На внутреннем дворе, освещенном фонарями, туристов уже нет. Только старые женщины, уставшие от долгой службы в соборе, дремлют на скамейках, видно, чего-то дожидаются. Из открытых дверей угловой церкви по-прежнему доносится заунывное пение, из окон жилого дома с лесом телевизионных антенн на крыше звучит мерная речь диктора. Когда диктор замолкает, становится слышно, как в кустах за железной оградой семинарии пробует свой голос какая-то весенняя птаха: начинает трель, обрывает, начинает ее снова.
Павел вдруг спрашивает:
- Скажи, ты ничего не почувствовала, когда входила сюда, в эти стены?
- Я волновалась очень, - признается Ася. - Как тебя разыщу? Что скажу тебе?..
Но Павел хотел услышать другое.
- Нет, ты не понимаешь: сами эти стены старинные, башни, купола - это ведь такая древность, красота такая!
- Почему это я не понимаю? - обиделась Ася. - Все очень красиво. Но ты представь себе: тебе бы нужно было поговорить о чем-нибудь очень важном, очень главном со мной, а я была бы, ну, в музее, например. Ты бы тоже, наверное, думал про разговор, а не про картины, хотя понимаешь в них больше, чем я.
- Значит, музей!.. А я по-другому это вижу.
И Павел попробовал объяснить, какое чувство испытал, когда, расставшись с ней, вошел во двор лавры. Ася внимательно слушала, а потом спросила:
- А может, ты просто устал, поволновался, приехал сюда, никуда больше не нужно спешить - вот и все?
- Не знаю... Не знаю... - задумчиво протянул Павел.
...Черная тень дежурного, не то того же самого, не то сменившегося, все так же бесшумно мелькает на фоне семинарской стены, то исчезая в темноте, то возникая в свете фонаря.
- Мне и в самом деле пора, - сказал он. - Отпусти меня, пожалуйста. Сейчас двери закроют.
- Да ты послушай лучше, как птица поет! Интересно, что это за птица? - ответила Ася. - Постоим немного. Вечер какой замечательный! Ну ладно, не мучайся! Ступай! - Она приподнялась на носки и поцеловала Павла в щеку. - Вот! Ничего не надо бояться, - сказала она и стремительно пошла к выходу.
Прямо напротив монастырских ворот - новостройка. Высоко в небе стрела крана подняла красные огоньки. Приятно смотреть на эти огоньки! Ася идет своим быстрым шагом на станцию электрички, потом глядит в окна поезда на проносящиеся фабричные строения, на перелески, на дачные поселки, потом выходит на площадку и стоит там, радуясь ветру, который пахнет уже совсем по-летнему.
И покуда ей навстречу, весь в вечерних огнях, в разноголосом шуме, летит огромный город, Павел стоит в церкви перед иконой, недавно подновленной и потому чистенько поблескивающей лаком.
Он вспоминает строгие слова своего исповедника: "Ты должен молиться, чтобы господь помог тебе погасить непокорствующий разум и разжечь веру". "Ася считает меня трусом, - думает он. - Но я не трус! Значит, я не должен бояться сказать себе главное: чтобы верить, понимать не нужно. Нужно просто верить!" Он отбивает поклоны, крестится и бессчетно повторяет твердо заученное: "Дух смиренномудрия даруй ми, рабу твоему, рабу твоему, рабу твоему..."
А в ушах у него все звенит и звенит Асин веселый и бесстрашный голос: "Не надо ничего бояться! Ничего!"
И вместе с ним звучит в его душе тревожный голос его собственных сомнений, который было совсем замолчал, а теперь проснулся и не оставляет в покое.
ПОНЕДЕЛЬНИК - ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ
Зазвонил будильник. Потянуло сквозняком. Раздались ровные вдохи и выдохи. Это встал Андрей. Делает зарядку около открытого окна.
Ася тоже проснулась. Но встать сразу ей трудно: все-таки вчера почти весь день провела на ногах и добралась домой очень поздно. Мать уже ушла - видно, за молоком. Отец еще не вставал: эту неделю он работает в вечернюю смену, а вчера дожидался Асю, и у них был разговор, о котором вспоминать не хотелось.
Первый раз она проснулась среди ночи. За стенкой говорили родители. Ася подошла к дверям, хотела спросить: может быть, что-нибудь нужно? В кухне помещалась домашняя аптечка. Когда ночью хлопала ее тугая дверца, это значило, что мать встала, чтобы дать отцу лекарство. Может, и сейчас так? Родители на кухне. Отец вечером нервничал, когда говорил с ней, все подливал и подливал себе свой чай, который всегда заваривал сам. Может, ему теперь плохо? Ася прислушалась. Нет, выходить не нужно. Среди ночи в пустой кухне родители говорят о ней.
Владимир Михайлович вчера, дождавшись Асю, стал выговаривать ей за позднее возвращение, за упрямство, за Павла, которого она раньше поминала после каждого слова, а потом вдруг совсем перестала о нем говорить, стоило отцу спросить, что он за человек. Анна Алексеевна молчала, вроде бы соглашалась с отцом. А теперь она с ним спорила.
- Странно ты рассуждаешь, Володя. Я ей разве не хочу посоветовать?.. Так она покуда совета не спрашивает. Насильно ей в душу лезть? Ну, а представь: добьемся - спросит совета, а потом не послушает? Тогда как?
- Как это не послушает? - возмутился Владимир Михайлович.
- А так, как мы не послушали! Забыл уже?
Анна Алексеевна помолчала. Ася напряглась: неужели мать больше ничего не скажет?
- Меня не послушает, - возразил отец, - тебя послушает. Или ты не видишь, мать, какая она стала?
- А какая? - ревниво и тревожно спросила Анна Алексеевна. - Девочка добрая, неизбалованная, скромная...
- Что ты мне ее хвалишь! Сам я этого разве не знаю? А вот того ты не видишь: то придет - глаза горят, смеется, вся светится, поет. "Чему радуешься?" - "Так..." А теперь у нее такое лицо иногда бывает, думаю: не заболела ли? Спросишь: "Что с тобой?" А в ответ все то же: "Так..." Вот и понимай как хочешь. Какую мы жизнь с тобой прошли, неужели ей не посоветуем!
Отец тяжело вздохнул, а мать ответила ему, улыбаясь. Ася не видела лица матери, но услышала ее улыбку.
- Молодость! Сегодня кажется: все, нашла, вот это мое счастье. Завтра - где же оно? Упустила! А было ли? Ты вот ребят учишь - Асю, Андрея: прежде чем дело какое-нибудь начинать, узнай, как его люди делают, не старайся сам до всего своим умом дойти, что без тебя придумали. Так?
- Так! - согласился Владимир Михайлович. - А чего тут плохого?
- Почему же сразу плохого? - сказала мать и - стало слышно - отодвинула от отца чайник. - От такого чая и у здорового сердце выпрыгнет, тем более среди ночи... Умный ты человек, Володя, а вот как до дочери доходит, тут твой ум кончается.
- Как это кончается?
- А так! Хочешь ты взять и ей на плечи наши головы переставить, да еще не одну, а две сразу. Мы когда-то разве не мучились, не ошибались? Или забыл? А она пусть нашим умом живет? И ей легче, и нам спокойнее? Зачем самой решать, если мы посоветовать можем?
- Вот ты как все поворачиваешь! - удивился Владимир Михайлович. - Значит, по-твоему, она пусть себе хоть голову сломает, только уж чтоб ломала самостоятельно, а я и беспокоиться не должен?
- А ты думаешь, я не беспокоюсь? - сказала мать, и теперь у нее был усталый голос. - Только не сломает она себе голову. Не такая! Иди... Спи... Ночь кончается...
Ася легла, хотела обдумать то, что услышала, но сразу уснула, как провалилась куда-то. Если бы не будильник, спала бы еще и спала.
Она вышла на кухню. Там сидел Андрей, ел холодную картошку со сковородки и косился в учебник. Он поглядел на Асю так, будто видит ее в первый раз, но ничего не сказал, а уткнулся в книгу.
- Чего ж картошку не разогрел? - спросила Ася. - И брось книгу. Сколько раз тебе отец говорил!
- Холодная вкуснее, - ответил Андрей. - А тебе отец тоже много чего говорил. Не очень слушаешься.
- Ах, Андрей, Андрей, ничего-то ты не понимаешь!
- Вот еще! Не понимаю! Генка вчера приходил: "Ася дома?" - Андрей карандашом нарисовал на полях газеты человечка с вопросительным выражением физиономии. - Говорим: "Нет ее". - Андрей что-то сделал с рисунком: физиономия вытянулась. - Спрашивает: "Когда будет?" Говорим: "Сами не знаем". - Он карандашом еще сильнее вытянул физиономию. - Вечером еще раз приходил. Сказали: "Еще не возвращалась". Ушел...
И он нарисовал нового человечка. Тот спускался по лестнице, горестно повесив голову, и ронял на ступеньки большие слезы.
Ася рассмеялась:
- Дай мне, я Генке покажу.
- Вот еще, - сказал Андрей. Но потом спросил самолюбиво: - А что, похоже?
- Не скажу. Ты и так зазнаешься.
Они вышли на лестницу вместе, но когда Ася стала звонить в дверь Марининой квартиры, Андрей крикнул:
- Привет! - Он пошел вниз, не дожидаясь Аси и независимо насвистывая, но остановился на следующей площадке.
- Наташка уже ушла, - сказала Марина. - Чего-то она сегодня торопилась. А я сейчас, только волосы заколю. Мыла вчера голову. Поглядишь, какой у меня теперь оттенок. Называется "Тициан". Очень модно!
- Андрей! - крикнула Ася в пролет лестницы. - Чего стоишь? Ушла уже Наталья, слышишь?
- А мне-то что?.. - громко буркнул Андрей.
Но когда Марина и Ася вышли из дому, они увидели, что он медленно идет к школе, а перед ним шагах в десяти так же медленно идет Наташка, не оглядываясь, но и не ускоряя шага.
Марина и Ася засмеялись.