Танцующие кубинцы деликатно отворачивались, стройный парень в красной рубашке, подтанцевав, нечто и резко и крепко-напевно (о, этот испанский! он не создан для ругани!) сказал Альдо; тот лишь пожал плечами, развел одной рукой - другой поддерживая Ирину за ее плотную, великолепную белую спину; видно было, как под кофтой-майкой напрягались и ослаблялись тесемки, четко проступали и мутнели пуговицы, держа грудь.
- Это безобразие! - наконец раздался явственный голос дамы в желтом, лихо танцевавшей шагах в пяти. - Она позорит…
Все зашипели, надеясь, что скандала все же не будет; но по самой неожиданной дружности этого шипения стало ясно, что все уж давно заметили и все - в напряжении.
Тут вошел Алексей, многие взоры молча-требовательно обратились к нему.
Он остановился в дверях и, чувствуется, оценил обстановку; лицо и при появлении Алексея было хмурым, а теперь - похмурело и сузилось; веки сошлись, из-под них блеснуло, поползли круглыми треугольниками края рта; но все это - лишь на миг.
Он посмотрел, нарочно помедлил и отошел к стульям у стены; он сел при даме в зеленом и тут же заговорил; она с готовностью отвечала.
Видя такое, я подошел к Альдо и, не глядя на его партнершу, а глядя ему в глаза, молвил:
- Альдо, ты нам нужен.
- Се-и-час, - беспомощно сказал Альдо, показывая глазами на пепельную голову партнерши.
В то же время в лице у Альдо мелькнуло и глухое, дремучее; я - мужчина, и он - мужчина; это неизбывно.
- Се-и-час, - повторил он, тайно-хмуровато отводя глаза и тем давая понять, что разговор со мной, на этот момент, окончен.
- Ирина! - сказал я.
Она только посмотрела стеклянно и отвернулась к его плечу.
Пробрался среди танцующих молчаливый шофер Napolis и, спокойно и с достоинством, сказал Альдо одну лишь - красивую, великолепную - фразу.
- Sí… Sí, - отвечал Альдо, не отпуская Ирину.
Моя позиция мне показалась смешной и пресной, я повернулся и пошел к Алексею; он непринужденно сидел, болтал со своей зеленой блондинкой; я знал, что силы, рассудка и "мелкого самолюбия" у этого малого, моего героя, хватит на пятерых.
- Алексей…
- А?
- Ну… ты понимаешь.
- Да что такое?
Я молчал; кроме всего, при женщине неудобно было.
Между тем в огромном зале, как снежный ком, нарастало дисгармоническое движение.
- Да что такое? - раздался рядом повышенный голос Ирины. - Чего пристали? Ну, я танцую, а дальше что? С кем мне еще танцевать? С кем хочу, с тем и танцую, в чем дело?
- Пойди с Алексеем Иванычем, - напряженно-шутливо сказал брюнет, хотя то замечание, на которое отвечала Ирина, видимо, сделал не он: чувствовалось по тону, что она отвечала женщине, нечто "незаметно" шепнувшей ей: как это умеют женщины. Действительно, желтая поспешно удалялась в танце.
- Алексей Иваныч, вон он сидит, - истерически-громко сказала Ирина. - Он ничего не понимает. Да нет, я не для того, чтоб он подходил, - пусть он сидит; скучно с ним. А сейчас мне весело; отстаньте. Вы ничего не понимаете. Ничего вы не понимаете, и все.
Она покраснела пятнами, углы рта ее странно двигались.
И она отвернулась к груди высокого Альдо.
- Она пьяная, надо что-то делать, - сказал я.
- Не такая уж она пьяная. Ты не знаешь, - отвечал Алексей.
Зеленая тихо отодвинулась, а все остальные уж, танцуя, усердно не обращали на нас внимания.
- Сделай что-либо; скверно. Мы не можем, - сказал я, глядя на толпу, обращаясь к Алексею.
- Ничего нельзя сделать, - так же глядя и спокойно-угрюмо отвечал он.
- И что́ это все такое? Что-то не пойму я. Кто тут кого…
Реплика повисла, Алексей хмуро смотрел перед собой и не двигался; он сидел, положив руки на локти старого узкого кресла, которое ему попалось у стены вместо стула, - сидел закинув ногу за ногу, подняв свой хрящеватый горбатый нос. Он выглядел картинно и знал об этом.
- Но надо же… Кубинцы так хорошо… - начал снова я, наблюдая за танцами. - Во́т еще… зов Кубы.
- Какой там зов Кубы, - сухо, как это у него бывало в минуты тайного напряжения, с улыбкой сказал он. - Это у нас с тобой… зов Кубы. А тут… Борьба природ, - процедил он формулу, видимо, придуманную уж давно.
- Как?
- Ладно… "как".
- Даже Куба ее не проняла, - добавил он. - Впрочем… все оно теории. А уж кто-кто, а эта дама умеет отучивать от теорий.
Появились среди танцующих Саша и Петр Петрович.
Пудышев по-хозяйски взял Альдо под руку. Петр Петрович подцепил Ирину; и так это физически ловко они сделали, что пара пошла за ними. Будто коней повели.
Все четверо приближались к нам.
Мы с Алексеем подобрались; я косо взглянул.
У него был "сонный"… известный мне вид.
Те приблизились, мы поднялись.
- Кажется, Алексей Иванович? Уведите даму, - интеллигентски, но с тайным напором сказал Петр Петрович.
Коренастый Пудышев еле заметно частил дыханием, он заговорил, продолжая:
- Ты, Альдо, молодец. Так и надо. А что ж еще? Молодец. Так и надо. Но хватит: потанцевали… хватит.
- Да, конечно, - отвечал Альдо, с тревогой и с улыбкой глядя на всех.
- Теперь так. Вы идете с ней? - продолжал коренастый Пудышев, невозмутимо-прямо обращаясь к довольно высокому Алексею.
Алексей угрюмо посмотрел, потом обратился лицом к Ирине, глядя ей в лоб; но интересно, что с начала "скандала" в нем были эти спокойствие и угрюмость, но усталости не было; будто сама усталость была лишь интервалом меж чем-то и чем-то.
- Нет, я с ним не пойду. Он ничего не понимает. Скучно, ничего не понимает, - истерически завозилась Ирина.
- Ну, не понимает, и отлично, - с готовностью, четко и примирительно заговорил Пудышев. Алексей смотрел на них и молчал, Пудышев тут же забыл об Алексее: как только понял, что тот - не помощник в ситуации. - Тогда со мной. Пройдем со мной. Пройдем.
Он говорил уютно: так это умеют наши основательные мужички; он тащил и сильно, и мягко.
Это "пройдем", возбудившее во всех нас свои родные ассоциации и заставившее меня и (даже) Алексея слегка улыбнуться, и на Ирину подействовало так же. Ее сильная, природная натура, видимо в очередной раз закусившая удила, тут впервые отпустила свои тайные вожжи.
- Ну пройдем… как тебя? - вдруг несколько нарочито развязно "ослабла" и улыбнулась она. - Дава-ай, пройдем.
Они потащились к двери: коренастый Пудышев, деловито державший Ирину за талию, и она, смуглая, белая и цветастая.
Статная и статно колеблющаяся.
- Поездил… мужик. Все знает, - распуская струны, ухмыльнулся вслед Петр Петрович.
- Да он и без езды может. Таких видели, - пробормотал вослед Алексей.
- Ладно, пошумели, и хватит, - изрек я блочную формулу. - Понимает, не понимает… Куба… зов Кубы…
Предельность природы Кубы.
Мы стояли с Алексеем, говоря о незначащем.
Подошла Ирина.
- Ну как? - одновременно спросили мы с Алексеем.
- Да так, - отвечала она, скупо улыбаясь и глядя на Алексея.
Я смотрел то на ту, то на этого.
Оба усмехались виновато; именно оба, и именно виновато.
Мало что понимал я в этой истории.
Атмосфера Кубы неисповедимым образом подчеркивала странность этих отношений; при чем тут Куба - я так и не знаю и до сих пор.
Нечто чисто магнетическое и психологическое.
Мы были заняты то ездой-экскурсиями, то делом; в жизни моей промелькнул Сан-Педро - картинный камень-гора у города, камень, с которого видно - все; говорят, в ту особую, ясную, особо-ясную погоду, о которой любят толковать моряки, горцы, видно даже Ямайку, а то и Гаити.
Я смотрел, казалось - оно и видно; марево, капельно-ртутное, серебряно-льющееся пространство; темнеет? громадный медведь в море? темнеет? Нет? Нет.
Нет… нет.
Серебро и… море.
О море.
О зеленые холмы вокруг Сантьяго-де-Куба.
О небо, небо.
О небо.
Мы стояли; простор - простор.
Зеленое, голубое… Куба.
Проезжая назад, мы задержались на площадке за холодными, матово-капельными стаканами, в которых было много льда, меньше рома; светло-зеленое и слепяще-серебряное-голубое все господствовало над свежим простором; я знал, что море там, снизу, снова будет и ярко-синим и вместе темным, но сверху оно, как и всякое более или менее южное море при такой погоде, было бело-искрово; снова - ветер, снова - простор; вниз.
Машина плавно петляет по серпантину в тонко-ребристых и острых серо-краснеющих камешках; похрустывают эти камешки, оранжевый гравий под нами; наш Альдо улыбается то смущенно, то ребячески-радостно-безмятежно; шофер Napolis, вдруг обретший дар речи, - а мы уж квалифицировали его как эталон молчуна! - рассказывает Альдо о своих родственниках, к которым мы непременно заедем потом; там кофе прямо на ветках, там "ма-а-аме-ей" - та́к он произносит - там пиалы; там старые фотографии, там…; Альдо переводит; шофер уж чувствует обратную дорогу. Петр Петрович ухмыляется, поглядывая на простор, на свою любезную Кубу - на свою любезную Латинскую Америку. Зеленые холмы, оранжевая дорога, разговор о Кубе - о ее животных, растениях: зверей крупных нет, зато рыб и бабочек, птиц и этих - и земноводных…
- Но змея у нас лишь одна, - говорит Альдо.
- Ядовита?
Классический первый вопрос о змее: и знаем, а поддаемся.
- Нет, это красивый удавчик. Маха́ Санта-Мария.
Мы улыбаемся.
- Птицы - гарпии и… В музее, в Ольги́не, есть чучела зверей - экзотика: лиса, волк… заяц…
Едем.