- Ну а я знаю, честно, знаю, - сказал седой. - Слушай. Давай ты сейчас прыгнешь в кроватку, расслабишься, а потом, если захочется, мне брякнешь? В смысле, если поговорить захочется. И не беспокойся. Вот что главное. Слышишь меня? Давай, а?
- Ладно.
Седой еще посидел, прижимая к уху трубку, затем положил ее на рычаг.
- Что он сказал? - сразу спросила девушка.
Он взял сигарету из пепельницы - то есть выбрал одну из множества выкуренных и недокуренных. Затянулся и ответил:
- Хотел приехать сюда выпить.
- Господи! И что ты ответил? - спросила девушка.
- Ты меня слышала, - ответил седой и посмотрел на нее. - Тебе же было слышно. Правда? - Он раздавил окурок в пепельнице.
- Ты был чудесен. Абсолютно блистателен, - сказала девушка, не сводя с него глаз. - Боже, какая же я скотина!
- М-да, - сказал седой, - положение аховое. Уж и не знаю, насколько я был блистателен.
- Был-был. Ты был чудесен, - сказала девушка. - Я безвольная. Абсолютно безвольная. Посмотри на меня!
Седой посмотрел.
- Ну, вообще-то ситуация безнадежная, - сказал он. - В смысле, все это настолько бредово, что уже даже не…
- Дорогой - извини, - быстро сказала девушка и подалась вперед. - Мне кажется, ты горишь. - Кончиками пальцев она деловито махнула по его запястью. - Нет. Просто пепел. - Она снова откинулась назад. - Нет, ты был блистателен, - сказала она. - Боже, какая же я абсолютная скотина!
- М-да, ситуация очень и очень аховая. У мужика сейчас, очевидно, абсолютный…
Неожиданно зазвонил телефон.
Седой сказал:
- Господи! - но снял трубку еще до второго звонка. - Алло? - спросил он.
- Ли? Ты спал?
- Нет-нет.
- Слушай, я тут подумал, тебе интересно будет знать. Джоанн только что нагрянула.
- Что? - ответил седой и накрыл ладонью глаза, хотя свет горел у него за спиной.
- Ну. Только что явилась. Секунд через десять после того, как мы с тобой поговорили. Я решил позвонить, пока она в сортире. Слушай, спасибо тебе гигантское, Ли. Я серьезно - ты ж понимаешь. Ты не спал, а?
- Нет-нет. Я просто… нет-нет, - сказал седой, не отнимая пальцев от глаз. Он откашлялся.
- Ну вот. У них чего было - Леона, судя по всему, нажралась и давай себе рыдать, поэтому Боб попросил Джоанн пойти с ними и где-нибудь еще добавить, чтобы все сгладилось. В общем, не знаю. Сам понимаешь. Очень все запутанно. Как бы то ни было, она уже дома. Вот крысячьи бега. Ей-богу, я думаю, всё этот чертов Нью-Йорк. Я чего думаю - может, мы, если все пойдет нормально, найдем себе, может, домик в Коннектикуте. Не обязательно слишком далеко, но так, чтоб можно было жить нормально. В смысле, она ж по растительности с ума сходит и все такое. Она просто рехнется от счастья, если у нее будет свой садик, язви его, и все такое. Понимаешь меня? В смысле - ну, кроме тебя - кого мы в Нью-Йорке знаем? Тут все сплошь невротики. А с ними рано или поздно любой нормальный человек не выдержит. Понимаешь?
Седой не ответил. Глаза его под мостиком из пальцев были закрыты.
- В общем, я с ней сегодня поговорю. Или, может, завтра. Ей пока еще не очень хорошо после выпитого. В смысле, она же неплохая, в сущности, девчонка и если у нас будет возможность капельку выправиться, дураки мы будем, если хоть не попробуем. И пока не поздно, я еще постараюсь разобраться с этими паршивыми клопами. Я тут подумал. Ты мне вот что скажи, Ли. Как ты думаешь, если я пойду и сам поговорю с Младшим, получится…
- Артур, если ты не против, я был бы благодарен…
- В смысле, вдруг ты решишь, будто я тебе звоню просто потому, что меня эта чертова работа волнует или как-то. Вовсе нет. В смысле, по сути, елки-палки, мне на нее вообще плевать. Я просто подумал, что если можно Младшего подлечить, не расшибая себе при этом башку, я ж дураком буду, если…
- Артур, послушай, - перебил его седой, опуская руку. - У меня чего-то вдруг дьявольски голова разболелась. Сам не знаю, откуда что взялось, будь оно клято. Ты не против, если мы сейчас прервемся? Утром поговорим, ладно? - Он послушал еще немного, затем повесил трубку.
И вновь девушка заговорила с ним сразу, но он не ответил. Подобрал из пепельницы горящую сигарету - девушкину - и понес к губам, но сигарета выскользнула из пальцев. Девушка хотела ему помочь и поднять ее, пока ничего не загорелось, но он велел ей угомониться, елки-палки, и она отдернула руку.
Серый период де Домье-Смита
Был бы в этом хоть какой-нибудь смысл - но где уж нам такое счастье, - я бы, наверное, посвятил этот отчет, уж каким бы он ни был, а в особенности если местами выйдет чуточку похабно, памяти моего покойного отчима, похабника Роберта Агаджаняна-младшего. Бобби - так его звали все, даже я - умер в 1947 году, уж точно кое о чем сожалея, но ни на что не ворча, умер от тромбоза. Человеком он был авантюрным, крайне притягательным и щедрым. (После многих лет, когда я старательно обделял его этими плутовскими описания, понимаю, что вставить их сюда - вопрос жизни и смерти.)
Мать с отцом развелись зимой 1928 года, когда мне было восемь, и к концу весны мать вышла за Бобби Агаджаняна. Год спустя при крахе Уолл-стрит Бобби потерял все, что у них с матерью было, за исключением, судя по всему, волшебной палочки. Как бы там ни было, практически в одночасье Бобби превратился из мертвого биржевого маклера и нетрудоспособного бонвивана в живого, хоть и отчасти несведущего агента-оценщика общества независимых американских художественных галерей и музеев изящных искусств. А через пару-другую недель, в начале 1930 года наша разнородная троица переехала из Нью-Йорка в Париж, где, как Бобби мнилось, новое ремесло пойдет лучше. Будучи в то время хладнокровным, не сказать - ледяным десятилеткой, большой переезд я пережил, насколько мне известно, без душевных ран. Потряс меня - и потряс ужасно - переезд обратно в Нью-Йорк девять лет спустя, через три месяца после материной смерти.
Помню, спустя всего день-другой после нашего с Бобби приезда в Нью-Йорк случилось нечто знаменательное. Я стоял в переполненном автобусе, катившем по Лексингтон-авеню, держался за эмалированный шест возле самого водителя, ягодицы прижаты к ягодицам парня у меня за спиной. Сколько-то кварталов водитель то и дело отдавал нам, столпившимся на первой площадке, отрывистый приказ "пройти вглубь салона". Некоторые пытались его уважить. Некоторые нет. В конце концов, когда на руку затурканному водителю зажегся красный свет, мужик развернулся на сиденье и глянул снизу вверх на меня - я стоял прямо у него за спиной. В девятнадцать лет я не носил шляп, зато у меня имелся приплюснутый, черный, не очень хорошо промытый кок по континентальной моде над дюймом сильно прыщавого лба. Водитель обратился ко мне тихо, едва ли не деликатно.
- Ладно, приятель, - сказал он, - давай-ка подвинем задницу.
Сдается мне, этот "приятель" меня и доконал. Даже не побеспокоившись склониться к нему хоть немного, дабы наша беседа по меньшей мере осталась между нами, столь же de bon gout, как он ее завел, я сообщил ему - по-французски, - что он неотесанный, глупый, наглый имбецил и никогда не поймет, сколь сильно я его презираю. Сим воодушевившись, я затем прошел в глубину салона.