Надо сказать, я далее повел себя несколько небрежно: как-то все же расхолодили меня и эти ее речи, и охламон (он там нервно курил у окна, когда я уходил; таким образом, я оказался визитером, а он остался), и вся эта атмосфера: мужик слаб все же; я шел к постели умирающей, которая обо мне вспомнила "перед смертью" или перед "смертью" (он выделил тоном), - и хотя я, как я говорил, втайне и сам, до прихода, как-то не верил в эту ситуацию - черт его знает почему! - но, все-таки увидев этот лазурный халатик, увидев эти крашеные губы, и "тени", и черт-те там что, и этого посетителя - охламона, и услышав речи, - я все же испытал досаду. "Да ну тебя, - подумал я, возвращаясь домой - с этих чертовых куличек - из этой больницы. - Да ну тебя".
Были дела, и я забыл о ней на несколько дней; помнил, что она в больнице, но - забыл. Впрочем, она не обиделась и позвонила сама; причем сказала: "Привези выпить. Веник не надо - ты понимаешь, их тут девать некуда, ну, поставят в палату, ну и что? - там у нас бабы - одна пластом лежит, другая девица ни на что не обращает внимания; а мне что? - ты лучше выпить привези". Но я, надо сказать, наотрез отказался: "Бесись сама - помирай сама; после перитонита! Иди ты к черту". Съездить я еще съездил, но без бутылки; посидели, поговорили.
После этого мы как-то снова начали видеться.
Именно видеться - тут нет двусмысленной метафоры; у нас не было, что называется, rendez-vous. И снова негде "как-то" было… да и она уклонялась: я чувствовал не внешнее, а тайное сопротивление; я чуток на эти вещи. Тем не менее приходила, когда я звал, если заставал: почти безотказно; раз, когда она "не могла", а я выразил, что называется, легкое раздражение, она даже сказала с усмешкой - я увидел эту усмешку по телефону:
- Ты уж привык, что я прямо совсем уж безотказна.
Я подумал и должен был про себя признать, что она права: разумеется, не в прямом смысле.
Назревал этот день… денек. Не забуду его.
Как бывает, я уже говорил, отношение ходит волнами; так не только с женщиной, но здесь это явственней; то ослабевает тонус - отходит волна - то накатывает, находит; раз, в прилив, я вдруг ощутил то теплое и именно волнующее и свежее, что рождает из себя фразы: "Я не могу жить без" - и подобные, - хотя самой этой фразы я так и не говорил себе о ней; я начал уверенно звонить, названивать; застать ее оказалось трудно. Ранее я не звонил столь упорно; ну, нет дома - ну, привет ей. А тут - раз, другой, третий. Нет и неизвестно когда будет.
Так вот почему она была "безотказна": она соглашалась, лишь когда я "заставал" ее дома или на службе.
Полный возвышенной ярости, умиления к своим мужским и отцовским чувствам, я на другой день стал трезвонить к ней на работу - в родное учреждение; черта с два. Нет ее, она заболела, отвечал чужой, притом явно хитрый, женский голос.
Ни на грош не питая иллюзий насчет Ирины, я все же, как и всякий мужик о женщине, хотел думать, что морочит она кого-то, но не меня; ну ладно же, ты у меня пожалеешь, подумал я. Ты еще сама… позвонишь.
Она, конечно, не звонит, а я - в волне; на другое утро звоню - сидит.
Я:
- Все вроде и ясно, а все же - "чего-то".
- А что такое, Алеш?
- Ну, как что.
- Нет, ну ты напрасно.
- Ну вот что (нажал я), действительно, поговорить бы надо (напирал я). Ты можешь сейчас приехать…
Я назвал место.
- Нет, я не могу.
- А что такое?
- Я на работе.
- Когда-то это обстоятельство не…
- Алеша, я на работе. Я не могу.
- Ладно, я приеду.
- Когда?
- Ого!
- Нет, мне важно - когда. Я не в любое время сегодня могу.
- Раз так, то что же: когда ты можешь?
- С пяти до шести.
- Ого!
- Иначе я не могу.
- Могу не могу. Ну что же. Так, так та́к. Давай с пяти до шести. И верно, поговорить надо.
Приехал я; вид у нее, я сразу заметил, довольно отъявленный, оголтелый; эдак осунулась, под глазами сине - ну, думаю.
Ладно.
Вышли; шествуем по бульвару.
Молчу я некое время: не без нарочитости тоже.
Мол, да, да, разговор будет.
- Ты не любишь объяснений - считаешь, что все само должно быть ясно; ты права. Но бывает, без объяснений не обойтись. Я намерен объясняться: как ты уж поняла, видимо.
- Ну, давай объясняться, - благодушно говорит она.
- Видишь ли, Ирина, - начинаю я. - Всегда бывает - приходит время - требуются точки над "i". На что я тебе, собственно, нужен? Вот он вопрос, на который я желал бы слышать ответ. Я готов объяснить, в чем дело. Деньги? Но, кажется, на сей момент у тебя этой нет проблемы. (У нее, ко всему, появился старик покровитель, который, ничего особенного не требуя взамен, взял на себя многое. Причем она отказывалась, а он настаивал. Эдакие… старички.) Молодых "поклонников" у тебя хватает - только свистни: чему прошедшие двое суток, кажется, наглядный пример. Друзей у тебя тоже невпроворот - поговорить есть с кем. Может, ты просто любишь меня? Черта с два. У меня глаз наметан. Ты (например) слишком легко - уходишь. Уж как ты ни крутись - ни говори, что дело не в словах - это признак верный. Повернулась и пошла эдак. Что на улице, что в больнице. И так далее: много признаков. И с квартирой замяла. Я ведь старый воробей тоже. Так не любят, как ты - вроде! - любишь меня. (Ведь своими умолчаниями и разговорами о том, что каждый сам должен понимать, без слов, ты вроде бы намекаешь, что ты втайне любишь меня, а я вроде не понимаю этого.) Черта с два. Как ни верти, а ты все же женщина.
- Я все же женщина, - подтвердила она весело.
- Ладно, не перебивай.
- Да нет, говори.
- Ну, ты вдашься в иронии, в обиды!
- Я? Нет. Я внимательно слушаю. Только можно без "черта с два", без "крути", "верти". Ты же знаешь, я не люблю… этого.
- Вот ты все геройствуешь, а все же баба ты баба.
- И без "баб".
- Ну ладно. Так вот: на что я тебе нужен? Собственно, я закончил. Будешь вертеться, отмалчиваться?
Она молчала; у женщин это просто. Ей сказали: "Будешь отмалчиваться?" - поймали ее; а она и молчит.
- Так что же?
- Я думаю.
- Да нет, коли не хочешь - пожалуйста; но тогда - тоже - так и скажи. Мол, я говорить на эту тему не буду.
- Да нет, буду. Надо поговорить. Но я… думаю. Слушай, зайдем все-таки куда-нибудь; так невозможно. У меня язык отмерзает.
Дело, надо сказать, было зимой перед весной на традиционном московском бульваре; морозы стояли знаменитые.
Московский бульвар; нет тут ассоциаций более нелепых, чем те, которые тянут за собою эти слова. Бульвар; аллеи. О господи. И эта баба.
И, подумать только, она еще поведала мне - уж вовсе недавно, - что родилась не на Хорошевке, а как раз где-то у этих бульваров. Словом, снова сбила символику. Но к делу.
- Опять пить? Разговор-то у нас трезвый, - говорю я. - Он вроде пьяный, а трезвый.
- Да нет, не пить - ну, ты понимаешь; не пить, а выпить; и я подумаю и скажу. В тепле. Тут дело не в питье.
Ох, баба. Баба есть баба… несмотря ни на что.
Ну, пошли мы, походили - туда, сюда; я однажды сказал ей, что, сколько я помню наши "отношения", мы вечно уныло ищем некий унылый кабак - и не можем попасть. Она, смеясь, подтвердила.
Наконец, вышли на Калининский - тут это кафе - как его? - я их забываю. Не тот возраст, да и никогда я не был человеком из кабака… Из московского, городского.
Явились - сидим; и, как бывает, пошло́. Не выпивка пошла - хотя и не без этого, - а "включилось": тепло, общение.
- Ты уж забыла вопрос?
- Да нет, я думаю, - говорит она, потягивая коктейль (для начала!). - Сейчас я буду отвечать. Ты напоминаешь мне моего мужа.
- Спасибо.
- Ты напрасно шутишь. Я к своему мужу очень хорошо относилась. Сейчас это все уже… конечно. Того. Но я как раз считала, что люблю его. И, наверное, так оно и было… Слово это… какое-то. В него у нас вкладывают не то… как я бы понимала его.
- А как бы это ты понимала?
- Ну, как сказать.
- Когда человек любит, он не думает, как понимать. Особенно если женщина, - назидательно сказал я, думая поразить ее в самое сердце.
- Нет, ты не прав, - спокойно, взросло возразила она. - Тут возможны разные понимания.
Она вдруг "выдавала" эдакие обороты: след какой-то прежней службы. Но это выходило у нее в контексте и мило. Да что не мило в устах красавицы; каждое "противоречие" воспринимается лишь как контрапункт, подчеркивающий суть.
- Так вот. Значит, разные понимания. Так в чем же твое - понимание? Значит, я вроде твоего мужа?
- Нет, ты не похож на него, - терпеливо разъясняет она. - И все же в чем-то вы похожи. Нет, но это не то - я не то хочу; ты сбиваешь. Так вот, "я что хочу сказать" (иронически выделила она). Я… к тебе по-своему привязана. Как я была привязана к мужу.
- По-своему привязана! Ну, мать, и на том спасибо! Я уж благодарил как-то…
- Говорю, как могу.
- Давай.
- Я… изломанный человек. Я, наверно, не такая, как все.
- Обычная женская песня.
- Может быть. Но я не в том смысле. Мне нужна… свобода, что ли, понимаешь? Муж вечно чего-то там требовал… и я вынуждена была сказать ему: знаешь, я так не могу. Давай расстанемся, я не могу. Мне надо… ну, понимаешь? Я ему говорю: мне надо… мне надо, чтоб меня не стесняли. Я должна если уж подчиниться, то сама. А в общем, я внутренне не умею подчиняться.