И тут самое время вспомнить справедливо отмеченных нашими руководителями молодых, неугомонных патриотов, амбициозных, ярких и прекрасных, дивных, чудных и талантливых, которые по-настоящему лю-юю-бят свою родину.
Что-то по поводу отданной китайцам земли я от них ничего неприличного не слышал.
Думаю, что и передача Курильских островов пройдет просто на ура.
Что же касается всяких там писателей, размышляющих о родине с маленькой буквы, то, как говорили когда-то безграмотные, но неунывающие хунвейбины, "им несдобровать!".
Всюду наблюдается всеобщее устремление к чудесной науке.
Аллюром, аллюром с курбетом, бойким галопом, скорым скоком – все вскочили и понеслись. К науке, к ней.
Она, она наш единственный спаситель, она наш утешитель, созидатель – так и пустились в путь с самыми лучшими намерениями даже самые захудалые ослы.
А наши руководители выучили некоторые слова. Кое-что у них было и от природы, конечно, потом от улицы, от места обитания, но остальное – это уже от ума.
Так и блещут им в толпе собственных почитателей, а также всех прочих примкнувших поэтов, живописцев, скрипачей, певцов, танцоров, биографов, врачей, психологов, гадалок, логиков, законоведов, актеров, богословов, попов и проходимцев.
А вообще-то, все должны быть на своих полочках – поэты на поэтической, а плясуны на дансической. И хорошо бы, чтоб полочки эти были огорожены со всех сторон барьерами на манер ящичков. А ящички надо бы вставить в шкаф. Выдвинул – а вот тебе и поэты, задвинул и взялся за плясунов и предсказателей.
Все должны появляться в свое время. Вот это и называется государственным устройством.
По мере оскудения дарования, отпущенного мне создателем, все сильнее ощущаю отвращение к предметам настоящего искусства. Под настоящим искусством мы, разумеется, понимаем кино. В нашем кино остались только некоторые фамилии, утомленные солнцем несколько раз. Не знаю почему, но все время тянет сказать слово б…ядь! 
Есть разные способы подкупать соседние государства. Например, можно начать войну.
Но сначала, наверное, надо использовать все-таки наличные. Так говорили классики нерусской литературы.
Когда я услышал о том, что мы поможем Киргизии деньгами, то почему-то сразу же вспомнил про подкуп, а когда услышал запоздалое "Надо защитить русское население", – то про войну.
Вот послушаешь "Наше Всё", выступающее в Думе, и подумается: "Господи! Как хорошо!" – а потом взгляд падает за окно, а там "Здравствуй, немытая Россия!".
Министр обороны обещал срочной службе пятидневную рабочую неделю и два выходных. И еще побудка должна происходить в 7.00, а не в 6.00, а отбой – в 23 часа вместо 22.
А еще послеобеденный сон, и на территории и в столовой будут работать гражданские, а военные будут учиться. Военному, смею надеяться, делу. Меня попросили все это прокомментировать. Я сказал, что если они полагают, что в навозе может появиться бриллиант, то это тот самый случай.
Может быть, армия поворачивается лицом к человеку? То есть нигде в России лицом к человеку не поворачиваются, и вот в армии вдруг начался этот самый разворот?
Кругом черт его знает что, а тут – как к людям?
К солдату у нас никогда не относились как к человеку. Это раб, бессловесное, вещь, клеточка для галочки – и так это было всегда. Вернее, я привык думать, что так было всегда. Особенно в XX столетии.
Меня спросили, а что я вообще думаю об армии. Я ответил, что армия как общественный институт, если его сейчас можно назвать институтом, существует тысячелетия.
И она особенно не меняется. Армия всегда состоит из двух частей – регулярной армии и ополчения.
Регулярная армия нужна для первого удара. Она его или наносит, или принимает на себя. Она должна выстоять или погибнуть. Если эта армия погибает, войну выигрывает ополчение. И тут я говорю прежде всего о той войне, которую мы все называем Великой Отечественной. Это с ней связаны все сегодняшние разговоры о патриотизме. Но патриотизм, патрио – это отец, падре, отсюда и Отечество, Отчизна.
Вспомните Пушкина: "Отечество нам Царское Село". Во весь голос об Отечестве в России заговорили еще при царе Петре. После победы в Северной войне он принял на себя титул "отца Отечества". Потом будет 1812 год, и слова "Отечество", "Отчизна" опять зазвучат во весь голос.
А слово "родина" начинает чаще встречаться с начала XX века. Начинается она с робкого есенинского "дайте родину мою" и дорастает потом до призыва "Родина-мать зовет". Об Отечестве вспоминают в дополнении, объявляя войну Великой Отечественной.
Почему произошла подмена? Не потому ли, что Отечество, отец, чтоб заслужить сыновнюю любовь и благодарность, должен хоть что-то делать – растить, оберегать, учить, выхаживать, заботиться, а вот матери мы обязаны по самому факту рождения.
Мать – это мать, она в утробе носила. Это отец должен доказывать сыну свое отцовство, а мать не должна.
Это ей все должны. И начинается этот долг с появления на свет.
То есть тебе организуют гражданскую войну, продразверстку и голод в Поволжье, а ты все равно должен матери-Родине. Кровью должен. И поэтому можно эшелонами бросать в бой совершенно без оружия. Можно оставлять в окружении, а когда они выйдут из него, – направить их в штрафбаты. Не застрелился и в плен сдался – пойдешь под суд. В оккупации был – на фронт, не переодевая, кровью искупать.
Слова "Отечество" или "любезное мое Отечество" в XX веке станут очень редкими, разве что когда Пушкина вспомнят, царя Петра или XIX век, а вот "Родина-мать" – это гость частый. Она очень важна в тех случаях, когда надо бросить в бой ничему не обученное ополчение.
А вот с регулярной армией сложно. Тут Отечество нужно, тут нужно пестовать. Офицера прежде всего. Офицер – это тот, на кого равняются. Он в бою первый. Он смерти придан. Это каста. У нее свои законы. Она не может быть придана кому-то персонально. Она Отечеству отдана. Это цари на Руси прекрасно понимали. И возглавить старались эту самую касту. То попечительствовали в гвардии, то полковниками служили, а то и марш-броски совершали с армией. Офицер считался основой государства. Его можно было воспитать, но нельзя было купить.
Так что в Великую Октябрьскую в стране истребляли прежде все офицерство. Его долго истребляли. Сначала на службу приняли в Красную Армию, а потом – к стенке поставили. За ненадобностью.
Потому что своего офицера стали воспитывать, но без касты. Вернее, каста все же немного была, но с техникой заодно: летчик воспринимался только вместе с самолетом, подводник – с подводной лодкой. Чуть в сторону от матчасти – и топтать начнут, истреблять.
Каста ворам, проходимцам и негодяям – большая проблема. Она давить свой собственный народ не даст. Народ с Отечеством очень крепко ассоциируется.
А воспитывали касту выборностью. И до Петра Великого, и во время оного офицеры сами выбирали себе командира. Они выбирали того, кто их на смерть поведет. Так у нас в России Суворов появился. Александр свет Васильевич.
И Суворова пестовали, растили. Сам Ганнибал, друг семьи, хлопотал. А отец у Суворова – генерал-аншеф и сенатор, крестник Петра Великого.
И Ганнибал следил за его службой, направлял. И книжки Александр Васильевич с раннего детства читал правильные – все больше о фортификации да о военном деле.
Хорошая у отца его библиотека была. Без библиотеки офицер не может, не получается. Он читать должен. Там и просиживал над книгами будущий генералиссимус часы долгие, лет этак с шести.
Вот так и воспитывается каста – пестуется, отслеживается, выбираются лучшие, достойнейшие. Самими офицерами выбираются. Голосованием тайным.
Ведь офицеры всегда знают, кто и чего стоит.
А без этого нет офицерства, касты нет и Отечества.
Видимо, придется менять свои взгляды на гуманизм.
Конечно-конечно, на дворе XXI век, и пора бы даже к человеку в форме относиться не как к временно задержанному, а как к существу, наделенному душой. Я лично не против, я только за.
Но при этом, полагаю, в отношениях "командир-подчиненный" ничего особенно не меняется, да и дедовщину пока еще никто не отменял.
Просто из семи дней, отпущенных на нее, уберут два, и останется пять.
Мне сейчас же зададут вопрос: а как это повлияет на саму службу?
Отвечаю: а куй его знает. Это же эксперимент. Проба пера. А вдруг получится.
В России принято пробовать.
К самой боевой учебе это все отношения не имеет.
Солдата можно обучить и за три месяца автомат в руках держать.
Или ничему не научить его и за три года.
Как ни страстно я желал, как ни прилежно старался заметить хоть что-то, потрясающее ум либо нежащее душу во всех перипетиях нашего движения вперед, но – увы! – перед взором моим всякий раз возникали только сытые свиные рыла.
Ими украшен мир. Без них он был бы пустыня и без пения катился бы по своему пути.