ЖЕЛТОГО КОТА Я УБИЛ
Желтого кота я убил в день своей бар-мицвы, после положенного сиденья на "веселом стуле", и после именин, которые устроили мне пять моих женщин, и после того, как все гости были отправлены домой и все до единого подарки были распакованы.
То был единственный раз, когда Большая Женщина позволила моим одноклассникам и другим детям квартала войти в наш дом, и они ходили по комнатам, громко удивляясь: "Какая у вас большая квартира!.. У тебя есть отдельная комната, Рафи?.. Откуда у вас столько денег?.." И прочие подобные удивления.
Пришли и несколько слепых детей. Влекомые, точно ночные бабочки, к слепящей лампе волшебного фонаря и жаждущие коснуться его. Моя сестра сказала:
- Там, снаружи, стоят еще несколько детей из Дома сирот. Это ты их пригласил, Рафауль?
- Нет, - сказал я.
- Ну, шойн! - сказала Бабушка. - Не хватает еще парочки сумасшедших из "Эзрат нашим", и нам будет полная радость. Вынеси им с веранды несколько конфет, но чтоб они мне не заходили внутрь.
Дети-сироты дрались, выхватывая друг у друга конфеты, а перед тем, как уйти, крикнули: "Слепых они пригласили войти, а нас нет".
Дядя Авраам тоже пришел, потому что я настоял, чтобы его пригласили, сел в угол и стал ждать, пока Рыжая Тетя выйдет из своей комнаты. Он принес мне самый лучший подарок из всех, которые я получил в тот день и, в сущности, за всю свою жизнь: из старого джутового мешка выплеснулся маленький и многоцветный источник счастья, которое только приемный и благодарный дядя способен даровать мальчику, что даровал ему этот титул. Там были армейский складной нож, кожаный пояс с тусклой медной пряжкой, пара новых тяжелых армейских ботинок - кожа у них была желтая, а подошвы подбиты гвоздями, - а также короткая трубка.
- Ты не кури ее сейчас, - сказал он. - Подожди еще несколько лет.
И еще там, внутри мешка, была маленькая записная книжка в переплете из льняной ткани и золотой "Паркер-51" с жемчужиной - та самая ручка, которую забрала Рона, когда ушла от меня. "Твою задницу я не могу взять, так отдай мне хотя бы ручку, - смеялась она. А когда я отказался, сказала: - Если ты мне ее не подаришь, я отсюда не уйду".
Там была также книга с изображениями первобытных людей, и полевой бинокль с компасом, который отражался в одной из линз, и пружина, чтобы укреплять мышцы пальцев, а главное - совершенно новая матрака со скругленной головкой и сверкающим металлическим кольцом на конце рукоятки.
- Возьми-возьми эту матраку, - сказал Авраам. - И не бойся. Это не для того, чтобы ты стал каменотесом, это для того, чтобы тебе легче было вспоминать. Мы, мужчины, нуждаемся в такой помощи, Рафаэль.
А когда все сладости были съедены, и все игры, организованные Черной Тетей, были окончены, и лампа волшебного фонаря уже остыла, и "веселый стул" снова стал обыкновенным стулом, и все ушли, и Большая Женщина убрала квартиру, и села, и с громким вздохом усталости разделилась на свои составные части - я вышел из дома.
Золотая стрелка нового "Паркера" сверкала на белизне моей рубашки, тяжелые новые ботинки желтели на моих ногах, новый пояс обнимал мою талию, и тяжесть нового складного ножа радовала мое бедро.
Я прошелся туда-сюда по грунтовой дороге в поисках детей, чтобы вызвать их зависть, и вдруг увидел, что Бризон-молочник забыл один из своих бидонов на обочине. Бидон был почти полон, а его крышка валялась на земле. Я хотел было подойти и закрыть его, но тут американский желтый кот соскочил со стены Дома слепых, опередил меня своими цокающими когтями, вспрыгнул на бидон и стал устраиваться на его краю, готовясь лакать молоко.
Он уравновесил себя осторожными, медленными движениями зада и хвоста, наклонился и погрузил голову и плечи в отверстие бидона. Я посмотрел на его наглые черные яйца и задние лапы, силящиеся удержать равновесие, и понял, что у меня никогда не будет более удобного случая выполнить волю Матери и доказать Большой Женщине, что я уже совсем взрослый.
Я был так напряжен и полон страха, что, пока подкрадывался к нему сзади, он успел дважды вытащить голову из бидона - наверно, услышал, как колотится мое сердце, - и посмотреть в мою сторону. Его усы стекали каплями, глаза были зажмурены от наслаждения, он отворачивал голову и вновь опускал ее в молоко. Он был так уверен в себе и так сосредоточен на своем удовольствии, что ему и в голову не приходило удрать, как сделал бы всякий обычный кот нашего квартала при виде приближающегося мальчишки.
И тогда, буквально за миг до того, как он поднял голову в третий раз, я нашел в себе наконец мужество и силы. Я бросился на него и втолкнул внутрь. Он был ловким и сильным и даже за время этого молниеносного падения успел извернуться и повернуть ко мне гневно шипящую голову и бьющие по воздуху лапы, но к этому времени он уже погружался в молоко и извивался в нем, и я закрыл крышку.
Все это заняло какую-то долю секунды, и все в том же огромном приливе мужества я ухватился за ручки бидона, с большим усилием втащил его за кусты, по ту сторону мусорных ящиков, и спрятал там.
Я возвращался домой с дрожащими коленями. Мое сердце колотилось, и лицо горело, но, когда женщины спросили меня, что случилось, я не сказал им ничего. Поздно вечером, когда Большая Женщина укладывала меня спать, я не позволил ей чересчур долго ласкать и целовать меня, а когда в доме погасли все огни и свет остался только в Отцовской комнате, я выскользнул через заднюю веранду, прокрался меж кустов и открыл бидон.
Уши и макушка желтого кота плавали там между двумя распластанными, бессильными лапами, а остальная часть его тела была погружена в молоко, которому темнота и луна придавали голубоватый оттенок. Я прикоснулся к нему кончиком пальца, быстро отдернул руку и поторопился снова закрыть крышку. Я слышал, как за стеной Дома слепых едет по щебневым дорожкам Готлиб-садовник и зовет: "Кссс… кссс… кссс…" Я подошел к воротам и увидел бледное встревоженное сияние оловянных ламп его инвалидной коляски, ползущее сквозь тени кустов в поисках пропавшего в темноте кота.
НА РАССВЕТЕ
На рассвете весь квартал был выдернут из сна горестными воплями Бризона-молочника, который нашел свой потерянный бидон и открыл его крышку.
Он метался, как безумный, от дома к дому с мертвым котом в руках и кричал: "Ой… ой… ой… кто это сделал? Кто? Вер от дус апгетун? Ой… ой… ой…"
Я тоже вышел посмотреть на него, вместе с другими детьми квартала. Бризон подпрыгивал на бегу, как человек, который давно уже забыл, когда он бегал в последний раз. Его неуклюжие усталые движения, плаксивые крики, черный, болтающийся между колен плащ и большой желтый труп в его руках, с которого капали крупные капли молока, - все это показалось нам ужасно смешным. Мы стояли, указывая на него пальцами, и громко смеялись. И тут голос Матери, совсем близко-близко сзади, произнес:
- Зачем ты это сделал, Рафаэль?
Я повернулся к ней, испуганный и удивленный.
- Для тебя, - шепнул я, чтобы никто не услышал.
- Для меня?
- Ты же просила.
- Я не просила. Я сказала, что когда-нибудь ты вырастешь и сделаешь это, но просить я не просила.
- Ну, вот, мама, я вырос и сделал это. Тебе в подарок.
- Вот уж действительно подарок… - процедила она. - Кто бы мог подумать, что мой мальчик окажется способным на такое.
Я знал, что я медленно соображаю, но не представлял себе, что настолько. Столкнувшись с ее предательством, я потерял дар речи. У меня подогнулись ноги. А тем временем другие женщины тоже присоединились к нам, и круг их глаз, рук, грудей и ртов уже окружил меня своим объятием.
Я очень опасался реакции Черной Тети, которая любила желтого кота, но именно она не сказала мне ни слова. Рыжая Тетя изрекла: "Чего тут удивляться, ведь он целый день проводит в доме убийцы". А хуже всех оказалась ты, моя маленькая сестричка, уставившаяся на меня в точной имитации взглядов всех четырех женщин сразу.
- Не ваше дело! - закричал я грубым и чужим голосом. - Это дело мужчин, а не ваше дело!
- При чем тут мужчины, Рафи? - спросила Мать.
Бризон-молочник заметил гневные взгляды, услышал наши громкие слова, подошел к нам и все понял.
- Это он сделал? Он? - воскликнул он с ужасом и болью. - Ой, майн кинд, сиротка ты моя, это ты сделал?!
Другие мужчины, дети и женщины тоже собрались вокруг нас и уставились на меня. Неподдельная ярость, ярость всех наших обманутых, познавших предательство, покончивших собой с помощью несчастного случая мужчин заклокотала и поднялась во мне.
- Вы думали, что мальчику хорошо расти в вашем доме? Так вот вам, вот!
Я кричал до тех пор, пока во всех окнах квартала не появились лица. Я кричал до тех пор, пока не охрип, и круг женщин сжался вокруг меня, как кулак, и стена зрителей раздалась в стороны, пропуская их шагающие ноги.
"Идем домой", - прогудели пять ртов.
"Идем домой", - выдохнули легкие.
"Идем", - трогают пальцы.
Рука Матери в моей руке, рука Бабушки на моем затылке, руки Теть на моих плечах, а твоя рука, маленькая паршивка, на моих ягодицах. И обиженная дрожь странного наслаждения - даже тогда, даже у меня - пробежала по скату моего позвоночника.