Облучениею Маленький роман
"… Чтобы, испытывая желание, она пылко
отдавалась любовному наслаждению и
оно пронизывало её насквозь"
Марон Публий Вергилий ("Георгики". "Земледельческие стихи")
"… и завидовать мёртвым"
(из библейских пророчеств)
Пролог
Раскалённый шар упал рядом с ней в Казахстанской степи. Жаром тянуло от него. Рыжий-рыжий жар… Золотое сквозь веки свечение. "Я счастлива", – сказала она. "Пока нет", – ответили ей. "Неужели можно быть ещё счастливей?.."
Когда её подобрали, никакого шара не было: зрение вернулось. Никто не поверил. Голоса?! Ты перегрелась! Не удивительно, если идёшь без шляпы под палящим солнцем из Кызыл-орды в Кызылжар…
I
Мы с Кукурузовой сидели, как всегда рядом за плотно сдвинутыми столами. Зашла Дуськова, а с ней та, которая до зимы будет главным предметом наших разговоров, загадок и открытий. День был мощно-солнечный, апрель.
– Познакомьтесь, новенькая…
– Лёка Воробьёва! – представилась она, звонко "пролёлёкав" это интимное, как мне слышится, "ё".
У нас (за редким исключением) принято называть друг друга по именам-отчествам, воинским званиям, у кого они есть. О том, что нам хотят навязать новый кадр, узнали мы лишь накануне. "Кто такая?" "Да, вроде, дочка генерала". И вот начальница знакомит. А мы разглядываем во все глаза. Вид у неё, как и ожидали, оказался кукольным. Лицо из чего-то неземного отлито, гладкостью облито, светится молочно-фруктовой пропиткой. Кудри – устремлённые ввысь антенны. Тряпки, у непривычных вызывающие косоглазие. Запах – куст райских цветов. Воздух у нас в "спецчасти" (так именуется помещение) разрядился лёгкой грозой, и на серой стене у портрета навечно застывшего вождя блеснула радуга.
– Работа у нас тут несложная, но требует знаний пунктуации, орфографии, – прогнулась я, будто гувернантка.
Она, свободная, повелительно наблюдала за объяснениями. Нужны они ей, а не мне. На столе, только утром отмытом целой ротой солдат, покорно раскладываю бумаги:
– Вот, пожалуйста: ди-сло-ка-ция, де-мар-ка-ция, ре-ко-гнос-ци-ров-ка…
– А кто-то может неправильно написать эти слова? – наивно выплеснулось из жеста её рук, сверкнувших ногтями, длина и декадентская окраска которых, ввергли меня в лёгкий ступор.
Кукурузова задышала (пыхтит, сопит, выдаст):
– Хорошо нигде не работать?
– О, да! – кивнула новенькая, будто иностранка. О чём спросили, не поняла, но согласилась, боясь показаться невежливой.
– Я бы побездельничала, но денег мало, – продолжила Кукурузова.
– О, да, – Лёка неприятно удивилась, будто к ней в трамвае пристал пьяный.
– Без матери-отца я с пятнадцати лет, почту разносила, потом – техникум; институт заканчивала с трудовым стажем.
– А целина, Казахстан, – напомнила я главную гордость Кукурузовой.
– На целине я трактор водила, – с небрежностью аса уточнила она. – Земля оттает – пахать поедем, без огородов никак – дети. А вы не знали радости труда?
– Да-да-да! – прозвенела Лёка, механически подхватив последний слог или, будто кнопку нажав, перешла в некий "автоматический" режим… – Извините!
Мы уставились на неё завороженно. Так отпала "тема труда", но впереди полно других… Нам бы уразуметь, с кем имеем дело, и не держаться стереотипа: молодая-глупая, нигде не работавшая, мы – немолодые, научим. Наши дети, например, натерпелись от нас немало добра. И тут второе дыхание обрели, стали давать рекомендации нашему общему будто ребёнку – новенькой сотруднице по имени Лёка… Освоилась она быстро, благодаря (так решили, позже выяснилось, – неверно решили) прилежанию, не встреченному мной в средней школе, где я отбарабанила три года учителем русского и литературы. Изготовясь полюбить эту девицу материнской любовью, подняли, несмотря на неудачу "темы труда", вопрос о "внешнем облике молодой труженицы". Пример перед ней – мы, одетые, как надо в старобезобразные юбки и блузки (если прохладно, – поверх такие же кофты, жакеты). А в чём ещё? Мы на территории воинской части, где каждая особа женского пола на виду! Причёски у нас скромно-мерзковатые. У Кукурузовой – химическая завивка из мелких кудряшек, делающая её огромное лицо толще. У меня – хвостик на затылке, стянутый аптечной резинкой (при тонковатом носе – вылитая крыса). Никакой косметики. Лёка согласилась с нашими замечаниями ("Спасибо-спасибо"). На другой день – юбка ещё `уже, серьги ещё длиннее, глаза подведены, о волосах не говорю – фейерверк.
Вошёл начальник штаба майор Толя Звягинцев, можно сказать, наша подружка. Попросим: "Вывези на природу!" "Есть", – подан его "москвич" с ним за рулём. Минуем город, шоссе, располагаемся на поляне для солнечных ванн. Сами себя захватившие врасплох, без купальников в неприглядном бельишке, "подружка" в стороне, сняв китель, выкатив пузо, подставив лысину свежести ветерка. Отдохнули часок – пора и обратно на рабочие места.
– Это – Нефертити? – разглядел майор серьги сквозь очки.
Другие офицеры, которые заходят к нам по долгу службы, но всегда рады поболтать (мы жалуем лишь давно служащих) даже никаких вопросов про серьги и про остальное не смогли задать, а просто уставились и на минуту-другую забыли о служебных делах. Подобного не бывало никогда. Слово "никогда" звучит, как Воинский Устав, лимитируя жизнь, но создавая в ней приятную чёткость.
Что ж, придётся ещё одну тему поднять, тему духовной жизни: легкомысленная внешность – результат её полного вакуума.
– Вы чем заняты на досуге? – врубаю "учительскую" – по определению Кукурузовой, улыбку. – Наверное, одни танцульки на уме, да киношка: фильмы индийские… Так проводим досуг?
Лёка, игнорируя сказанное, заслоняет рукой глаза, будто прячась, и этим провоцирует меня на громкий учительский монолог:
– Рекомендую чтение серьёзной литературы: "Как закалялась сталь" Николая Островского, Макаренко "Педагогическая поэма"…
…– с Пушкина надо начинать любое чтение литературы, – возражает довольным басом Кукурузова. – Я всегда, если нужен ответ на важный вопрос, смотрю: а что Пушкин рекомендует? Учитель жизни.
Тут Лёка, для нас неново, отключилась от действительности, войдя в "автоматический режим". Сие явление (вообще-то) – хохот.
– Ах, простите! – и закатилась.
Смех её особенный я слышу до сих пор. Звучит он, будто не во мне даже, а под куполом цирка, которым и является жизнь. Одним судьба – с метлой на арене, другим – полёты в вышине. У Лёки этой был даже не смех, а будто другой язык, на него переходила она, улетая, о чём мы, к сожалению, получили сведения довольно поздно.
Мы её побаиваться стали, уж не только потому, что родня начальственная, а – странная она какая-то, загадочная, непредсказуемая.
Из дневника: "Разбилась реторта", – они послушались Ашота Меружановича: сенсорная недостаточность, отсюда эти состояния; наконец-то найден выход… Накануне приснился такой чудный сон: будто я нахожусь в центре стеклянного шара (пробирка гомункулуса?), и вдруг раздаётся звон (я пугаюсь осколков, летящих мимо). Между острых зазубрин разбитого стекла вижу открытое пространство с ландшафтом, напоминающим гогеновский: краски чистые, яркие. Проснулась радостно. Толкование вдовы: посуда бьётся не только наяву, но и во сне к счастью.
2
Мы с Кукурузовой обычно начинаем день с проклятий. Она, что считает нужным, ругает, поносит, обкладывает. Потом я: сволочу, кляну, посылаю подальше… Закончив это, приступаем к вычитке. Новенькую мы как-то так не стали брать во внимание. Она показалась нам похожей на глухонемую, взирающую на обычных людей без сожаления, что ничего не слышит.
– Зарраза, кто придумал номера на руках?! – Кукурузова врывается в "спецчасть" с опозданием. – Встала засветло, прибегаю, а там уже пишут. Мне достаётся триста двадцать шестой номер. Возвращаюсь собирать в школу Димку. Он зря время не терял: пролил на новый палас гуашь. Давай отчищать, забылась…
Я сочувственно вытягиваюсь, напрягая тощее тело навстречу пациентке (в этот миг я целитель).
– Возвращаюсь в магазин, – продолжает жалобно гудеть Кукурузова, – а там толпа. Мой номер (видишь рядом с большим пальцем цифра "три" сохранилась?) на втором закруте от прилавка (крайние – на улице). "Надо было вам номерок-то беречь!" – укоризненно орёт очередь. Так и не пустили! Пришлось снова занять. Не жизнь, зарраза!
Очереди в советской стране, где мы живём, за всем: за мебелью, коврами, холодильниками, импортной одеждой, обувью. С продуктами не легче. И я поведала в ответ, как, встав тоже раненько, пришла к открытию в молочную за солёным маслом, а продавец к несолёному разворачивается…
– Вы что даёте, оно прогорклое, вчера купила – зря деньги потратила, мне того, что привезли сейчас, свежее!
Увлекшись, мы не засекли: девушка-то не как слабослышащая. На личике фарфоровом (маска театра Кабуки) нет эмоций. Но флюиды от неё идут… Парапсихология, – да простит меня мой бывший профессор, поставивший мне, тогда, – студентке, "отлично" по "диамату" [1] …
– Вы читаете "Литературную газету"? – спрашиваю без надежды на утвердительный ответ – не "Мурзилка" [2] , всё-таки…
Выщипанные брови чуть поднялись.
– Статью о "телефонах доверия" читали? – Ответа нет, и я пускаюсь в объяснения, вдохновенно вдалбливая, как в своё время литературные образы из программы средней школы.