В зеленом полумраке комнаты Обад, склонившись над кипой крупноформатных листов, быстро писала, выгнув шею золотистой дугой. "Будучи студентом в Принстоне, - диктовал Каллисто, приютив птенчика на седовласой груди, - Каллисто узнал о мнемоническом приеме, помогающем запомнить законы термодинамики: победа невозможна; все станет еще хуже, прежде чем улучшится; никто и не говорит, что все улучшится. В возрасте 54 лет, познакомившись с представлениями Гиббса о Вселенной, он внезапно понял, что эта студенческая присказка в конце концов оказалась пророчеством. В замысловато-длинных цепочках уравнений ему виделась неизбежность тепловой смерти Вселенной. Разумеется, он знал, что только в теории двигатель или иная система может работать со стопроцентной эффективностью; он был знаком и с теоремой Клаузиуса, согласно которой в замкнутой системе энтропия возрастает. Но лишь после того как Гиббс и Больцман применили к этой теории принципы статистической механики, Каллисто уразумел жуткое значение всего этого: он внезапно осознал, что любая закрытая система - будь то галактика, двигатель, человеческое существо, культура или что угодно - самопроизвольно движется к Наиболее Вероятному Состоянию. И потому на исходе осенней поры своей жизни он был вынужден приступить к радикальной переоценке всего, что познал ранее; теперь ему предстояло в новом, призрачном свете взглянуть на все города, месяцы и случайные увлечения прошлых лет. Но он не знал, по плечу ли ему эта задача. Он чувствовал опасность ложного редукционизма и надеялся, что обладает достаточной силой, чтобы противостоять утонченному декадансу безвольного фатализма. Его пессимизм всегда отличался энергией на итальянский манер: как и Макиавелли, Каллисто стремился к тому, чтобы virtu и fortuna распределялись приблизительно 50 на 50. Однако энтропийные уравнения внесли в его жизнь фактор случайности, превративший это соотношение в столь невероятную и сомнительную пропорцию, что Каллисто боялся браться за ее вычисление".
Вокруг него маячили неясные очертания зимнего сада; крохотное сердечко птенчика слабо билось рядом с его сердцем. Контрапунктом к произносимым им словам девушка слышала щебетание птиц, судорожные гудки автомобилей на мокрых утренних улицах и время от времени доносившиеся снизу бурные всплески саксофона Эрла Бостика. Стройная архитектоника ее мира постоянно подвергалась угрозе со стороны подобных проявлений анархии: провалы и выступы, косые линии и передвижка или смена плоскостей - ко всему этому Обад была вынуждена все время приспосабливаться, чтобы целостная структура не распалась в сумятицу бессвязных и ничего не значащих сигналов. Однажды Каллисто описал этот процесс как своего рода "обратную связь": каждую ночь девушка в полном изнеможении проваливалась в сновидения с отчаянной решимостью ни на секунду не утратить бдительность. Даже когда Каллисто занимался с ней любовью, даже в тот краткий миг, когда им по случайности удавалось кончить вместе, воспаряя на изгибах натянутых нервов, - одной дрожащей струной она цеплялась за определенность.
"Как бы то ни было, - продолжал Каллисто, - он пришел к выводу, что энтропия, или мера беспорядка в замкнутой системе, может стать подходящей метафорой для некоторых явлений его собственного мира. Так, например, он заметил, что молодое поколение относится к Мэдисон-авеню с тем же раздражением, с каким его поколение в свое время смотрело на Уолл-стрит, а в американском "потребительстве" он обнаружил ту же тенденцию движения от наименее к наиболее вероятному состоянию, от разнообразия к единообразию, от упорядоченной уникальности к некоему хаосу. Короче говоря, он занялся переформулированием предсказания Гиббса в социальных терминах, предвидя энергетическую смерть культуры, в которой идеи, как и тепловая энергия, перестанут передаваться, поскольку в каждой точке духовного пространства в конечном счете будет одинаковое количество энергии, и в результате интеллектуальное развитие остановится".
Внезапно Каллисто поднял глаза.
- Проверь еще раз, - сказал он.
Обад снова поднялась и посмотрела на термометр.
- Тридцать семь, - сообщила она. - Дождь кончился.
Каллисто быстро наклонил голову и коснулся губами дрожащего крыла птенчика.
- Значит, температура скоро изменится, - произнес он, стараясь, чтобы его голос звучал твердо.
Сол, усевшись на сушилке, стал похож на огромную тряпичную куклу, растерзанную ребенком в приступе дикой беспричинной ярости.
- Так что случилось? - спросил Пельмень. - Впрочем, если не хочешь, не рассказывай.
- Чего там, конечно, хочу, - сказал Сол. - Дело в том, что я ударил ее.
- Дисциплину надо поддерживать.
- Ха-ха. Эх, Пельмень, жаль, что тебя там не было. Славная была драчка. Под конец она швырнула в меня "Учебник химии и физики", но промахнулась и угодила прямо в окно. И знаешь, когда разбилось стекло, в ней самой как будто тоже что-то сломалось. Она вся в слезах выбежала из дома под дождь. Даже плащ не надела.
- Она вернется.
- Нет.
- Ну не знаю. - И, помолчав, Пельмень добавил: - Наверняка это был вопрос жизни и смерти. Все равно что решить, кто лучше: Сол Минео или Рикки Нельсон.
- Да нет, дело в теории коммуникации, - сказал Сол. - Что делает все это еще более забавным.
- Я понятия не имею о теории коммуникации.
- Моя жена тоже. И если на то пошло, кто вообще что-нибудь в этом понимает? Вот что смешно.
Увидев, какая улыбка появилась на лице Сола, Пельмень предложил:
- Может, выпьешь текилы?
- Нет. Правда, извини. В поле можно войти из глубины. Но ты оказываешься там, где все время опасаешься нарваться на охрану: в кустах, за углом. МЭТИП - это совершенно секретный объект.
- Что?
- Многоцелевой электронный табулятор искусственного поля.
- Так вы из-за этого поцапались?
- Последнее время Мириам опять взялась читать фантастику. И еще "Сайентифик Америкэн". Похоже, она помешалась на идее, что компьютеры могут вести себя как люди. А я имел глупость сказать ей, что с таким же успехом можно говорить о человеческом поведении, запрограммированном наподобие компьютера.
- Почему бы и нет, - согласился Пельмень.
- Действительно, почему бы и нет. По сути дела, это предположение имеет чрезвычайно важное значение для теории коммуникации, не говоря уже о теории информации. Но когда я сказал ей об этом, у нее крыша поехала. И птичка улетела. Ума не приложу, почему. Но если кто и должен знать, так это я. Не могу поверить, что правительство напрасно тратит деньги налогоплательщиков на меня, когда у него есть масса других, гораздо более важных и достойных способов пустить эти деньги на ветер.
Пельмень хмыкнул.
- Может, она решила, что ты ведешь себя как холодный, бесчеловечный и аморальный ученый.
- Бог ты мой, - всплеснул руками Сол. - Бесчеловечный! Да разве можно быть более человечным, чем я? Все это меня тревожит, Пельмень. На самом деле тревожит. Сейчас в Северной Африке бродят европейцы, у которых вырваны языки только потому, что они произнесли не те слова. Беда в том, что европейцы думали, что говорят правильные слова.
- Языковой барьер, - предположил Пельмень.
Сол спрыгнул с сушилки.