- Для тебя; я понимаю.
- Спасибо.
- Я сплю не со всеми; ты хочешь обидеть меня? Ну, пожалуйста.
- Ну, не со всеми.
- Что касается людей, то никого я нарочно - не переломала. Я сама изломанный человек.
- Ты думаешь, это твое любимое оправдание так уж оправдательно?
- Я знаю, что это не оправдание.
- Ну что? ведь надо перестать нам видеться. Ведь это СМЕШНО - все эти…
- Алеш, как ТЫ хочешь, - слегка как бы каменела (!) (или мне казалось?) она.
- Эт-то поразительно! Сейчас она докажет, что она делает все, как я хочу!
Она молчала.
Как-то она, правда, сказала мне на что-то подобное - сказала, правда, будучи уж "поддатой":
- Я, может, пью оттого, что ты не со мной. Нам все равно друг от друга никуда не деться… Но я, может, пью оттого, что ты не со мной.
- Как же ты тут же сбега́ла к очередному охламону, как только я находил квартиру, чтобы нам жить?
Она молчала; а что взять с женщины, когда она молчит? И они это знают.
Да и тот разговор - вот этот, что только что мной изложен: "слова словами" - а ведь и это кончилось тем, что она пошла кому-то звонить.
А что касается этой ночи, то так, повторяю, было шесть, семь, а может, и более раз; никакая литература того не выдержит.
Никакая композиция не освоит.
И ведь надо учитывать, что… ведь не равнодушен же я к ней был.
Не был я тут "просто папашей".
Только однажды я зрел эту публику в более-менее коллективном варианте.
Разбудив Ирину в Серебряном бору, где она заснула среди сосен у пляжа, так и не раздевшись и не искупавшись, а лишь выпив из пластмассовой розово-грязной по цвету - бывает эдакий цвет пластмассы - фляжки своего друга с поллитра коньяка без закуси, оттащив ее от разворачивающейся и едущей задом машины, которую она пыталась пнуть ногой в заднюю же фару, "чтоб она тут не пыхтела", оставив ее на минуту у тополя, за который она держалась, и пойдя обратным путем искать ее сумку "с паспортом, с удостоверением, с путевкой для сестры Светы и со всеми деньгами, хотя их мало", и найдя эту сумку, и принеся к тополю, и выслушав ее замечания о том, что она никуда не пойдет и будет здесь стоять, и отведя ее попытку влезть в фонтан и "дать по башке" амуру, сидящему там над струями, и матерясь на нее как извозчик, на что она лишь несколько раз порывалась, как за ней водилось, "уйти к черту" от меня, "на что" я кое-как удерживал ее, и будучи зол как сапожник, у которого треснули все нити в сапоге, который он шил три дня, и кое-как усадив ее на лавку среди деревьев, - я наконец перевел дух; она снова слегка заснула, неграциозно, скривив голову, привалившись к спинке, неизящно задрав платье - ну да черт с ней - а потом, минут через десять, вдруг - как это бывало с ней - проснулась, тихо одернулась, поправилась на лавке, очнулась - посмотрела более-менее осмысленным взглядом - и вдруг сказала:
- Пошли к нашим, они тут недалеко.
- К каким это вашим, черт тебя подери?
- Перестань о черте.
- Да…
- Ну, перестань, а то совсем обижусь. Тут недалеко несколько моих старых знакомых сидят в ресторане, я знаю.
- У меня от слова "ресторан" уже сыпь по всему телу. Опять надерешься! Ну, черт с тобой; пусть с тобой твои знакомые и разбираются.
- Я не так уж и надираюсь, это все кажется; но пошли.
- Ну, пошли.
Все эти гнусные типы действительно сидели за одним столиком, придвинув пару стульев; место было укромное - какой-то из кабаков в Серебряном бору; кругом темь, деревья, поэзия, а тут - желтый свет и сальный запах; крутятся комары в свете.
Гнусные - иначе не скажешь; это не были воры, рецидивисты, прямые преступники, явные уголовники, дегенераты - ничего этого не было; но это были… гнусные типы.
Один отчужденно вежливо представился как врач, и, наверно, это и был врач: бывает среди врачей, особенно занимающихся всей этой полулегальной деятельностью, этот лощеный тип со спокойно-вороватым взором; другой был сладостно чернявый - вроде того, на Кубе; двое сидели с тем расслабленно-педерастическим, вяло-астеническим видом, который мне так не нравится, скажем так, у некоторых из представителей поколений, следующих за нами; был, конечно, какой-то дерганый тип и еще кто-то.
О чем они говорили? Да ни о чем; эта публика умеет ни о чем. Я вставлял плоские фразы, чтоб не молчать; прочие обменивались дурацкими "репликами". Единственная общая тема была - выпить еще или не выпить. Я уж знал, знал, что будет некий укол или некая, как говорится, мелкая гадость в мой адрес, но шел на это. Наконец принесли еще две, что ли, поллитры, шампанское и еще что-то - ну, ты знаешь: как всегда берут эти.
Ирина стала повествовать о своих передрягах ныне - когда она включалась, это была любимая тема ее разговора: что да как было; все слушали с добродушным интересом, спокойно поглядывали на меня, когда возникала моя роль спасителя, обменивались словечками "Чиркни", "Дай-ка" (закурить), "Передай" (шампанское или что); затем врач вдруг начал рассказывать, как он в прошлом году чуть не утонул где-то; ну, еще то и се.
Потом они хором поднялись, подошли к официанту в глубь - в кусты, помахали нам - и ушли.
Официант приблизился.
Оказывается, они расплатились там за что-то, но сильно недоплатили; официант хмуро и скользко, скрыто-угрожающе, как умеют официанты, требовал денег.
Я посмотрел; у меня не хватало рублей семи, что ли.
- Сейчас, - сказал я.
Официант отошел, не выпуская меня из виду.
Чувство омерзения, гадливости к самому себе вставало у меня в душе.
- Не хватает, - спокойно сказал я Ирине.
- Сколько? - помолчав, собранно спросила она, подняв плечи и сжав сумку "в коленях".
- Семь-восемь.
- У меня рубля два. Но ты погоди, я сейчас вернусь. Может, Димка здесь; он обычно в буфете.
Она вернулась минут через десять, во время которых я проклял бога и черта.
- Димка здесь, он сейчас сбегает за десяткой, он… тут рядом… только… ты не сердись…
- Что такое?
- Ты не сердись, но эти ребята за услугу попросят еще десятку. Лишнюю. Чтоб мы им были должны.
- Я им отдам сегодня же, - сказал я сухо.
- Ну, зачем сегодня же.
- Сегодня.
Ка́к мы сидели еще полчаса - бог весть; явился Димка - "шуму" так и не было - на остаток мы с Ириной доехали до метро, дома я взял еще денег, потом мы поехали к дому Димки, я отдал и "долг" и проценты (он, разумеется, ждал и вышел к нам тут же), потом я молча отвез молчащую Ирину на ее Хорошевку, а уж потом и прочно вернулся домой-то.
Стоил мне этот вечеришко.
И финансово, и… морально.
Из письма подруге Люсе
Здесь много разного смешного. Сашка сочинил стихотворение, а я его ободрила. Он долго мне доказывал, что социология, психиатрия и прочее, с чем я раньше имела дело по своим секретарско-лаборантским службам, ничто перед поэзией, перед индивидуальностью. Я поддакивала: пусть себе. Он растрогался, "вообразил" во мне "стремления". Говорил тоже о Манон Леско и об ином таком, о чем со мной говорили неоднократно. О Лауре из Пушкина. Я не разочаровываю - пусть считает, тем более спьяну. Эх, им бы… Глупые они. Прочие персонажи, которые тебя интересуют, или в отъезде, или тут, но на расстоянии. Я тебе…
Лазурный день клонился к своему вечеру; спутники наши, кто где, бродили по этим "благословенным богом окрестностям", как сказал когда-то экскурсовод; время от времени вблизи нас показывалась Людмила - да, что в джинсах - и исчезала медленно; чего-то ей было надо, но было не до нее; тяжелое солнце переместилось правее - уж палевые, лучи касались лица не жгуче, а как бы ласково; это было важно, ибо солнце, "сей миг" (как говорит Алексей), попало как раз в промежуток между кустами и той вон скалой - и лучи светили в нас ровно и плотно, хотя и более сбоку; Алексей "опущенно" медлил в своей паузе - было видно, что новая "исповедь" начала ему и надоедать и что, собственно, главное он сказал: что́ уж тут… далее; "смысл ясен" - "суть ясна".
Я нарочно не торопил события; может, тут что-то станет и еще яснее.
Хотя и он и я - мы оба, кажется, понимали: чему же тут быть яснее?
Все мы жаждем ясности - жаждем ясности друг от друга; а жизнь - жизнь равнодушно следует далее - и даже если она и подыгрывает под наше желание ясности, то все это - то все это лишь утешение и самоутешение для слабого сердца, искусственная "логическая цепь" для рассудка.
В данном случае жизнь явственно собиралась подыграть нам через поведение этой Людмилы в джинсах; наметанным глазом я давно уже заметил ее "выпады" - да и Алексей косил на нее; его-то глаз был тоже наметан - "одно поколение!" - да и были у него причины ожидать от нее чего-то. "Общее учреждение"…
- Ну что, наговорились? - спросил, возникая, Миша. - А мы тут… погуляли по всему "городу". Спускались и вниз; там здорово. Облазили все вон те скалы; там очень интересно. А вы все на одном месте.
- А мы все на одном месте, - повторили мы с Алексеем, как и следует, в один голос.
Миша, говоря, указывал рукой - за спину - на все "скалы".
И это любимое слово туристов - "облазил".
"Бессмысленная смена внешних впечатлений есть компенсация вакуума духовного". Кто сказал?
Мы нехотя, разминая руки и ноги, поднялись; солнце уж было низко; вскоре собралась вся компания.
Мы двинулись в обратный путь: обратным порядком.