас спросил другой, за минуту окончивший бурение. Оба стояли на дне каменной ямы.
Первый замерил пробитый канал и ответил удивленно:
- Есть!
Тогда второй прыгнул к нему и крикнул:
- Достигли! Вот видишь, смогли! Наш ударный билет!
Черные усики этого человека были опудрены пылью, а бледные щеки порозовели.
Этим бригада Хвоща закончила пробивание гезенка. Люди дали такую производительность, что не поверили сами. Несколько раз перемеривали, сомневались и все не могли согнать улыбок с усталых лиц.
Оставалось взорвать только скважины, тогда дно гезенка обрушится вниз и колодец будет готов.
Люди собрали инструмент и вышли из штрека с горящими глазами.
- Даешь гезенк! - объявил Роговицкий секретарю парткома, толкая вперед Хвоща. Шафтудинов взглянул на график, пошарил в кармане, вытащил папиросу и сунул Хвощу.
- Кури, товарищ!
Хвощ взял двумя пальцами папиросу и в горле у него запершило. Он махнул рукой и медленно повернулся к двери.
- Сдавай инструмент! - крикнул вслед Роговицкий, - да берись за другое дело!
- Дошло! - помолчав, сказал он секретарю и лихо расправил ус.
- Бригадир - бывший бандит, - засмеялся Шафтудинов, - бригада блатная, а работа на двести процентов! А что мы тебе говорили?
Он взял телефонную трубку и вызвал начальника Хвоща.
- Окончат смену, - ответил начальник, - и пусть не уходят, а ждут. Ударников мы отмечаем.
Хвощ сдавал ненужный теперь инструмент - буры, молотки и подмолотки. Уже кончал, когда кладовщик хватился:
- А лампа?
Не было ловко добытой когда-то огромной лампы.
- Язви ее! - изругался Хвощ, - потушить потушил, а принести не принес!
И пошел обратно в штольню, к своему гезенку.
Фролов лазил из лавы в лаву и голова у него кружилась от уймы дела.
Он осматривал, бегал за советом в партком, спускался обратно в штрек и, как очарованный, смотрел на новые рельсы. К ним уже прирастился откаточный путь первого штрека. Работа, как чудодейственная буря, прошла вперед и гудела теперь дальше, в туннеле квершлага.
Фролов бежал к своим четырем лавам и к людям, готовившим начало. Он сравнивал себя с отпальщиком. Взглядывал в свою книжечку, в расписание и являлся ко времени.
- Здесь и здесь! - начинай, в добрый час!
И люди взрывались энергией. Фролов убеждался, что дело идет, и бежал в другую точку и там подпаливал новый заряд. Знал, что он не один. Что если он позабудет, то вспомнят другие. И так же во-время замкнут цепь.
От этого не было испуга перед бегущим временем. Работали и отвечали все, плотной людской стеной. Недаром партийная организация выделила сюда самых опытных и культурных.
В этот час они кончали неслыханную на Центральной штольне подготовку.
Предстояла огромная отпалка. Вырвутся массы газов и дыма. Для уборки их ставили вентиляторы, по крохам собранные Вильсоном на шахтных складах. Должен был хлынуть поток угля. Такой, что не справиться в одну смену! Поэтому расширяли нижние части лав, чтобы сделать резервное помещение для угля. Заканчивали доставку сверху крепежного леса и готовили его к делу.
Фролов последил за проверкой электрических сверл и подумал, что главное кончено. Взглянул на часы - было десять.
- Как будто бы что-то забыл, - остановился он, - лавы к двенадцати подготовить, это я знаю! Нет, какая-то мелочь, но важная, черт побери!
На ходу прищелкнул пальцами.
- Вспомнил! В полночь кончается срок условного осуждения Звягина!
Вспомнил и обрадовался.
- Ну, хорошо! Легкое дело, под этаким гнетом...
Решил сейчас же пройти на его участок.
- Парень свободен, вернется в одиннадцать, надо взглянуть!
В квершлаге досматривал сменный техник и присутствовал Роговицкий. Это, конечно, надежно, а все-таки позаботиться о товарище не мешало.
- Иду!
Пошел и сразу же встретился с Роговицким. Тот шагал с динамитной сумкой и ругательски ругался.
- Что ты, Аммосыч?
- Гезенк надо рвать, а отпальщик больной! Сам иду, а делов по-горло!
- Я свободней, давай отпалю!
- Выручи, Петр Алексеевич!
Роговицкий передал сумку и побежал по своим делам, а Фролов похвалил себя.
- Пришел недаром!
Ниша, где был заложен гезенк, вчера и сегодня далеко светилась своей знаменитой лампой. Теперь там был мрак. Это не удивило Фролова. Когда же из мрака быстро выскользнул человек и скрылся за поворотом, это показалось ему немного странным.
Но голова Фролова кружилась от уймы дела и он не придал этому значения.
Он осветил выходящую из гезенка лестницу, занес над глубиною ногу и стал спускаться, придерживая сумку с динамитом.
Гезенк был десятиметровый. На второй половине пути лестница скрипнула, Фролов ускорил спуск и спрыгнул на дно. В неровном полу круглой каменной ямы он нашел четыре дыры. Подвесил лампу крючком за ступеньку, промерил скважины палочкой и одобрил.
- Хорошо пробурили! На совесть!
И начал зарядку. Опускал динамитный патрон в скважину и запыживал ее сверху комочками мягкой глины. На Березовке еще не вводилось пыльного или газового режима и палили открытым огнем, не опасаясь взрыва метана или угольной пыли. Поэтому под конец из всех четырех запыженных дыр торчали отрезки запальных шнуров. Каждый рассчитанный, в среднем, на две минуты горения.
Фролов любил сам палить. Уважал динамит с его потрясающей силой. Любил мгновения, когда ожидание разрешалось гулким ударом. Таким оглушающе-убедительным и торжественным! И воющий взлет обломков, и почтительную тишину, наступавшую за взрывом.
Сейчас, оставшись один, он настроился по-мальчишески. Приблизил свистящий огонь фитиля и начал играть в чудесную игру:
- Первый... за реконструкцию! - выдумал он, - этот... за звезду над штольней! Этот... за всех товарищей, а четвертый... за Валю!
Валя была хорошенькая мотористка с соседней шахты.
Вспыхнул последний фитиль и Фролов шагнул к лестнице. Взялся за ступеньку и посмотрел через плечо.
Четыре дыры огненно рдели в мраке и сыпали пылью искр.
Фролов засмеялся и полез наверх, сильно подтягиваясь руками. Вдруг ступеньки хряпнули под ногою, лестница затрещала, шатнулась и - ух! Фролов полетел стремглав, стукаясь о стенки...
Ударился боком, потом затылком, перевернулся и вскочил. Лампа погасла и сразу настала сплошная тьма. Рядом, как змеи, шипели шнуры, четыре огненные глаза...
Вскрикнув, Фролов метнулся к подъему. Срывая ногти, вцепился в стену. Стиснув зубы, поднялся на метр и соскользнул обратно.
Дико взглянул на горевшие фитили и схватился за нож. Нагнувшись к земле, обрубил первый шнур. Обжигая пальцы перерезал второй.
Третий уже догорал до уровня скважины. Задыхаясь в дыму, Фролов расковырял забивку из глины и чиркнул ножом по третьему фитилю. Но четвертый ушел в глубину и достать его было нельзя...
Фролов отчаянно посмотрел над собою.
Лестница развалилась снизу. Снова прыжком он попробовал вскинуться до ступеньки, висевшей вверху. Оборвался, громко закричал и прижался спиною к стене.
Время остановилось, и Фролов зажмурился. Необычно яркие и одна за другою бегущие картины появились в его сознании. И была такая. Он на лыжах съезжает с горы и алмазные блесточки светятся в голубом снеге...