- Ну, это ты, Генка, кино насмотрелся. И, наверное, на детских сеансах. Что он, невеста, чтобы его похищать? Тут вопрос серьезный.
- Невеста действительно не он, - не удержался Генка. - Но главное, вы-то сами решили или не решили?
- Не знаю... - ответил Павел.
- Понимаю, - сказал Генка, - пока вы разочаровались в семинарии и начали сомневаться в самых несообразных религиозных догматах. Это немало, но это еще не все. Для последовательного атеизма больше требуется.
Павел с изумлением посмотрел на Генку. Он никак не ждал, что в зале московского вокзала, где он провел ночь, в пять часов утра ему придется встретить Асю с каким-то парнем, который изъявит немедленную готовность умыкнуть его на мотороллере прямо с семинарского двора и скажет такое про его сомнения в догматах и про непоследовательный атеизм.
- Ну, что мы тут стоим? У этого вопроса есть две стороны. Поговорим на улице, - предложил Геннадий. - Пошли.
- Так ты правда собиралась ко мне ехать? - спросил Павел, когда они оказались на площади.
- Совсем нет. Мы просто приехали выпить на вокзале свой утренний кофе! - ответил за Асю Генка. - Да! К вам она собиралась ехать! К вам! Неужели непонятно?
- Как же так? - растерянно сказал Павел. - Я думал, ты мне даже на письмо отвечать не хочешь, а ты...
- По-моему, я могу идти, - перебил Геннадий.
- Можешь, Гена, можешь, - не слушая его, радостно сказала Ася, - я сейчас все сама объясню Павлу.
- Надеюсь, что для этого я не нужен, - многозначительно произнес Геннадий.
Но Ася и Павел не оценили его тона.
"Вот как обстоит дело с чувствами, - яростно нажимая на стартер кремовой "Вятки", подумал Геннадий. - На меня она никогда так не смотрела".
Геннадий уехал. Павел и Ася остались на площади. Мимо них проходили люди с чемоданами, носильщики катили свои железные тележки, продавщицы мороженого, торопясь на электрички, толкали их твердыми боками своих ящиков: они всем мешали. Но им нужно было вот тут, сейчас, немедленно, никуда не уходя, в шесть часов утра между выходом из вокзала и входом в метро, все объяснить друг другу. Павел хотел рассказать о том, как он ждал письма, Ася - о том, почему она его не написала. И, словно чувствуя, как им необходимо все выяснить, толпа обтекала место, на котором они стояли, как река обтекает островок.
- Ну что мы все про письмо и про письмо? - весело сказала Ася. - Теперь можем обо всем поговорить. Хорошо, что встретились. Ехала и думала: как я его там опять найду? А ты сам оттуда уехал. Что будем делать?
Павел ответил не сразу. Ася ни о чем его не спрашивает, ничего не требует. Вовсе не обязательно все решать сразу. У него впереди несколько часов, у нее тоже. Можно походить по городу. Это ничего, что так рано, это даже хорошо, что так рано: можно условиться, когда они встретятся снова; еще будет время поговорить о трудном и серьезном.
- Я спросила: что мы будем делать? - повторила Ася. - Ты о чем думаешь?
- Я должен вернуться, - Павел вздыхает и трудно договаривает, - туда.
- Куда? - спрашивает Ася.
На внезапно побледневшем лице ее глаза, всегда зеленые, кажутся почти черными от гнева.
- Зачем же, зачем ты приехал? - говорит она. - А я-то думала... - Она не договаривает: ей трудно говорить. - Ну, чего ты улыбаешься? - с отчаянием спрашивает она.
- Я рад, - говорит Павел, - что ты так... - И он тоже не договаривает. - Только ты не поняла. Сейчас я тебе объясню...
УЧЕБНАЯ ПРОПОВЕДЬ
- Волнуешься? - добродушно и благожелательно спросил Добровольский и скользнул по Павлу своими светлыми внимательными глазками. В классе еще никого, кроме них, не было.
- Очень, - ответил Павел. - Как ты думаешь, народу соберется много?
- Честолюбие заговорило? Много, немного, но, как говорят в миру, кворум набежит. Ужасная духотища! - пожаловался Добровольский, а потом небрежно спросил: - Конспектик свой не покажешь?
Павел, сгибая и разгибая свою клеенчатую тетрадь, отрицательно покачал головой:
- Стоит ли? Конспект беглый, почерк скверный. Сейчас услышишь...
- Нет у тебя все-таки ко мне доверия, - огорчился Добровольский, - а ведь твой поход в город, да еще с ночевкой, не кто-нибудь - я замял. Большой шум затевался.
Павел выдвинул ящик стола и положил в него свою тетрадь, потом достал ее снова, нервно перелистал и снова бросил в ящик.
Приоткрылась дверь, и дежурный сказал:
- Милованов! Отец Феодор зовет.
- Чего это ты ему понадобился? - встревожился Добровольский и тут же сказал успокоительно: - Услышишь сейчас напутственное слово, наверное.
Павел заторопился к выходу. Когда он вернулся в класс, за столами уже сидели одноклассники и несколько приглашенных из других классов. Преподавателей еще не было. Добровольский не заметил, как вошел Павел. Выдвинув ящик стола, он перелистывал его клеенчатую тетрадь.
- Ты что делаешь? - шепотом спросил Павел: гнев сдавил ему горло.
Добровольский поднял голову и улыбнулся, придерживая тетрадь:
- Чего ты? Все тайное становится явным...
- Отдай тетрадь, - негромко, так, чтобы не привлекать внимания остальных, сказал Павел и рванулся к тетради.
Добровольский оттолкнул его руку:
- Интересную проповедь пишешь, как я погляжу, очень интересную!
Павел потянул тетрадь к себе.
- Шпионишь, гадина! - все еще не очень громко сказал он.
Добровольский ответил так, чтобы его услышали все:
- Благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по правой щеке подставь левую. - Он встал, поднял тетрадь высоко над головой, так, чтобы Павел не мог ее выхватить, и закончил елейно: - И от взявшего твое не требуй назад.
- Не балагань! - резко сказал Павел. - Отдай тетрадь.
Но тут на Павла неожиданно накинулся Мишенька Доронин.
- Он тебе божье слово, а ты ему - не балагань?! - истерически крикнул он.
- Не лезь, святоша, сами разберемся! - сказал Добровольский...
Открылась дверь. В класс вошли преподаватели, предводительствуемые отцом Феодором. Семинаристы, привлеченные нарастающей ссорой, не сразу их заметили.
- Милованов, староста, что происходит в вашем классе? - гневно сверкнув глазами, спросил отец Феодор. Павел промолчал. Он решил сделать все, чтобы столкновение с Добровольским не помешало ему сказать того, что он собирался. Добровольский тоже, видимо, не хотел публичных выяснений. Он тихо положил тетрадь Павла на стол.
Дежурный начал было читать молитву, но Мишенька Доронин вдруг радостно объявил:
- Я скажу! Я скажу! Милованов на Добровольского с бранью накинулся.
Отец Феодор удивился:
- На лучшего друга своего?.. И в такой день! Откуда в вас сия мирская злоба, Милованов?
Здоров дернул Доронина за рукав:
- Сядь! И молчи!
Но Доронин не унимался:
- Добровольский взял тетрадь, а тот ее начал отнимать.
- Какая тетрадь? Чем заняты ваши мысли в день, когда вам предстоит произнести свою первую проповедь? Что у вас в этой тетради?
- Мои записи, я готовился... - сказал Павел, стараясь, чтобы голос его звучал как можно спокойнее.
"Неужели мне не дадут сказать?" - подумал он.
- Хорошая будет проповедь! - сказал Добровольский многозначительно. - Такой еще никто не слышал. То-то он тетрадь свою не выпускает из рук.
Порядок в классе нарушился. Семинаристы обступили Павла, который сжимал свою тетрадь побелевшими пальцами.
Отец Феодор сказал решительно:
- Милованов, покажите тетрадь, о которой идет речь. Ну? Я жду! Какие у вас могут быть тайны?
Павел шагнул в сторону из круга обступивших его, подошел к кафедре, с которой вели урок преподаватели, и, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, сказал:
- Тайны действительно нет. Сейчас я все скажу. Сам скажу обо всем, что написано в этой тетради.
Он раскрыл тетрадь и сказал:
- Я хотел уйти отсюда, ничего не объясняя. Но мне сказали: "Ты всего боишься!" Я действительно боялся. Теперь не боюсь. И я вместо учебной проповеди, которую должен был сказать сегодня, хочу прочитать несколько страниц из этой тетради... Для себя я называю ее "Тетрадь сомнений".
Едва Павел раскрыл тетрадь, отец Феодор сказал:
- Мы ждем от вас учебной проповеди, а не страниц дневника. Идите на место, Милованов.
- Но вы сами спрашивали, что у меня в тетради? - возразил Милованов.
Его вдруг поддержал Здоров:
- Дайте сказать!
Павел начал читать выписанные им на одну страницу наиболее явные противоречия библии, но сам оборвал себя. Он хорошо знает тех, кто сидит в этом классе. Не станут они переживать то, что в Ветхом завете про царя Ирода говорится одно, а в Новом - другое. Он не это прочтет: "Дети, которые не при царе Ироде, а в последнюю войну мучались от голода и погибали от бомбежек, тоже погибли по воле мудрого и доброго бога. Как же это?"
И Самохин неожиданно пророкотал мягким басом:
- Дети - это верно! Это понять трудно.
- А теперь, - сказал Павел, - я прочитаю вам замечательные слова. Мне они глаза открыли. "Бог или хочет удалить зло из мира..." - начал читать он, но докончить ему не дали.