Анатолий Жуков - Бульвар

Анатолий ЖУК

БУЛЬВАР

Роман

Он еще не представлял, что это будет за роман, но чувство его начинало в нем жить. Пока неясное, неуверенное, оно медленно прорастало, овладевая всей сущностью, требующей от каждой живой клет­ки своей доли энергии, которая в результате должна была стать тем сгустком силы, что и позволила бы сначала сесть за работу, а потом каждый день мучи­тельно над ней корпеть. И однаждыодин только Бог знает, когда это «однажды» наступит!нако­нец поставится последняя точка в конце последне­го слова. Ночами в снах проходили отдельные фра­зы, даже целые эпизоды. И каждый раз он думал, что вот-вот откроет глаза, встанет, возьмет блокнот с ручкой (они всегда лежали рядом на столе) и запи­шет их. Нонет: почему-то не делал усилий, чтобы окончательно проснуться, почему-то все эти усилия откладывал на потом... И опять же: определенного понимания на этот счет не было. А когда что-то вы­рисовывалось, то быстрее всего был страх. Ведь он знал: стоит только начать работу, то потом жалеть себя будет некогда; день и ночь превратятся в одно целое: смешаются, переплетутсяел не ел, спал не спал, никто не спросит, никто не напомнит. И потя­нется все к той пресловутой желанной точке после последнего слова. О, этот страх, который каждый раз нужно было переступить, преодолеть, отказыва­ясь от дороги сегодняшнего днялегкой, вольной, хорошо вытоптанной, которая не требовала тех не­вероятных усилий, и бросить себя на бездорожье за­втрашнего: неизвестного и всегда мучительного.

И все же ощущение жило. Сравнить его можно было, пожалуй, только с женщиной, которая впер­вые почувствовала, что Святой Дух зажег в ней Сол­нце...

И он радовался этому чувству, глубоко пряча в себе, ни словом, ни мыслью, пусть даже самой бла­гожелательной, не разрешая дотронуться до него ни­кому другому. Это только его, только он имеет право войти в еще никем неизведанный сад, ходить по нему, открывая для себя и для других те тайные чудеса и радости, печаль и адскую боль, которые жили в его сердце, нервах, крови, сознании... Но пока открывая только для себя: своими чувствами, своим понимани­ем мира, своим видением его и отношением к нему.

Для других потом. Когда все вызреет, перетасуется одно с другим и, как результат, мыслями ляжет на бумагу. Для другихпотом, после пресловутой последней точки.

Боже!.. Кто бы только знал (кроме писателей, ко­нечно), что означает для человека, который однаж­ды, благословенный небесами, впервые взял в руки ручку и блокнот, безоглядно бросив себя в неизведан­ность такого сада,последняя точка, после послед­него слова?! Одни плакали после нее, другие крича­ли что-то радостное, третьитанцевали, четвертые пили до чертиков... А другие так и не доходили до нее, как до звезды, которая где-то светит высоко-вы­соко, а что представляет собойвечная тайна.

Отсутствие временитрагедия. В мире нет ниче­го выше и дороже времени. Незаметнокак воздух и мысль, невесомокак солнечный луч, и в него, как в одну и ту же реку, дважды войти нельзя, оновсе богатство мира, отца и матери. Все временно, кроме самого времени. И ты его вечный арестант.

Старая, как мир, эта мысль всегда нова для каж­дого, потому что для каждого во временитолько свой отсчет.

Ухватив эту мысльстрашно оглянуться. Ему казалось» что жизнь относится милосердно к нему. Почему так думал? Он не знал. Может, и не стоит давать на это точный ответ. Смысл не в том, что и как думаешь. Скорее всего, главное другое: как себя чувствуешь в пространстве и времени? Ведь они всег­да единое и всегда последнее, что человеку дано Бо­гом.

И кто другой, как не сам, должен распоряжаться своим пространством и своим временем?! Твое каж­дое мгновениеот зеленой липкой почки на дере­ве до золотого листа, который в своем последнем дрожащем полете навеки ляжет на землю,только твое, и всегда последнее. Как последняя точка в кон­це последнего слова...

***

Телефон зазвонил в восемь часов утра. Я еще ва­лялся в постели, хотя давно не спал. Делать что-то особенное не было необходимости, потому крутился с боку на бок, мозоля ленью время, когда нужно бу­дет вставать и, выполнив все туалетные процедуры, двигаться на работу. Никогда не завтракаю, даже чай не пью.

Не люблю ранние телефонные звонки. В своем большинстве, ничего хорошего они мне не приноси­ли. А теперь почему-то с рвением схватил трубку, бодро крикнул в нее:

Да.

Ты, Чабатарович?

В трубке голос Стаса, Вместе работаем. Стаспе­дераст. Правда, мне это до лампочки, кто он есть: педе­раст, транссексуал или еще кто-то из так называемых сексуальных меньшинств. Онпедик, ябабник. Так что, из-за этого одному на другого плевать?

Хотя, если откровенно говорить, отношусь я к этим меньшинствам (хотя и не подаю вида) с каким-то внутренним неуважением. Скорее всего, тут срабатывает мое воспитание, определить которое на се­годняшний день, пожалуй, невозможно. Чего только в нем не наметалось! И дух крестьянского скупер­дяйства; и люмпенское «все пропью, но мать не опо­зорю»; наплевательство идиота на всех и на все и в первую очередь на себя самого; и интеллигентное«вам стоило бы попросить прощения», и это в то вре­мя, когда тебя избивают. Так что, как видно, тут полный набор дегенерата, мутанта, ублюдка, дика­ря (выбирай, что пожелаешь все подойдет), созре­вание которого началось в тот далекийа может, и не такой уже далекий, потому что он и сегодня дает свои богатые всходыпереворот семнадцатого... Тут уже, как говорят, ни дать ни взять: что естьто есть; твой вечный крест, твое мучение; каждый не­сет, что имеет.

И дальше голос Стаса в прямом смысле меня оша­рашил:

Юлик умер.

Пауза.

Александр, ты слышишь меня?

Пауза.

Алло, алло!

Пауза.

Да что за черт с этим телефоном!и я услы­шал, как Стас выругался.

Его ругань совсем не была похожа на обычнуюгрубую и вонючую. Из уст Стаса она звучала мягко, будто тебя нежила шерсть ласковой кошки.

Не кричи, слышу,сглотнув воздух, который в первое мгновение железными щипцами сжал грудь, успокоил я Стаса.

Он теперь в морге. Нужно ехать туда... привес­ти его в порядок... привезти... У тебя есть время?

У меня репетиция с утра...

Все репетиции отменили.

Тогда есть.

В таком случае, сейчас пять минут девятого, встретимся в десять часов на работе. Будет ждать автобус. Сможешь?

Смогу!неожиданно разозлившись, огрызнул­ся я и, будто извиняясь за свою грубость, добавил тише:Ну сказал же...и первый положил трубку.

За окнами конец марта. Снег давно сошелда и зима не очень снежная была, но погода теплом не тешит. Все время какая-то промозглая, скверная, она держит настроение на границе крутого мата и той надежды, когда наконец утихомирятся север­ные, что как наждачкой обдирают кожу, ветры, и с юга поплывет желанное тепло, по которому давно соскучилось все живое.

Живое?! Это трава, деревья, рожь, бабочки и раз­ные козявки, это всякие животные и птицы, это вода и ветер... Это все то, что есть на земле. И человек. И все эти жизни подчинены времени, которое толь­ко и делает то, что с самого первого их появления под солнцем готовит смерть. Жизнь и Смерть.

Две большие, во все времена неразгаданные тай­ны. Сколько бы человек не корпел над ними мыс­лью, сколько бы не создал разного, сжигая себя в поиске истины, сколько бы не наделал глупостейвсе равно они тайна. Вечная тайна вселенной. И не будет ей разгадки.

Вот и Юлик. Родился человек, жил человек и умер...

Как все просто на словах: родился, жил, умер. Но это только на словах. Хотя всякое слово несет в себе какое-то понятие, смысл. И насыщено его каж­дое мгновение солнцем и воздухом, дождем и тума­ном, слезами и радостью, теплом и холодом, верой и безверием, отчаянием и надеждой... Каждое мгнове­ние! Они непринужденно сменяют одно другое, да­вая право на новый день, на новое завтра. И только однаждыего не давая...

Вот и Юлику не дали. Не знаю, почему. Хотя могу предполагать, могу догадываться. Для меня он чело­век не посторонний: много лет спина к спине сидели в одной гримерке; поднимали рюмку и рассуждали про будущее, ругались (чуть не дрались) и жили дальше.

Мне необходимо что-то понять. Пока не знаю чтоно что-то нужно. Изо всех сил пытаюсь это сделатьно зря. Голова пустая, пустой экран телевизора.