- И из-за этого и твои "болезни" осенью? Это по сезонам, что ли?
- Да, я бросила, но это не проходит даром. Осенью я тупею; плохо себя чувствую. Ну, и это… ведь язва была… и грань туберкулеза… и сердце (говорила я?). Наверно, сказывается мамина, папина "трудная жизнь": "военное наследие" в генах… Они были юными, голодали… Да и бабушка прошла через все войны, все революции… Но это я так, для красного слова, ха-ха. Да и после семнадцати абортов особенно не расходишься, когда вот это вот… межсезонье. Осеннее межсезонье. Весной - нет; весной я - живу.
Уж в этом я убедился впоследствии.
Я молчал; а что было говорить опять-таки?
"Семнадцать", - лишь повторил я мысленно.
- Сколько же тебе лет на сей миг?
- Сколько можно спрашивать, сколько мне лет? - спросила она ворчливо - вновь прихлебывая из рюмки и, кажется, думая о своем - не грустном и не веселом.
- Да, но мы знакомы… уже какое-то время.
- Двадцать три скоро, - отвечала она.
- Так ты пьешь и куришь, что ли, для компенсации? - догадался я.
- Да, тут ты отчасти прав, - серьезно отвечала она. - Пью, курю, чтобы компенсировать; но, надо сказать, это несравнимо по силе… влияния… А в общем, просто пью и курю, - сказала она уже вполне равнодушно.
- Не тянет снова?
- Как не тянет; но нет, я не сорвусь. Я уж сказала себе. Я сказала: из самолюбия не сорвусь. Врачи удивляются; говорят, из этой стадии люди не выползают. Ну, может, я принимала не самые сильные; но все же довольно сильные… Конопля; ребята иногда пройдутся, потом с одежды и собирают - и варят. Надо знать, как варить; но, в общем, это нетрудно.
- Что же за ощущения все же? Я, признаться, все же отстал от века… прости за слово.
- Ну, ощущения; ка́к передать. Галлюцинаций не было; психика сильная, да и средства - не те. Если бы… то все: наверно, крышка бы. Ну, а это… Пьяный буйствует, все такое; а тут - тишина - покой… Серо так это. Нет, не передать.
- Ну, не будем.
- Да нет, я уж… преодолела.
- Преодолела это, не свихнись… на чем ином. Природа коварна; ее только развинти.
- Увидим.
- Ну и болезни у тебя. А с твоей "любовью"? Не "подцепила" чего? Набор был бы полный.
- Не подцепила - повезло. А может, природа моя сильная - справляется. Этого бы я не хотела. Это не по мне. Сейчас у меня есть один приятель - он лечится.
- Приятель?! И ты, извини, спала… спишь с ним?
- Нет, зачем же. Не сплю, - отвечала она добродушно. - Я же тебе сказала.
Из письма подруге Люсе
Мы по-прежнему живем ничего. Как-то нужны были деньги - взяла у Алексея. В смысле у Алексея Ивановича. Вроде и не стоило бы с ним связываться по этой линии, особенно после того, ну да что уж. Странное у меня к нему отношение. Чужой он абсолютно, а в то же время, как подкатит, так звонишь ему…
Мы подошли к "усопшим"; извечная, таинственная природа тут произвела все то особое, что нас удивляет безмерно; и знаем, знаем, что главное удивление - это сама природа, и что прихоти - лишь протуберанцы; и все же.
Мы повернули от тропы влево; тотчас же открылась еще одна долина, которую не хотелось назвать впадиной или чем там, хотя она и была не вытянута, а кругла; но столько света было на ее светло-коричневых, снова в правильно "посаженных" - как бы в незримых нарочитых квадратах - кустиках, что "впадина" и прочее, тянущее за собою образы мха, прохлады, здесь не шло в голову.
Тропинка лепилась по склону, уводя в глубь массива по направлению к морю, но все время отклоняясь туда и сюда по прихоти скал, камней, кустов и самого склона; почти постоянно она вела, пышно говоря, над обрывом, но он был не слишком крут, и там было не слишком и глубоко; зато открывался вид (был зазор, простор, воздух) на соседние голые, и зазубренные, и покатые скалы, неутомимо менявшие профили и молчаливо вещавшие, что воображение матери-природы все равно сильней человеческого.
Были и куски природы, дававшие так называемый лунный пейзаж; все место вообще известно этим, и здесь снималось не одно кино из жизни далеких вег. Округлые серые скалы; пониже "стыли" холмы из вулканной грязи, по форме похожие на муравейники и раскопанные курганы, но светло-серые и издали будто литые - хотя вблизи, я знал, все оно легко, и пористо, и угрюмо-пыльно.
Вилась дорожка; все те же агатовые породы мелькали перед глазами; кусты шиповника были как бы пыльны тоже; но на деле они лишь скромны и тусклы.
Завернув за серо-белую скалу, нависшую тяжким лбом, мы потеряли общую перспективу и оказались в тесном, опять-таки по-горному уютном, неимоверно уютном месте, где разные пещеры и стихийные выдолбы в склонах, в скалах глядели тенью и предполагаемой легкой сыростью на беспорядочные, остро и остро-ребристо расколотые серые, серо-белые и серо-желтые глыбы, лежавшие на общей террасе и мелких террасах, окружавших пещеры; все это было солнечно-сетчато от шевелящейся, перемещающейся тени диких груш и разных кустов, росших на террасах. Внизу (ржаво-сырые валуны пропускают между собою тоненькую дорожку, гоняя ее направо-налево и время от времени заставляя словно бы прятаться под землю) - внизу поперек террасы - русло ручья-речки, весною, видимо, бывшей более или менее сердитой (видны намывы и даже клоки сохлой тины на дерне, на валунах, и эти ржавые потеки), а ныне хило пробирающейся по самому дну - по остаткам собственного дна, засыпая на ходу; над ней сомкнулись длинные горизонтальные ветки тех горных дубов и грабов.
У входов в пещеры - солнце на белом камне, тепло и ясно; кругом же, коли желаешь, - тень, укромно, сонно-уютно; для любителей "отдыха" и прохлады - множество всякого места - мест.
- Вот здорово! - интонируя условность штампа, заговорил Миша. - Это, конечно, и есть - Город усопших?
- Ну да, - сказал Алексей.
- А где усопшие? - спросила женщина: та, что в шортах.
- Усопших нету, - отвечал я, без охоты вдаваться в экскурсоводческие ноты. - Это естественные пещеры. Вымоины, выветривание; солнце; да мало ли. Но кому-то пришло в голову, не было ли здесь неандертальцев или кого там; с тех пор пошло.
- А может, это правда люди сделали? - спросила дама в джинсах. - Не те, а какие-нибудь и более поздние. Ну, пустынники.
- Дались нам всем пустынники ныне, - сказал, конечно, на это Миша.
- Да нет, - отвечал я. - Тут видно, что от… природы.
- Пожалуй, - согласилась она, взирая по сторонам.
- Ну что? Остановимся? - молвил Миша.
- Мы уж и там… сидели, сидели. Что это за поход? - сказала та, первая.
- А куда спешить? - конечно же отвечала вторая.
- Я тоже думаю, - сказал Миша. - А вы как? Горцы наши?
- Мы как все, - ответствовал Алексей.
Спутники наладили бивуак; у кого-то в сумке таилось махровое одеяло, которое и явилось на свет на солнце, представив глазу свою цветасто-розовую игру на плоском просторе - игру, до этого уменьшенную до некоего сгустка тьмы; Миша начал натужно распаковывать банку салаки и затем чистить яйца, обнажающие скользкий белок; женщины по очереди резали серый и белый хлеб слишком маленьким лезвием, появились и желто-зеленые и темно-красные бутылки.
Алексей вяло помогал, я ходил в стороне; в голове стояло иное…
Море было видно в просветы меж скал и листьев; на этих фонах оно отдавало хотя и просторно-туманной, но все же несказанной голубизной.
Здесь было тихо - плотно кругом теснины, ветру нет доступа, - хотя жесткие листья грушек все мечутся, мечутся неизвестно бы и отчего; и зыбь, заметная на море по блесткам и возникающим, исчезающим теням, казалась и неподвижной, и неизвестно откуда взявшейся.
- В прохладу бы, - говорила Люся: та, что в джинсах. - Чего вы на солнце?
- Да нет, мы рядом. Вот, на камне. У, трава мешает. Из-под камня… прямо в банку.
- Ну, близко к солнцу.
- Это уж оттенки.
- Давай подальше; тень движется - сейчас оно будет здесь. Вообще, кто постелил на солнце?
- Я; я думал загорать.
- Ох, Миша; хорош и на камне.
- Я не ящер.
- Ящерица, балда.
- Ну, если я ящерица, то ты…
- Еще не выпили, а уж начинают, - сказала Ляля (шорты) с такой неожиданной и угрюмой застенчивостью, что все засмеялись.
Это тем более было рельефно, что и одета она была весьма рискованно (над шортами уж почти ничего - "по дороге загорала"), и по манерам была - грубовата эдак. Люся была более женственна…
Вообще же весь этот поход, вся эта компания, как говорится, не преследовала ясных целей соблазна; обе дамы были знакомые Миши, связанные с Алексеем косвенно-служебными отношениями; а Миша был Алексеев собутыльник - и только и дела.
Все шли именно смотреть "усопших" и горы, и "биокомплексы": редкий случай…
Редкий? Ловлю себя на слове.
Ныне не так уж редкий; люди порою неуловимо устали от… легкого секса, от флиртов, от всего, что на плоскости; хочется порой… просто отдохнуть.
И поговорить (именно) просто: хотя бы и мужик с бабой.
Ладно…
Все расположились; выпив сухого местного с должными, но вялыми прибаутками (тут еще эта природа аскетическая; величие это строгое!) - выпив, мы закусили яйцами, помидорами и салакой.