Скоро в культурной столице откроется книжная выставка. Книги никому не нужны. Под обложкой может ничего не быть. Продается только обертка. Обертка – главное достижение человечества, а профанация – это непочтительное отношение к достойному. 
Позвонил знакомый и заговорил о патриотизме. В который раз говорю, что есть во всем этом, на мой взгляд, лингвистическая ошибка. Патрио – это же не мать. Это отец, Отечество. Сын воспитывается отцом. Так, во всяком случае, следует из этого слова.
Отец сначала охраняет и оберегает, а потом уже он вправе рассчитывать на сыновний долг. Вечный вопрос о яйце. Кто кому должен. Мне кажется, яйцо никому и ничего не должно. Вот ему все должны, а уж вылупится из него или не вылупится и что из него вылупится – это от степени заботы.
Я сказал знакомому, что из российских яиц ничего не вылупится. Хоть замораживай их, хоть насиживай всем стадом.
Клянусь копытами осла, вот это канонада! Она бы разнесла в прах всю Вселенную, если бы нам ее открыть, – тут я все еще про канонаду Но увы! Все эти взрывы, разрывы, опрокидывающиеся повозки, лошади ржущие, запутавшиеся в стременах, куски тел и катящиеся сами по себе оторванные головы – все это происходит внутри только одного человека – нашего премьера, когда он говорит с неразумными учеными. 
Они даже про лен не могут ему правильно все рассказать, а ведь так хорошо все начиналось: ему незапланированный вопрос, а он на него незапланированный ответ.
То есть живенько так все и должно было происходить – а вот не вышло, не вышло!
Уродливо все как-то. И вопросы уродливые, и лица, и тела, и разговоры, и титулы, и звания.
И лен этот долбанутый – урод!
Плачевно! Даже если собрать вместе все-все отрицательные величины, из них никогда не сложится ни одной положительной величины. О чем это я? Это я о процессе формирования партии. "Зачатый на склоне дней твоего отца…" – я хотел бы так начать свою вступительную речь на съезде этой самой партии, но меня туда не пригласили, так что пропала и сама речь, и ее начало.
Хотя кто его знает! А вдруг! Сижу себе спокойненько, а тут вдруг как пригласят.
А начало мне все-таки очень нравится: "Зачатый на склоне лет…".
О чем я пишу? Я пишу о мусоре, я его певец. Я пишу о том, что меня окружает. Всякий настоящий певец поступает точно так же. А меня окружает мусор, значит, о нем наша песня. "Когда б вы знали, из какого сора…" – написала как-то Ахматова, и теперь многие помнят ее именно за эти строчки. Мусор лежит, мусор реет, мусор правит.
И слова – не слова, и законы – не законы.
И мысли, и чувства.
И милиционера тут называет "мусором" одна сто сороковая часть населения, и не только она. Сидит она, эта часть. В тюрьме. Потому и называет. А что такое тюрьма, как не прах и не тлен?
Подумайте только: в тюрьме сидит одна сто сороковая.
И такая же часть только готовится туда сесть и сменить ту, что сидит. Вот такая ротация.
А почему? А потому что они лишние – слизь, нечистота.
Тут много лишних – это очень богатая страна. Чем богаче страна, тем больше в ней лишних. На всех не хватает.
А те, на кого хватает, держат свои денежки в другой стране. Но им всегда могут там сказать: "А ведь у нас лежат ваши денежки!" – и они все сделают для их сохранения.
Все! Они огорчатся, очень. Что может сравниться с этим огорчением? Ведь их замыслы раскрыли, им не сокрыться, они все на виду, и в любой момент могут прийти и отнять.
Так что они предадут страну, где так много всякого сора.
Так что стране не вырваться – он будет летать, лежать, править.
Сюда можно привезти и чужой мусор – положим, радиоактивный.
Мне скажут, что его тут перерабатывают, но вы видели когда-нибудь, чтоб здесь перерабатывали мусор? Его просто сваливают, как грех. Это грех, свальный грех. Его сваливают, разбавляют, спускают – под землю, под воду, в реки, в озера, в горы, моря, в небеса.
На мусорных кучах дерутся до крови, дерутся до смерти. Тут часто дерутся, бьются, с мечом или без меча.
"На обслуживание трубы нужно тридцать миллионов" – вот она, главная национальная идея. Ее долго искали, а она всегда была рядом. С ней ходили, бродили, думали, решали.
А она из сердца. Идея для нации.
Ее оттуда надо только достать.
Несомненно, сэр! Несомненно! Все мы жаждем спасти нашу бедную душу и убежать от всех обольстителей сразу. Потому-то мы и бросаемся в музыку. Волнуй, взрывай, гони – это я музыке – при могучем ударе смычка твоего – это я все еще музыке – смятенная душа грабителя на миг почувствует угрызения совести, а бесстыдство и наглость невольно выронят слезу перед созданием таланта.
Вы, несомненно, знаете, где у нас сегодня ночует бесстыдство и, что особенно, наглость.
Только не надо слушать седьмую симфонию Шостаковича. От нее возникает желание стрелять.
Президент будет бороться с коррупцией – вот ведь незадача какая.
Лучше послушаем сказку. У Змея Горыныча было три головы. И вот однажды сошел Змей Горыныч с ума, и начали его головы бороться друг с другом. Откусили одну, откусили другую. И осталась одна голова. Но и с одной головой Горыныч остался Горынычем.
Правда, тронутым.
Все пустое в сравнении с тем огорчением, что Россия никуда не движется.
А мы-то думали, а мы-то полагали…
Мы полагали, что если начальство и воскликнуло как-то невзначай: "Россия, вперед!" – то это как в повозке с лошадью, стоит только гаркнуть, а уж лошадь-то потянет. Можно еще добавить: "Вперед, родимая!" или "Пошла, хорошая!" и "Но! Но, старая кляча!".
Если она в ближайшее время так и не двинется с места, то в ход пойдут дубинки.
Всем правят жизненные духи. Это они пробудили в Исландии вулкан Эйяфьядлайокудль, и он плюнул в небо пеплом, который и помешал нашему бесстрашному премьеру полететь сегодня в Мурманск на рыбное совещание. Пепел затрудняет работу памяти.
Фантазии и живость ума были все рассеяны, приведены в замешательство и недоумение, расстроены, разогнаны и посланы к черту.
А президента удивили пробки в Буэнос-Айресе. Знаете ли, очень.
И стоял он там, в пробке, как и обычные, нормальные люди.
Несмотря на все предосторожности, теория его самым жалким образом была опрокинута вверх дном, и жизнь грубо выдернула плод из чрева матери – вот таким поэтическим образом можно было бы описать итоги этого визита.
Пора, пора положить конец следованию несчастному. Следованию несчастному образу жизни. Пора зажить жизнью счастливой и удачливой. А для этого всего лишь и надо поехать и удивиться чужой расторопности.
Чужая расторопность, как и собственная неуклюжесть, видна на сборищах, встречах и саммитах.
Силы моего воображения, как и мощности телесные, быстренько пошли на убыль, когда я узнал, что мы отдали Китаю более чем девятьсот шестьдесят гектаров земли вдоль реки Амур.
Никто нас особенно об этом не просил, но мы отдали.
И если раньше граница шла вроде как посередине этой великой реки, то теперь там, где у нас имеется, например, такой бывший русский остров, как Даманский, граница проходит тоже посередине, но уже считай от берега этого острова. То есть когда-то мы имели половину реки, а теперь нам остается только четверть.
Да, вот еще что: поскольку русло Амура гуляет, а граница устанавливается именно по нему, то всегда можно подогнать с той стороны кучу бульдозеров, и они одним разом сдвинут берег. То есть Амур теперь может гулять только в нашу сторону.
А еще приезжал чиновник к хабаровчанам, у которых очень сильно вдруг закипело внутри, и убеждал их в том, что все-все сделано хорошо и правильно и что эти земли "исконно китайские". А теперь мы приведем слова песни тех незабываемых времен, шестидесятипятилетие которых мы скоро будем с большой помпой праздновать: "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим".
Кстати о вершках.
Тут Япония насчет Курильской гряды постоянно суетится, и на очередной встрече в верхах вопрос о статусе Курил с японской стороны в очередной раз был поднят.
Так что отдадут, я полагаю, и эти вершки.
Во всяком случае, российское население с островов потихоньку убирается.
Нашими.