Я, подождав и помолчав, отошел к столу; тепло и чувство тайны боролись с усталым ожиданием, раздражением; смысл последнего был - "о боже. До чего ж охота… самим себе создавать… "великие трудности".
- Я пойду, - сказала она, вставая - застегивая пальто. - Пойду я. Отопри мне.
Все и стыд, и бессмысленность ситуации явились моему сердцу во всей красе.
Но уговаривать - не мое амплуа…
- Ирина! - сказал я, однако, становясь у двери. - Ну угомонись ты, ей-богу. Бога ради. Ложись ты спать. Ну, слава богу, мы хоть куда-то попали; ложись ты. Не хочешь, я и не подойду; но угомонись.
- Алексей Иванович! Езжайте домой! - вдруг сказала она надрывно и "пьяно" (?). - Езжайте домой - я вам говорю! И отоприте… Я не люблю… когда заперто. Так уж было… стояли перед запертой дверью…
Что-то она, видимо, вспомнила о своем первом, что ли; или черт ее там знает, каком.
- Да хватит же, черт возьми, - сказал я, теряя терпение. - Меня не занимают твои воспоминания юности… детства! Я ничего не говорю… плохого. Я говорю: ложись спать… Ложись спать, черт возьми. Нельзя тебе выходить. Ложись спать. Ты понимаешь?
- Отоприте сейчас же! Отоприте, я вас прошу!
- Ну и черт с тобой. Я тебе не Иисус Христос, - объявил я в ярости.
Я щелкнул английским замком - поставил его на собачку.
Она как бы тут же и успокоилась: тихо открыла дверь и пошла - куда-то.
Хуже всего было то, что я подозревал, что она не пьяна; я и с пьяными-то, истинно пьяными, держусь как-то слишком всерьез; а тут…
Я был уверен, что она слегка походит и возвратится - настояла на своем, помнит меня, обо мне - деться некуда; но не тут-то было; но проходили минуты - я почти физически видел, как тает ее след на воде - ищи человека в огромном общежитии, в девять этажей, с длиннейшими заворачивающими коридорами, с одинаковыми дощатыми дверьми в серо-голубой окраске! - а она не появлялась; трудно передать, в какой я был ярости и тоске; вся моя любовь (любовь?) к ней, которая была, по каплям из разных углов души собралась в одно; все мои ревность, злость, весь неуют комнаты, весь алкоголь, вся моя затерянность, затерянность в этом мире - все собралось в некое одно место сердца, все обратилось против меня и бунтовало во мне; "что, друг? что, друг? Не любишь?" - только и спрашивал я себя - и что же, собственно, я этим хотел сказать?
Миновали минуты; не было ее; искать было бессмысленно.
Я ходил по комнате, я стоял у стола; постучали.
По робости стука я понял, что это хозяин комнаты.
- Да, да! - сказал я улыбчивым светским тоном.
Он вошел.
По его лицу я понял, что он заранее знает, что она удалилась; следили за дверью, что ли? А впрочем, есть закон общежития: в нем нет тайн.
Я с улыбкой пожал плечами: все ясно.
- Где она, черт возьми? - спросил я после паузы.
- Да я не знаю; да вы не огорчайтесь, - осторожно ответил он. - Так вы здесь будете?..
Оскорбительность была в этом: "На что тебе теперь моя комната".
- Я сейчас поеду.
- Может, посидите? Найдем…
Он имел в виду, найдем выпить.
- Да чего ж сидеть. Время позднее.
Я держался светского тона; это было единственно возможное в оголтелости, смуте этой довольно уж поздней ночи.
Я как бы переводил ее в день.
- Да вы не огорчайтесь, - повторил он.
Он был много моложе меня; от этого было и еще оскорбительней.
- Да я и не огорчаюсь. Не впервой.
Я принял стиль человека, который устал от своей возлюбленной.
- Да… про нее уж известно, - вдруг сказал он.
Это что же?
Что же им известно?
- Ну да, - ответил я, однако же, не сморгнув. - Не впервые.
- Вы ложитесь спать, а я на другой кровати. Мой сосед в отъезде.
- Да ладно, я сейчас поеду, - сказал я, "задумчиво" ходя по комнате руки глубоко назад - держась за локти: помню это свое…
Но я не уходил - естественно; он понимал меня - тоже естественно; от этого было и еще оскорбительней.
Мы стояли - ходили, - мы говорили о том о сем; я еще надеялся на "что-то", хотя и помнил, что эти "что-то" бывают лишь в кино, - а жизнь достаточно богата, чтобы позволять себе совпадения, когда она того хочет неведомо, и спокойно идти бытовым порядком, без всяких совпадений, когда не хочет. Когда "хочет" этого. Или ничего не хочет. Хотя в общежитии и нет тайн, а найди иголку в стоге. Найдется (тайны не будет!); но поздно.
Но оно пришло, в конце концов, - "совпадение"; во всяком случае, пришел толчок - движение жизни.
В дверь постучали снова.
- Да! Да!
Возник - именно возник - этак сторожко в проеме - малый: физиономия самая что ни на есть разбойничья, сказали бы в старину; плоское выражение.
- Осенин нужен, - сказал он. - Вы Осенин?
- Да.
- Вот вам передали, - спокойно-пасмурно усмехнулся он.
Он вынул и держал на весу какой-то ключ.
- Это что еще?
- Это ключ от этой двери. Ира случайно взяла его с собой.
- Где она?
- Ну, это…
Он усмехнулся снова.
- Где - все же?
- Я не могу сказать, - спокойно-сально ответил он. - А она просила передать ключ.
- Да какой к черту ключ? Тут английский замок.
- Она, когда уходила, случайно вынула ключ. Нижний ключ. Она слегка… не в себе, вы знаете. Боится запертой двери.
- Слегка! И вы завели к себе пьяную бабу? Вы мужики или…
Я "шел на обострение" - а что мне оставалось делать?
- Слушай, - вмешался мой черняво-бордовый. - Раз уж она нашлась, мы ее найдем. Лучше отпусти ее.
- А чего ее отпускать? Она сама уходить не хочет, - спокойно сказал этот. - А ключ - просила передать.
- Может, она, таким способом, зовет нас? - обратился я к своему хозяину.
Я стал как-то бодр; дело сдвинулось; все лучше, чем мерзкое, позорное ожидание.
- Нет, она вас не зовет, - спокойно ответствовал этот. Что-то было в его манере, напоминающее манеру самой Ирины. - Она вас не зовет, - помолчав, опять спокойно-сально повторил он. - Наоборот.
- Да на кой черт она тебя прислала - с этим ключом?
- Она просила передать, что у нее все хорошо. Просила, чтобы вы не беспокоились. Она знала, что вы будете беспокоиться, - сказал он, холодно-"поддато" меряя меня взором. - Ну, всего вам доброго.
- Погоди, друг, - сказали мы оба с хозяином. - Ты погоди.
Подруга Люся, от нечего делать, потом показала не только те, но и другие письма, относящиеся к разному времени; моральная сторона - дело подруги; наше же дело, как водится, - воспользоваться предоставленным психологическим, духовным материалом.
Вот одно из "нескромных" писем вновь полностью.
Письмо подруге Люсе
Здравствуй, Люся.