Сергей Львов - Спасите наши души стр 24.

И все-таки он долго не решался сказать матери о том, что решил. И сказал ей только тогда, когда получил вызов на экзамены. Думал, она обрадуется. Но та, хотя после смерти отца не только повесила в комнате икону, но все чаще стала похаживать в церковь, узнав, что задумал Павел, огорчилась:

- Для этого тебя учили? Отцу бы это узнать каково!

- Но ты же сама ходишь в церковь, мать. Зна­чит, веришь?

- Я - другое дело. Я женщина, у меня горя много в жизни было. А у тебя жизнь впереди: тебе что там делать? Нет тебе моего согласия! - сказала мать. - Верить - верь, если к этому склоняешься, а учиться на священника - это тебе не подходит. Нестоящая это специальность в наше время.

Зато дядя Николай, Милованов-поросятник, спе­циально приехал провожать Павла. От него попахи­вало водочкой, и он весело похохатывал:

- А я тебе еще советы давать собирался! Ты сам кому хочешь посоветуешь! Гляди-ка! Молчун, молчун, а умнее всех оказался.

- Чему вы радуетесь, дядя Коля? - удивился Павел.

- А ты не спорь, - сказал Поросятник. - Тебя еще в жизни мало били: еще первая голова на плечах и шкура неворочена. Помидор может в цене упасть, клубника тоже, с поросятами уже никакого расчета не стало дома возиться, а твой товар - он еще дол­гонько в цене будет. Бери! - Он сунул Павлу тол­стенькую пачку десяток. - Будешь архиереем, от­дашь. Доживу - в экономы к тебе поступлю. И по­мяни меня в своих молитвах! - вдруг нараспев продекламировал он, но сам себя поправил: - Это из другой оперы...

Павел едва от него отбился. Но ему было все равно. И мать, которая горевала: "Что я людям ска­жу?" - и дядя Коля, который радовался, оставались позади. Впереди была другая жизнь, другие люди. От них он ждал ответа, которого не сумел найти в книгах.

"ДУХ СМИРЕННОМУДРИЯ ДАРУЙ МИ..."

Павел сумел так описать гибель отца, что у Аси даже слезы на глаза навернулись. И пока он объяс­нял, как ему тяжело было оставаться в родном го­роде, она тоже слушала его внимательно. Но о пе­реписке с Добровольским он говорил сбивчиво, не­охотно, и она перебила его:

- Он тебя затянул, а сам ни во что не верит, а ты поверил и теперь переживаешь, что он такой, - догадалась Ася.

- Разве в нем дело? - сказал Павел. - Я не могу не задавать вопросов, если чего не понимаю. Спрашиваю: как понять троичность бога? В катехи­зисе - есть у нас учебник такой - про это написано так: люди не могут понять, как бог-отец, бог-сын и бог-дух святой не три бога, а один бог. В это надо верить.

- Так и написано: понять этого нельзя, а нуж­но верить? - изумилась Ася.

- Так и написано, - сказал Павел.

- Я бы такой учебник ни за что дальше читать не стала, - сказала Ася. - Выбросила бы его, и все тут.

- Выбрасывать я не стал. Ну, думаю, учебник плохонький, старый, гимназический. На детей рассчи­тан. Но я же не ребенок! Попросил, чтобы мне объ­яснили. А мне ответили: премудрость божия в тайне сокровенна, тайна сия велика есть, смертному по­нять не дано. Тогда я сказал: "Как же так? В еван­гелии говорится: блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытится. Вот я такой, жаждущий. Так объясните мне!" Журнал у нас есть, мы между собой его называем "черным журналом", или, по-старинному, кондуитом. Там все провинности наши записываются. Ну, и записали вроде того, что воспи­танник Милованов вступал в прерык с наставником и обнаружил нетвердость в вере.

- Да разве в том дело, сколько богов: один, три или тридцать три? - изумленно воскликнула Ася. - Вот уж нашел, над чем себе голову ломать!

- А в чем, по-твоему, дело? Может, ты мне объ­яснишь? Не трудно ли будет? - с вызовом сказал Павел.

И в первый раз за то время, что они были знако­мы, он поглядел на нее с высоты своего роста - сверху вниз. Но Асю это не смутило.

- А все дело в том, - сказала она, - что ты ис­пугался.

- Чего это я, по-твоему, испугался? - спросил Павел. Голос его прозвучал почти грубо. И это тоже было в первый раз.

- А ты потому и сердишься, что боишься: я по­нимаю и объясню, а тебе ответить нечего будет - вон у тебя у самого сколько вопросов.

- Извини, я тебя перебью, - сказал Павел, - нам пора.

- Конечно, пора, - ответила Ася смеющимся го­лосом. - Как можно опаздывать?.. Увидит бог, что ты опаздываешь, накажет. Интересно, как это он ус­певает за каждым из вас, верующих, приглядывать? Или, может, все-таки приставляет кого-нибудь?

- Ты надо мной смеешься?

- Нет, не смеюсь. Я тебя жалею.

- Почему это ты меня жалеешь?

- Потому что ты всего боишься. Боялся, что я узнаю правду, боялся сказать, кто ты, потом ска­зал, испугался, что я буду смеяться, теперь в семи­нарию боишься опоздать. Добровольского своего бо­ишься. Ну, и, наверно, бога боишься.

- Нам действительно пора, - обиженно сказал Павел.

Они молча подошли к автобусной станции. Авто­бус должен был прийти через двадцать минут. Кас­су еще не открывали. Все так же молча они стали ждать.

- Мы так и будем теперь всю дорогу молчать? - спросила Ася.

- Нет, почему же?.. Все-таки здесь очень краси­во. Город красивый. Правда?

- Правда, - согласилась Ася. - И озеро тоже очень красивое. Значит, ты не жалеешь, что мы сюда приехали?

- Ну что ты! - сказал Павел.

...Темнеет. Дальний автобус зажег свои огни и, когда въезжает в лес, высвечивает дорогу фарами, трубит перед деревнями и поселками, рыча, но не сбавляя хода, берет подъемы.

Руки Павла и Аси лежат рядом на подлокотниках кресел. Радио, которое сегодня весь день провожало Асю, играет и в автобусе: передают из Москвы "Ара­гонскую хоту" Глинки. Удивительно звучит она сре­ди вечернего леса. Можно говорить о чем угодно: их никто не слышит. Но все-таки они говорят почти ше­потом: для того чтобы говорить шепотом, надо сов­сем сблизить головы. Тогда кажется, что больше ни­кого в автобусе нет.

- Странно все-таки! - говорит Павел.

- Что?

- Да все это... Ведь не собирался же я тогда, когда увидел тебя первый раз перед цирком, идти в цирк. Нам вообще-то в цирк ходить не очень удоб­но. А в город приехал, потому что лекарство для ма­тери нужно было достать и отправить. Купил лекар­ство, иду из аптеки, вдруг вижу - ты! Прошел, огля­нулся - нет, чувствую, не могу уйти. Вот так все и началось...

- Что же ты замолчал? - с интересом спросила Ася. - Какой я тебе тогда показалась?

- Ты же знаешь! Этого я сказать не умею.

- Тогда не говори. Ты и так все сказал. А что было потом?

- А потом, когда мы познакомились и я понял, что ты... никогда... Но я все-таки надеялся. А теперь я знаю, это невозможно. Если бы ты знала, как мне трудно! - вздохнул он.

- А мне, ты думаешь, легко?

Павел вдруг улыбнулся:

- А знаешь, что сказал Добровольский, когда тебя увидел? Ты не обидишься? "Из этого рыжего чертенка ты собираешься сделать богоданную супру­гу отца Павла? Легче верблюду пройти в игольное ушко".

Ася весело рассмеялась:

- Очень лестно! Он, конечно, противный, но, ока­зывается, не дурак.

- Он-то? Нет, он совсем не дурак! Особенно ко­гда перестает прикидываться праведником. А со мной не стесняется, хохочет: "Обращать ее на путь истин­ный и не пробуй, молись: и не введи нас во искуше­ние, но избави нас от лукавого".

- Лукавый - это, значит, я? - восхитилась Ася. - Ну, а ты?

- Боролся, - безнадежно сказал Павел. - Как видишь...

Как хорошо, когда он такой, когда шутит, когда смеется! Когда говорит вот так. Ехать бы так с ним и ехать, далеко, пока не останется позади город, где за крепостной стеной семинария, пока не останется по­зади то, что привело Павла в стены лавры.

Но вот и этот город. Пора выходить. Ася с со­жалением смотрит на автобус и машет рукой шо­ферам:

- Спасибо, товарищи водители!

- Я тебя провожу к поезду, - предлагает Павел.

- Ты и так опоздал! Это я тебя провожу, - от­вечает Ася, - если ты, конечно, не против.

В свете фонаря видно, как лукаво блестят ее гла­за. Она берет Павла под руку.

- Пошли, товарищ семинарист! Смелее! Не съе­дят тебя там, помилуют.

И она звонко смеется. Но Павел опять не тот, ка­ким был только что. Он вышагивает рядом с ней, су­тулясь, напряженно и неловко. Его рука в черном ки­теле, под которую Ася просунула свою руку, висит беспомощно, как чужая. Потом он решается, неуве­ренно сгибает руку в локте, приноравливая свои ша­ги к Асиным.

- Если бы вырвал руку, ни за что бы тебе этого не простила, - сказала она. - Одного не пойму. Мы такие разные, а относишься ты ко мне хорошо. По­чему?

Павел вдруг рассмеялся.

- Я к тебе хорошо отношусь? - сказал он с уди­влением. - И это, по-твоему, все? Я жить без тебя не могу.

Ася помолчала. Очень трудно, когда слышишь та­кое и знаешь, что это правда, и знаешь, что им ни помочь, ни посоветовать никто не может.

- Самое ужасное, - сказала она, - что я - тоже.

Они дошли до ворот лавры.

- До свидания, - торопливо выговорил Павел.

- Разве мне нельзя тебя проводить? До самого вашего дома? -спросила она.

Павел оглянулся.

- Отчего же? - неохотно сказал он. - Проводи.