"Люсь, ты извини, я не писала долго, тут были всякие дела. И пили много. Ну, что сказать. Я скоро приеду, как и обещала. Я буду, наверно, не одна. Ты похлопочи насчет комнаты, ладно? Чтоб на двоих. Я понимаю, это сейчас трудно, но ты уж похлопочи. Настроение мое какое? "Об этом при встрече". А так чего ж. Есть у меня мой Миша, он малый здоровый, но он как ребенок. Алеша сказал бы - "компенсация бездетности"; может, так и есть. Не знаю. Я, когда-то такая свободная, готова целыми днями сидеть дома, ждать его. Готова варить обед. Вот та́к вот. Только все это пока одни разговоры: готова, а сама опять… хожу целыми днями… Да и как тут иначе: у него ведь эта его жена… ребенок… как и у всех. Жить негде. Словом, старая история. Да и было бы где, все равно бы пила… ходила… ты знаешь. Тут муж, Володя, что-то взбеленился: требует, чтобы я к нему наконец вернулась, звонит на службу. Я о разводе, он развода не дает. Вот такие дела. Снова разговорилась некстати. А вообще-то я все больше веселюсь. Весело, и слава богу. Ты пишешь, Алеша там? Ну что ж, там так там. Ох, Алеша. Хотя, может, я тут в чем-то вру - в этих словах. Ну, еду. Не письменные это разговоры. Да и устно тут говорить не о чем. Тут вот только такое дело. Алеша как следует не знает про Мишу. Только догадывается, а может, и того нет. Как он воспримет? Ну, все равно. Что-то я стала заботиться о таких вещах, о которых раньше не заботилась. Старею. Так Люся, ты подыщи комнату, ладно? А то ведь официально нас вдвоем никуда не поместят. А время такое, что по приезде подобными проблемами трудно заниматься. В смысле трудно их решить. Что-то я уже заговариваться стала. Словом, кончаю, всем, кого знаю, приветы. Спасибо заранее".
Мы шли молча; кругом по-южному, интенсивно темнело; последние слова этого небольшого письма я еле и разобрал; синие лохмы как бы плавали меж глазами и буквами.
Дорога - все вниз да вниз.
- Ну да, - сказал я. - Но кто этот Миша? Это тот, "чернявый"? А тот чернявый - это, говоришь, не тот ли, что и на Кубе?
- А черт их знает, - спокойно сказал Алексей. - Впрочем, если б все это был один… то было б и "понятней" (он тоном сыронизировал) и легче. На Кубе был вроде не тот. А Миша ли этот, что в общежитии, - так и не знаю. Кажется, что не Миша. Да и про Мишу - про Мишу как такового - я боком слышал; вроде он белобрыс. Или шатен, что ли; в общем, не этот. Не черен.
- Так это и верно - ее "истинная любовь"… наконец?
Алексей уныло пожал плечами.
- Бог даст - "гавань". "Как у всех". (Он снова выделял тоном.) Но в этой роли она… скучнее - я думаю… Хотя, казалось бы, я только и хотел - открыть ей ее исконную "роль женщины"… Впрочем, быть может, во мне говорят досада и ревность.
- М-да.
- Всё Миши да Маши. Наш спутник, кажется, тоже Миша? - спросил я, хотя и знал.
- Ага.
- Ну, он кастрюлю не разольет, - улыбнулся я.
Алексей кивнул.
Мы оба улыбались, представив добропорядочного нашего Мишу - это олицетворение вялой летней погоды и туризма - в роли соперника Алексея. А чем черт не шутит? А впрочем, действительно - все равно.
- М-да, - снова сказал я.
Возникла Люся.
Она шла рядом, ожидая вопросов.
Мы молчали; Алексей глядел перед собой.
- Она отравилась… из-за вас. Но осталась жива, - торжественно выпалила Люся.
Именно торжественно и именно выпалила.
Алексей и бровью не повел.
- Во-первых, не из-за меня, а из-за всего. Во-вторых, это с ней не впервые, - сказал он наконец.
- Ты не говорил об этом, - сказал я.
- Не всё всё же можно сказать, - суховато отвечал Алексей.
- Уж больно вы… жестокий какой-то, - сказала Люся, и в ее глазах невольно блеснула извечная ненависть женщины к насильнику мужику.
- Эта баба цианистый калий может пить как чай, - так же сухо отвечал Алексей. - А я? Я просто волевой тип: как и она.
- Не знаю уж какой, но тип, - как-то мстительно сказала Люся первое попавшееся и отстала.
Мы спустились в поселок и пошли по домам.
Обоим нам было грустно, хотя и по-разному; ему, видимо, острее; мне - и глуше - и безнадежней; мы шли, посвистывая, - каждый свое - и вот:
- Покеда.
- Пока; пока.
Я дал себе слово - завтра пойти ловить рыбу.
"Вот что, Алеша. Ты, я вижу, любишь эпистолярный жанр. Вернее, ты не столько сам его любишь, сколько любишь обсуждать его со своими приятелями и подругами, в том числе не слишком скромными. Так было, так, видно, и будет. Можешь обсудить и это обращение к тебе. Даже и желательно, чтоб обсудил, тут нет никаких секретов. Уж извини, что пишу не как Люсе, а скорее в твоем же тоне… Я вижу, вы все гадаете, кто я такая. Просто ли я б…, или умная б…, или не очень умная б…, женщина я или не женщина, характер или не характер, воля или не воля. И так далее, как ты сам говоришь. Ну, ты понимаешь, как мы говорим с тобой оба, по твоей инициативе. Так вот, я хочу помочь вам всем, чтобы вы закрыли эту тему. Правда, если разобраться, эта тема не так уж вас и интересует. Не будь я "красивая баба", никто бы из вас и глазом не повел в сторону моей "души". Прав был Толстой в вашей "Крейцеровой сонате". Если думаешь о душе, то и незачем ложиться в постель. Говорю в "вашей", ибо мне это безразлично. Это, то есть ваши ценности. Я не глупее многих из вас, мужиков, но я не ставлю, в отличие от вас, себе этот ум в заслугу; ум - нормальное человеческое качество. Вы можете месяцами разбираться в соотношении мужской и женской психики и биологии и в "тайне женщины", но вам так и не понять того простого, что женщина - это и человек, и женщина. Отсюда вы гадаете, почему это та обижается на то, что ее назвали некрасивой, а та на то, что ее назвали глупой. Или одна и та же: обижается то на то, то на это. Да потому, что женщине важно быть и красивой, и человеком, а вам это невдомек. Вы ищете отмычек. "Ты понимаешь", что я говорю с тобой не как с подругой Люсей, отсюда и спрос. Это не комплимент тебе. Ты скажешь, вот я и попалась: с женщиной закрыта, а с тобой откровенна; даже интонация иная; мол, вот видишь, лишь мужчина может тебя понять. Ничуть не бывало. Женщины разные и мужчины разные. Да, женщины "тоже" (тоже!) разные. Доказательство? Вот это мое послание. Согласись, что оно какое угодно, но уж в плане личностном, как минимум, не ниже тебя по уровню. Ни для кого не секрет, ни для вас, ни для нас, что в женской природе есть великие (необозримые) преимущества, но есть и ущербность перед мужской. Это связано с биологией и с самой природой, да мало ли. Мало ли с чем. Тебе известны некоторые мои личные тайны; не скрою, что эта "чистая биология" порой - да нет, часто выбивает меня из колеи. Человек слаб, женщина слаба. (Как и мужчина слаб, но в ином.) Но я борюсь с этим. Никто не волен ущемить мое достоинство. Мы, женщины, мы, женщины-люди, люди-женщины, слишком долго терпели. Мы много тысячелетий терпели. И что же? За что же и для чего мы терпели? Могли бы обратиться хотя бы к истории. Матриархат предшествовал вашему паршивому патриархату, основанному на голой силе и на рассудочном уме. Почти все религии и культы мира чтут прежде всего женщину - женское начало. Даже это паршивое католичество, над которым все так сюсюкают в связи с его архитектурой, живописью и музыкой, робких последователей которой мы обсуждали с тобой в тот вечер, - даже ваше католичество чтит более всего - женщину. Да и православие ваше. (Почему "ваше"? не знаю. Уж так, к слову. Во всяком случае, не мое.) Лишь там "дева", а там - великая "богоматерь"; тоже, разница. Она разница, но не о том речь. А о чем? А вот о чем. Не буду я громко говорить - "надоело нам". А мне - надоело. Идите к черту. Я человек свободный. Я свободный человек. Я наконец свободна. Я говорила вам, да вы ни черта не поняли. Я свободна от всего и от вас. Тысячелетия шли недаром: прости за торжественность. Я не считаю, что я не должна платить. За свободу надо платить. И ты, ты-то знаешь, что я плачу и платила. Ты знаешь, что жертвы мои не малы. Это не то, что ваши "жертвы" с оглядкой. Да, жертвы мои не малы, они громадны, и я вряд ли выдержу. Я сознаю́, что я вряд ли выдержу. Человек слаб, женщина слаба. Слаба женщина. Но я не сдамся и не поддамся. Пусть меня разнесет на части, но я не сдамся. Зачем мне все это? Зачем свобода? Не знаю. Не знаю. Мне уже были посланы наказания; смертельные наказания. Но я пока жива, а пока жива, я не сдамся. Зачем? Я не знаю, не знаю. Таково мое чувство. Тысячелетия у меня позади. Мне уже нет спасения, но и вам от меня… не будет весело. Я тебе это говорю, ибо ты поймешь. Может, у меня "мужской" склад ума и воли, но только он не мужской, а женский. Только вы никогда не знали и не узнаете женщину. Абстрактно вы знаете: "цельность" и все такое; но вы не знаете. Меня ваши "полу" не устроят. "Куба. Монголия". Кубинцы свободны, и Пудышев свободен, а вы "полу". И дело не в моих "первых" и не в моих последних, не в моих компаниях и не в на меня влияниях. Я сама выбираю компании - а ты не понял? Дело иное. Да, мне незачем ваши "полу". Скучно мне заниматься лишь тем, что разбивать ваши добродетельные семейства, куда вы возвращаетесь как в добрую гавань после всех своих полуподвигов. А что же не скучно мне? Я не знаю. Я не вижу конкретной цели. Вот и ты, Алексей, - не в упрек тебе будь то сказано. Чего ты от меня хочешь? Искренности? Полной самоотдачи? Но зачем, для чего? Спать я с тобой спала, хоть и мало (не люблю я таких отношений; уж голый секс так голый секс или…); чего тебе еще надо? Я-то вижу - неужто ты полагаешь, что я не вижу? - я-то вижу, что спасаешь ты меня хотя и искренно, но не очень. То есть ты не подумай, я благодарна тебе за многое, ты даже не знаешь (даже ты не знаешь!), как я тебе благодарна. Но не о том речь.