- Ты ведь говорил, что никогда не женишься, - тихо пояснила Нина. - И даже если бы не говорил… Ты не из тех, кто любит стеснять себя… А мне никак нельзя было оказаться в родном городе с ребеночком неизвестно от кого… Меня бы мама из дома выгнала… А ты бы там, в Москве, не оставил… Выхода не было, Паша… И так уже полгорода в курсе, что я здесь на аборте лежу… Санитарка здесь знакомая работает… Ходит, посмеивается… А если б я родила, в меня бы до пенсии пальцем тыкали…
Пашка не слушал Нину. Он сейчас упивался болью, которую причинила ему эта дурочка своим необдуманным ходом. Основная цель здешней жизни оказалась выполненной, Павел Грибов продолжился в своем ребенке… Но Нина все перечеркнула, и теперь, когда она осела в Нижнем Тагиле, придется все начинать сначала. Главная мерзость - что произошло убийство Пашкиного корня здесь, в этой дерьмовой гинекологической больнице, под сенью пыльных фикусов и плакатами "Счастливая женщина - здоровая мать!".
Пашка ударил ее.
До вокзала он шел пешком, путаясь в незнакомом городе и не спрашивая дороги, - хотел в хаотичном движении растерять запал ненависти. Когда впереди загудели поезда и зарявкал селектор, Пашка даже удивился. Он купил билет на электричку до Екатеринбурга и сразу же - на плацкартное место до Москвы, пересчитал оставшуюся мелочь и ввинтился в подступивший вагон. А в московском поезде не стал занимать свое место - сразу проследовал в ресторан. Там ему хватило на графинчик водки без закуси. Пашка сцепил руки на графинчике и замер в безмыслии и бесчувствии. Изредка он делал по жгучему глотку.
Его разбудил мужик, спрашивавший, свободны ли остальные три места за столиком. Пашка мотнул головой, разрешая. Мужик присоседился, взял водки, закуски и кивнул на сервировку:
- Угощайся. Ты ж небось со вчера не ел…
Мягко заговорил: "Что с тобой, парень? Баба?" - и незаметно для себя Пашка вытряс перед попутчиком душу. Когда второй графин пошел к концу, а Пашке ощутимо захорошело, в вагоне-ресторане появились еще двое.
- Мужики, не спится? Можно мы к вам? Или… это, мужской разговор?..
- Ты как, парень? Пустим? - участливо спросил Пашку попутчик.
Пустили. Пашке показалось весело общаться с новыми необязательными друзьями - только до Москвы, а там с баулами уральцев уйдет весомый кусок горя…
Новые знакомые болтали за жизнь до рассвета. Пашка все более оживал. И тут из кармана одного плечистого уральца появились потертые карты.
- Хорошо сидим, мужики! Жаль по купе расходиться. Может, это… на посошок? Сыгранем по маленькой?
Пьяный Пашка сам не помнил, как согласился, как играл в примитивный покер в паре с первым своим собеседником, как со спичек перешел на деньги… И как, чуть забрезжило над горизонтом уже подмосковное солнце, оказался должен приличную сумму. Зато отлично запечатлелось в памяти, как долго, намеренно томя, раскрывает ладонь - а на ней валяется одиннадцать тысяч мелочью.
- Это что?! - подались вперед и вниз мужики, будто археологи, нарывшие в отвале пустой породы шлем Александра Македонского.
- Мужики, а у меня больше нету! - чистосердечно признался Пашка, ловя губами глупейшую улыбку. - Я весь пустой… и девушка от меня аборт сделала…
Ни слова не говоря, попутчики хором встали и покинули вагон-ресторан. А когда за ними поплелся и Пашка, мотаемый от стены к стене на каждом толчке поезда, в темном тамбуре его подстерег отличный удар - "замком" кистей в живот, а затем коленом в пах. От удара Пашка взвыл и реактивно стартанул вперед - кто-то услужливо открыл ему дверцу пассажирского отсека.
- Лети, голубь!.. Карман пуст - не садись играть, даже по маленькой!
Пашка треснулся лбом о бак с кипятком и слегка обварил шевелюру. На него тут же с удовольствием и знанием дела заорала проводница. Пашка же откусывал ломти затхлого воздуха, давился ими и не мог даже стонать по поводу максимально болезненной для мужчины травмы…
Пришел в себя Пашка только на перроне Ярославского вокзала. Но так и не соотнес пощечину, брошенную Нине, с ударом, вернувшимся от профессиональных шулеров.
Сработал закон компенсации, самый жестокий и неотвратимый из всех законов природы - и Пашка сам не заметил, как, меняя женщин ради - думалось ему - противодействия старости и смерти, попал в зависимость от их лукавого и сладкоречивого племени. Пашка подсел, будто на героин, на фигуры с мягкими формами, на безволосые личики, на сладкие губы и приятственные речи. Не он успел осознать необходимость каждый месяц обретать новую подругу - ему на это указали. Друзья гоготали, мама вздыхала… Пашка рванулся, ан поздно! - он уже был в тисках инстинкта, да не продолжения рода, а банального поиска все новых удовольствий.
А что параллельно с профессиональной ловлей на живца дочерей Евы житель ноосферы, временно командированный на землю, все больше втягивался в объятия зеленого змия, - так ведь и сей порок поэтам простителен и даже предписан…
Однажды некие светлые головы, из которых поэзия не вытравила объективного осознания мира, затеяли бизнес-проект - создали кафе-клубы, взяв для образца знаменитую "Бродячую собаку". В этих заведениях для эстетов вместе с люля-кебабами подавали отлично разделанных и поданных под пикантным соусом поэтов, бардов, рок-авторов - с гарниром из художников, театралов, киношников, густо присоленных и приперченных журналистами продвинутых газет и журналов. Там предполагалась постоянно действующая концертная программа. И нужен оказался постоянно действующий (живущий на работе) конферансье. Занятые эстеты с прохладцей отнеслись к перспективе с головой ухнуть в сомнительное на первых порах начинание. Кто соглашался быть ведущим, тот не устраивал организаторов или спонсоров - обычное дело. Так выбор пал на Пашку. Зная его неуправляемый нрав, предлагали работу опасливо… но Пашка с энтузиазмом согласился. Более того - взялся, попробовал и получилось!
"Весь вечер с вами ведущий, поэт Павел Грибов!"
Авторский проект "Пикировки" Павла Грибова состоял в парных вечерах маститых литературных львов и подающих надежды гениев. Павел сам пошел искать гениев по столице и не смог миновать литературный институт.
…Глаза у Милены были черными и приманчивыми - к таким намертво прикипают мужчины. Пашка, забредший полюбопытствовать, каких подлетков ставит на крыло его пожилой мастер, и затаившийся на последней скамье, еще не знал, как зовут девушку, сидящую в уголке аудитории. Но охотничий инстинкт повел его нос в сторону источника дразнящего запаха - молоденькой и хорошенькой добычи. Пашка расположился за партой так, чтобы получше рассмотреть девушку, и заключил: то, что надо! - потер ладони и перешел в наступление.
Наступление затянулось. Девушке очень понравилось быть королевой вечера, который он ("Ой! Сам Павел Грибов? Это вы, да?") учредил в "Перадоре" в ее честь.
Сразу же после вечера Пашка отметил, что здорово влип - ибо не затащил девушку в койку, а начал планировать новые глупости. Узнав о бенефисе знаменитой поэтессы, живой легенды шестидесятых, в ЦДЛ, Грибов через карман вывернулся, чтобы упросить звезду пригласить молодежь с поздравлениями, и та милостиво позволила - а возглавила ассамблею "Слово преемникам!" Милена. За "преемников" разгневанная львица в буфете ЦДЛ треснула Пашку зонтиком и сообщила много нелестного, но Пашка, прыгая мячиком, увертывался от ударов, хохотал и не отбрехивался - потому, что на него глазела Милена. Ее прельстила публикация в "Знамени" и пятиминутка в "Книжной полке" на "Радио России". Не то чтобы она не понимала, чего ради для нее так старается "сам Павел Грибов", но когда влюбленный клал ей на плечо руку и придвигался губами, девушка делала жалко-испуганное лицо и стремилась освободиться… Больше месяца стремилась, но наконец-то…
Пашка старался не думать, что стена девичьего смущения пала в награду за размещенные в сборнике "Девять отражений" стихи Милены.
И в эту голубиную идиллию томным сентябрьским вечером вторгся дротик, пущенный умелой дланью Провидения. Это я.
Милена или Инна? Глупый вопрос! Конечно, обе!
Два месяца смятения чувств, беготни от одной к другой, то лед, то пламень в постели, "Пашка, читал - в "Сей-Час-Же" про Савинского написали - интересно, кто?..", шорох полосы А3, полприпадка от бешенства, газета летит в красивое недоуменное лицо, подстилка чертова, Инка, Инночка, Иннуха, сволочь, что ж ты натворила?!
- Ничего особенного не натворила, - сказала я ему. - Очень хотела тебя простить, Пашка, но поначалу не могла. Теперь же ты меня прости…
Не смогла удержаться - прочитала ему великое женское:
За все, за все меня прости,
Мой милый, что тебе я сделала!
Ладонь обмякла, разжалась, и чахлые астры освобожденно упали на землю, прошуршав о чем-то своем с кучами совсем уже выжатой после нашего "спиритического сеанса", окончательно погасшей, разлагающейся на глазах палой листвы.