Мы заказываем вторую бутылку вина и, в легком опьянении, веселые, почти счастливые, танцуем, танцуем. Она стала совсем девочкой без этих строгих очков, смеется, запрокидывая голову, и волосы, падая на плечи, нежно гладят мои горячие руки.
- Ты красивая, - шепчу я расслабленно.
- Завтра пойдем на пляж, - отвечает она с томной улыбкой.
Лица людей за столиками расплываются, покачиваются, а мы в упоении танцуем и танцуем. Мне хорошо от этой близости, я ни о чем не думаю, и, когда неожиданным видением проплывает лицо Томки, я озорно подмигиваю ей и прижимаю к себе Аполлинарию. Нашла время когда вспомниться!
Утомившись, мы садимся за столик, и тут я замечаю, что лицо Томки не воспоминание, - за угловым столиком сидит фифочка, похожая на мою жену, и рядом с ней муж Аполлинарии.
- Посмотри-ка, - говорю я ей, подавая очки.
Она вооружается, смотрит и становится прежней Аполлинарией Сергеевной, строгой и надменной.
- На пляж мы завтра обязательно пойдем, - говорит она намеренно громко, с каким-то злым вызовом.
Но мне уже не хочется на пляж. Я решительно поднимаюсь и иду к столику ее мужа.
- Простите, - говорю я ему и приглашаю фифочку на вальс.
Фифочка охотно соглашается, и мы танцуем.
- Вот это его жена, - глупо говорю я, показывая глазами на Аполлинарию Сергеевну. - Я у нее вроде громоотвода.
Фифочка громко, на весь зал, хохочет. Она засмеялась так неожиданно, что я сбился с ритма и никак не могу выправиться. Она висит у меня на руках, изнемогая от хохота, еле передвигает ноги, а я заметно опьянел и уже устал, танцуя с Аполлинарией.
Фифочка никак не может успокоиться, я полыхаю от смущения, а она знай хохочет, заливается и вот-вот затопает ногами от безудержного веселья. Ну точь-в-точь моя Томка, даже всхлипывает от смеха, даже приседает, как она. Я бесцеремонно ущипнул ее, как Томку в таких случаях, и она, - удивительное дело! - сразу стихла. Прямо двойник Томки!
- Знаете, я тоже громоотвод, - говорит она, облегченно вздыхая. - Этот толстяк приревновал ее к вам в первый же день - помните, вы играли в теннис? - и вот упросил помочь ему. Извел меня химией, формулами, реакциями…
- Вы разве не химик?!
- Откуда?! Проводница в Аэрофлоте. Стюардесса. Между прочим, зовут меня Машей.
Я назвал свое имя и, танцуя, повел ее к выходу. Мы убежали беспрепятственно, и только у ворот санатория я и вспомнил, что не рассчитался с официанткой.
- Пусть они рассчитаются, - сказала Маша. - Не зря же мы три недели их любовь охраняли. Вы женаты?
- Женат, - сказал я.
- А у меня, знаете, мальчик есть, жених, - ну в точности похож на вас, прямо копия! Я когда впервые вас увидела, так растерялась, что глаз не могла отвести, оглядывалась даже. Помните, я с этим толстяком еще шла?
Теперь уж раскололся я. Не мог я удержаться после такого признания. Повалившись на скамейку, я хохотал как безумный, все во мне ликовало и пело, и я настолько забылся, что упал со скамейки в траву (может, от вина?) и только после этого стал приходить в себя.
Я рассказал Маше о своих сомнениях насчет жены, в точности похожей на нее ("Неужели! Действительно похожа… не шутите?.. Поразительно!"), о трудных раздумьях и тоске последних дней, о готовности флиртануть с Аполлинарией - была не была! - по-настоящему.
- Вы знаете, я тоже об этом думала, - с удивлением сказала Маша. - Как увидела вас в обществе этой женщины, так сразу и подумала о Грише, - мальчика моего так зовут, - подумала, что он тоже вот так, как вы, ходит сейчас с какой-нибудь фифой, а вечером пишет мне письма, клянется, что скучает и все такое.
- Мы ведь тоже вас фифочкой звали, - сказал я. - Ну и как этот толстяк, неужели он стал влюбляться?
- Представьте, да! Вначале он только просил изредка прогуливаться с ним на глазах у жены, дичился меня, а потом привязался и вот пригласил в ресторан.
Мы вдоволь насмеялись, наговорились и разошлись, запланировав на завтра пойти в кино и на пляж. Ведь мы как раз подходящая пара, вроде мужа и жены, и влюбленность нам не грозит, потому что это было бы повторением прошлого. Вот если бы все случилось, как у Лиды с физиком, тогда другое дело. Да и времени нет, скоро домой.
Утром я встретил у столовой Аполлинарию Сергеевну с мужем, и они дружно и приветливо поздоровались со мной.
- А ведь я кому-то должен заплатить за вино? - напомнил я.
- Никому, - смущенно пробормотал толстяк. - Я уплатил. Кто же еще будет платить!
Аполлинария поглядела на меня с благодарностью и вздохнула - с сожалением. Все-таки три недели пробыть вместе не шутка, и духовная любовь начнет постепенно материализоваться.
Палага была разочарована. За обедом она ворчала, что ученые люди, может, и умные, но, если разобраться, все же дураки, потому что ехать на курорт с мужем - это все равно что везти в Тулу свой самовар и не пить из него, а только показать, какой он пузатый.
Аполлинария Сергеевна на радостях примирения с мужем была настроена благодушно и сказала с улыбкой, что ее не трогают цинично выраженные мысли.
- А у тебя как? - спросил я Палагу. - Бесплатный билет на поезд не подарил железнодорожник-то?
- Куда ему, - отмахнулась Палага. - Только и разговору что о своих паровозах. Первые дни вроде степенный был, о колхозе спрашивал, а сейчас одни паровозы. Будто у людей никакого дела нет, окромя езды. Чужой он, совсем чужой, до моего старика далеко.
- Ты же говорила, что ежик, злыдень?
- Мало ли что я говорила!
На другой день случилось событие, взбудоражившее всех отдыхающих нашего санатория, - к Лиде приехал муж.
Он приехал внезапно, без предупреждения, узнал, где живет физик, и явился в наш корпус. Оказывается, Лида написала ему откровенное письмо, и вот он явился их проучить. Весть эта сразу же стала известна в столовой.
Мы заканчивали обедать, когда к нам прибежала дежурная санитарка и прерывающимся шепотом зачастила:
- Здоровенный такой, на диван сел, подожду, говорит, а сам глазами на всех злобно так, с ненавистью… Ох, силы нет, как бежала… Кулаки у него во какие, на лбу рубец, а челюсть тяжелая, бульдожья… Подкараулить вас хочет.
Санитарка побежала к дальнему столику, где сидел физик, а мы ошеломленно глядели на побледневшую Лиду. Она только что пришла и еще не прикоснулась к обеду, надеясь, что мы, ее враги, сейчас уйдем, а мы ждали третьего блюда и вот стали свидетелями ее несчастья. Она глядела на нас вызывающе и решительно, ожидая встретить торжествующие улыбки, но улыбок не видела. Мы тоже были потрясены этим известием и вначале растерялись. Первой пришла в себя Палага.
- Бесстыдник, - сказала она с сердцем, - скотина немилящая! Да если бы ко мне приехал, я бы ему, стервецу… Ух, паразит!..
- Бесчестный человек, - сказала Аполлинария Сергеевна. - Никакого такта, чувства порядочности, этичности… Подстерегать свою жену, как последнюю… Нет, я не нахожу слов для возмущения!
Во мне тоже поднялось что-то протестующее и тревожное, и я глядел на Лиду, как на свою сестру, попавшую в беду. Я был готов заступиться за нее и, еще не видя того злобного, молодого и здорового, ненавидел его, как что-то чужое и враждебное.
- Не бойся, - сказал я Лиде. - Пойдем вместе, в обиду не дадим.
- Я не боюсь, - сказала Лида, улыбнувшись сквозь слезы. - Я ему правду всю написала, я только за Ваню боюсь, он расстроится, а ему нельзя расстраиваться.
- Что же будем делать? - спросила Палага. - Ведь он убьет тебя, если он такой поганец.
- Он меня любит, - сказала Лида, растроганная нашей поддержкой. - Я за Ваню боюсь, он только поправляться начал…
- Идем, - сказала Палага, решительно подымаясь.
Мы вчетвером вышли из столовой, подождали физика и вместе с ним отправились в наш корпус. Физик вел Лиду под руку и смущенно говорил ей, чтобы она не волновалась. Долговязый, нескладный, он сам растерялся от неожиданности предстоящей встречи, и со стороны особенно заметной казалась его почти детская незащищенность. Но мы трое шли сплоченные и готовые к обороне и к нападению, за нами вышагивали двое мужчин из-за стола физика, а за ними - отдыхающие нашего корпуса. Прежде многие из них подсмеивались над Лидой и ревниво поглядывали на тощего физика, для которого она пренебрегала здоровыми мужчинами, а вот теперь они были на нашей стороне и откровенно осуждали незадачливого мужа.
- Тюфяк какой-нибудь, рохля.
- От хорошего не пошла бы к этому.
- Этот, говорят, ученый, атомы расщеплял. У него вон и имя серьезное - Иван, а тот - боксер, кулаками хлеб зарабатывает.
В вестибюле нас встретил плечистый молодой парень, нетерпеливо шагавший из угла в угол. У дивана стоял его маленький чемодан.
- Значит, ты и будешь Лидин муж? - спросила Палага, заслонив собой Лиду и долговязого физика.
Я встал рядом с ней.
- Да, муж, - сказал парень мирно, посмотрев на Палагу, потом на меня. - А вы кто будете?
- Товарищи, - сказала Аполлинария Сергеевна, присоединяясь к нам. - Мы с ней живем в одном корпусе и кушаем за одним столом. И вот эти люди, - она показала на столпившихся у двери мужчин и женщин, - тоже ее товарищи.
- Очень приятно, - сказал парень. - Меня зовут Борис - И поглядел на Лиду, потом на физика.
Нет, не похож он был на того грубого и злобного, которого все мы ожидали встретить, но мы стояли перед ним, как перед плотиной, позади накапливались вновь входящие, дверь уже не закрывалась, а мы стояли настороженной безмолвной толпой, не смея ни столкнуть эту плотину, ни обойти ее.