- Молодец, - подтвердил Васяня с улыбкой. - Если новые обруча набить, еще сто лет проскрипишь.
Пахомыч скоморошничал старательно, скоморошничал изо всех сил, и молодые были спокойны и не знали о его горе.
Надежда засмеялась и рукой, в которой держала бутылку с молоком, обняла Васяню. Подросток смущенно высвободился и встал, смахнув с длиннополого грязного пиджака белую яичную скорлупу.
- Пошутили, и хватит, - сказал он сердито, вспомнив коварную подножку. - Обнимки да хахоньки, а дело стоит.
Трактор успокоенно ворчал на малых оборотах, выбрасывая в небо синие кольца дыма. Отскакивая от выхлопной трубы, они распухали, бледнели и медленно таяли в мягком прогретом воздухе.
Надежда сложила остатки еды в узелок, завязала его и, лениво зевая, потянулась.
- Ох-ха-ха-ха-а, работнички мои развеселые. Иди, Пахомыч, посидим, что ли, перед разлукой.
- Посидел бы, да какой от меня прок, - виновато вздохнул Пахомыч. - В землю гляжу, молодушка, в землю. Из земли вышел, в землю прийдеши. В писании о том говорится. Она примет, земля-то. Вот она, матушка, зеленеет, теплая да мягкая. Все в ней будем.
- Умирать собрался? Эх ты, молодец!
Надежда рывком нагнулась, поймала Пахомыча за полу ватника и, подымаясь, потянула к себе.
- Пусти! - отбивался, приседая, старик.
Надежда, обнимая его, как ребенка, взяла на руки и, тиская, стала усаживать на бочку.
Васяня отвернулся и деловито зашагал к плугам. Захлебывающийся смех Надежды не нравился ему. Озорует, как маленькая, а работа ждет.
Надежда усадила помятого Пахомыча на бочку и бросила ему вожжи.
- Бельишко привези мне от матери. Нижнее. Она знает. И чулки. Да не забудь смотри.
Она раскраснелась, белокурые кольца волос выбились из-под фуражки на лицо, и она, часто дыша, заправляла их. Бедовые, хмельные глаза ее глядели с жалобной укоризной.
- И ты повянешь до время, - вздохнул Пахомыч, глядя на ее тугую, обтянутую платьем грудь. - Четвертый год без мужика-то, и ребеночка нет.
Надежда вздрогнула, как от боли, вскинула гордую голову.
- Спасибо, сердешный! Только катись отсюда шибче да не опаздывай в другой раз. Жалельщик! Трактор чуть не запорола из-за тебя, трухлявый пень.
- Да я ничего… Я так… По человечеству, - захлопотал Пахомыч растерянно. - Петюшка у меня, внучек последний… Тринадцать годков только… Не опоздал бы я. - И, не в силах больше сдерживаться, старик всхлипнул.
- Что Петюшка? - встревожилась Надежда.
- По… по-мер.
Пахомыч суетливо задергал вожжами, лошадь оглянулась на него, досадливо махнула хвостом, и повозка, скрипя и качаясь, заковыляла к дороге.
Помер. Еще один.
Надежда глядела вслед повозке и кусала задрожавшие вдруг губы.
Умер. И опять мальчишка. Всю весну покойник за покойником. На фронте мужики, здесь - ребята. Когда же это кончится, господи!
Она медленно повернулась и побрела к трактору. Глаза ее потухли, губы скривились в болезненной улыбке. Подобрав узелок с продуктами, она тяжело влезла на гусеницу, села, вытянула ноги в грязных тапочках и привалилась к топливному баку.
Водовозка, пьяно раскачиваясь на искривленных колесах, тащилась по кочковатой дороге еле-еле. Лошадь переставляла мосластые ноги, махала хвостом, и Пахомыч не погонял ее. Согнувшись пополам, он сидел на бочке и не то плакал, не то думал о своей смерти. Больше он ни к чему не был способен.
Гусеница трактора была жесткой и холодной, от мотора веяло знойным запахом мазута и дыма. Перегрелся сильно. По такому полю разве не перегреется: солома почти не убрана, а ждать некогда, весна подгоняет.
Не было еще такой трудной весны, как нынче. Столько бед сразу свалилось, столько горя нахлынуло, что и сделать ничего не смогли. С первыми проталинами ребятишки вышли собирать колоски на поля, и с тех пор началось. Врачи приезжие говорили, что перезимовавшее зерно ядовито и от него болезнь происходит - септическая ангина. Сейчас зерно это проклятое обменяли, лечить приспособились, а вот еще один ушел.
Каждую смерть Надежда переживала мучительно, с каждой смертью усиливалось беспокойство и тревога за себя, за редеющие семьи, за Дубровку, в которой появились дома с заколоченными окнами.
Когда в одной семье умерли двое мальчишек в один день, мать их, тридцатилетняя вдова, обезумела от горя.
- Без мужиков остаемся, подруженьки, - причитая, выла она, и ее вой и причитания разрывали сердце Надежды.
Она прожила с Алешкой одну неделю перед войной, а через два месяца "похоронную" на него прислали. Как же дальше-то жить, чем? Нет детей, мужа нет - нет и надежды никакой. Дряхлый Пахомыч плачет, он старик, но она-то молодая, она здоровая и сильная, а вот сидит тоже и глядит воднулук и ничего не может сделать. И другие вдовы ничего не могут, кроме слез.
Васяня подошел к ней и стал что-то серьезно объяснять. Он, пожалуй, поборол бы Петюшку, но Петюшки теперь нет. Васяня остался самым крупным среди ребятишек, самым сильным. Он уже не заболеет и не умрет, надо только поить его молоком, отдавать ему свою долю, и кормить надо получше. В семье-то у них шесть ртов.
- Чего же ты сидишь? - рассердился Васяня, дергая ее за ногу. - Надо зажечь кучи на загонке. Солому спалим, и плуга забиваться не будут.
Надежда поглядела на него долгим взглядом, вздохнула и грустно улыбнулась. Он был почти взрослый, этот парнишка, почти мужик был, и, как все мужики, был глупый. В точности как ее Алешка. Тот в последнюю ночь говорил ей: "Зачем тебе ребенок? Останешься вдовой, кому нужна с дитем-то с чужим". Рассудил. А сейчас кому она нужна? И ребенка нет. Пустая и одинокая, как дура.
- Ты чего скуксилась? - спросил Васяня подозрительно. - Пахомыч сказал что-нибудь? Так ты плюнь и держи хвост трубой: на стариков, я слыхал, не обижаются, сами старые будем. Ну, веселей гляди!
Надежда слабо улыбнулась, поправила фуражку на голове и сползла с гусеницы.
- Ладно, давай зажгем.
Она свернула пучок соломы, полила его бензином и подставила к запальной свече, работающей на разрыве. Солома вспыхнула розоватым пламенем. Васяня принял факел и побежал с ним по загонке, наклоняясь у каждой копны. Следом за ним распускались сиреневые всходы костров. Когда он шагал обратно, дым уже загустел и стлался над влажной пашней желтовато-молочным туманом. Легкий, но устойчивый ветер гнал потрескивающее пламя по жнивью, и в один час половина загонки сделалась под цвет пашни.
Работать стало легче. Трактор, взбивая гусеницами легкий пух пепла, уверенно прошел один круг, другой, третий. И ни разу плуга не забились. Надо было раньше зажечь, мучились столько. Впрочем, неделю назад копны были еще сырые, а потом дождь побрызгал.
Васяня всегда вовремя подскажет. Сметливый он, ухватистый парень. И ведь недавно вроде без штанов бегал. Надежда оглянулась и не могла сдержать довольной улыбки: Васяня сидел на плуге солидно, по-мужичьи, и взгляд, каким он следил за пашней, был хозяйски серьезен и деловит. Вот и Алешка таким же бычком глядел. Милый, родной Алешка…
На четвертом кругу Надежда совсем повеселела. Трактор подымался на увал с жалостной, правда, но все же с песней:
…Рукой махнула у ворот
Моя любимая.
Васяня сидел на переднем плуге и слушал.
Влажная земля, вспоротая лемехами, пучилась, лезла на крутые отвалы, срывалась с них в мелкую борозду и застывала черной блестящей рябью. Грачи осматривали ее и о чем-то переговаривались. Может быть, они тоже слушали Надежду.
"Поет, чертовка, - думал Васяня. - Давеча плакать собиралась, сейчас песни, а осенью ругаться станет: мало хлеба собрали! Соберешь при такой пашне, жди!"
Он решительно поднялся и стал заглублять плуг. Черные волны от лемехов пошли заметно крупней. Васяня усмехнулся и засадил плуг по раму. Пой теперь!
Трактор натужно захлопал, задымил, застучал, и вдруг заглох. В наступившей тишине послышался хриплый говор грачей и высокий звон жаворонков.
- Ты что, сдурел! - закричала Надежда. Спрыгивая с трактора, она неловко задела подолом за угол сиденья и порвала платье.
- Не сдурел, а глубже надо, - сказал спокойно Васяня. - Ковыряем, как мотыгой. По такой пашне лебеда только вырастет.
- Да ведь не тянет, глупый ты человек!
- Потянет, если с одним плугом ездить.
- С одним! - рассердилась Надежда. - С одним мы все лето будем пахать. А сеять когда? Пусть хоть мелко, да вовремя. - Она поглядела на порванное мешочное платье, из-под которого выглядывало круглое белое колено, и сердито уставилась на подростка. Васяня был непоколебим.
- Баба ты, по-бабьи и рассуждаешь, - сказал он вразумительно. - Посеять не терпится, а как - тебе и горя мало. Думать надо.
- Вишь ты какой!
- А что ж, конечно.
Надежда с веселым удивлением глядела на чумазое лицо подростка и улыбалась. Васяня обиженно отвел взгляд. Уставила свои фары и не мигнет: думает, ее боятся.
- Васенька, милый, не сможем мы с тобой глубоко-то, не сможем!
- Сможем. Мой отец с твоим Алешей в колено пахали, двадцать пять сантиметров, я помню.
- То они, а то мы… Эх, Васянюшка…
Она вздохнула и присела рядом на плуг.
- Давай тогда хоть один корпус отнимем, - смягчился Васяня.
Надежда покачала головой, но потом согласилась. Уж не первый раз она замечала, что слушается советов этого нескладного парнишки и приглядывается к нему. Не по летам серьезный и рассудительный, он вправду многим напоминал Алешку: такой же неторопливый, спокойный, уверенный, даже походка у него такая же - вразвалку.