- До встречи, - сказал Федор, глядя ей вслед.
И вдруг вспомнил Прошку, растерянные его глаза, слезы в глазах. От обиды или от боли? Нет, боль сама собой, боль можно вытерпеть, а обида непонятна. Федор ведь рядом стоял, когда Митька почесывал у бычка под горлом, он рядом стоял, потому Прошка и доверился. Он так и не понял, за что…
III
Бригадир Митряев дядя Иван сказал со сцены короткую речь о том, что мы теперь имеем право на труд, на отдых, на образование, а также на пенсию, и велел снять шапки: клуб нынче протопили на совесть, чего париться в шапках. И одежду верхнюю надо снять, на коленки свои положить. Какое веселье в одежде?
А потом на сцену вышел Митька.
- Парадом командовать буду я, - звонко объявил он. - С праздником, дорогие товарищи!
И все сразу заулыбались, захлопали в ладоши, а ребятишки, сидевшие у сцены прямо на полу, засучили ногами от восторга. Митька был в кумачовой рубахе с поясом, в широких сатиновых шароварах, в сапожках хромовых - артист!
"Плясать станет!" - пронесся по залу радостный шепот.
- Первым номером нашей программы - русская пляска. Исполняю я, аккомпанирует на баяне Дмитрий Ганин.
И опять все засмеялись, потому что Дмитрием Ганиным был тоже Митька. Он размашисто поклонился и побежал в закуток за сценой, где сидели потные от волнения артисты: Нина Николаевна, Федор, сестры Ветошкины, Анютка и два холостых тракториста - сыновья конюха Торгашова. Здесь же был и счетовод Громобоев, однорукий старичок в очках, бывший буденновец, который исполнял обязанности суфлера.
- Значит, как договорились, - сказал Митька, хватая баян. - За мной идет Анютка, за Анюткой вы, сестры, за ними вы, братья, потом опять я, а потом закатим драму.
- Хорошо, хорошо, - сказала Нина Николаевна, примеряя перед зеркалом красный платок.
Митька исчез, и тут же звонко и быстро заговорил баян, рассыпался по сцене дробный перестук каблуков. Молодец парень!
Федор в солдатских ботинках сидел на полу и обкручивал икры ног мешочными обмотками - сознательный красноармеец. Анютка зашивала ему буденновский шлем, который принес на время спектакля Громобоев, и шептала свой стишок. Сестры Ветошкины ахали у занавески на Митьку - как пляшет!
- Вы, Федя, поживей держитесь, - сказала Нина Николаевна. - Вы ведь идете на бой за новую жизнь, за мировую революцию, вы энтузиаст, бедняк, вам терять нечего, кроме цепей, а приобретете вы весь мир. Дух времени надо передать, атмосферу, понимаете?
- Понимаю, - сказал Федор.
- И я для вас не просто жена - я для вас верная подруга, товарищ по борьбе, соратник. Лаптей вот, жаль, не достала, нигде нет, придется в калошах. Договорились?
- Ладно, - сказал Федор.
В клубе будто опрокинули воз досок - колхозники хлопали своему любимцу Митьке. Заслужил, значит.
Митька вбежал потный, красный, поставил баян и выбежал опять кланяться, объявлять следующий номер.
Следующие номера тоже прошли гладко. Анютка отбарабанила свой стишок про цветы, сестры Ветошкины спели две песни - про дельфина и про черного городского кота, которому не везет всю дорогу. Потом сыновья конюха Торгашова рассказали басню. Молчуны оба, а душевно рассказали, с выражением. Один был волк, а другой ягненок, и вот ягненка волк мытарил, мытарил разговором, а потом сожрал в лесу, гад.
Митька сплясал еще барыню и цыганочку, объявил перерыв на пять минут, чтобы переодеться, и наконец начали драму.
Первой вышла Нина Николаевна. Ее сперва не узнали, подумали, приезжая какая, но потом узнали. "Учителка, - зашептали, - Нина Николаевна", - а ребятишки хором поздоровались, как в школе.
Массовые сцены, по замыслу Нины Николаевны, должен был играть зритель, и она обратилась прямо в зал, призывая озадаченных колхозников вступать в коммуну и не давать спуску мироедам кулакам, которые пришли сюда и думают, как бы половчее дать подножку новой жизни. А ведь хозяева теперь мы, а не кулаки.
- Голодранцы вы! - крикнул от порога один из братьев Торгашовых. - Калоши вон подвяжи, потеряешь!
- "В зале возмущение, шум, все оборачиваются к порогу", - шептал из закутка добросовестный Громобоев.
И правда, все теперь глядели назад, ребятишки вскочили с полу и вытягивали шеи, чтобы увидеть живых кулаков, а длинные братья Торгашовы стояли у порога, как воротные столбы, и костерили почем зря Советскую власть.
Здорово получалось, страшно даже. Нина Николаевна, то есть красноармейка Матрена, махала красным платком - она уж сорвала его с головы, - а братья Торгашовы остервенели от ругани и пошли, расталкивая колхозников и опрокидывая скамейки, через весь зал к сцене.
- Ироды, хулиганы! - неслось им вслед.
- Паразиты немилящие! Топают прямо по одеже…
- Сеня, дай ему, чего глядишь!
- Эй ты, сволочь, на тракторе едешь, что ли… Вот я сейчас!
- Они и на тракторах прямо по посадкам ездят, по молодым деревцам.
Жуткий шум поднялся. Но уже поняли, что так подстроено, и хотели увидеть, как пойдет дальше, а тут скамейки надо подымать, одежда попадала, с криком села на пол хромая тетка Паша, подсменная доярка, упал, изругавшись матерно в праздничный день, бригадир Митряев дядя Иван.
Будто по-правдашнему получилось. "Кулаков" дружно ругали, грозили вложить им после спектакля, а когда они потащили растрепанную учительницу со сцены, вдогонку им неслись настоящие проклятья и ребячий визг.
В общем, сцена удалась хорошо, "кулаки" победили, а смелые они оказались потому, что в село вошли интервенты во главе с Митькой - американцем.
В клубе сразу успокоились, когда увидели Митьку. Он был свойский, хотя и незнакомый сейчас, с холодком. И мундир на нем не нашенский, и фуражка, и язык заплетается, как у пьяного: хау ду ю ду, иес.
Митька похлопывал по плечам братьев Торгашовых и рассказывал им о богатой стране Америке, где скотину не режут, а загоняют в такую машину - Митька показал руками, какая она большая, - и вот с другого конца этой машины выходят колбаса, сосиски, сардельки, яловые сапоги, гребешки, студень, а также валенки разных цветов: красные, белые, черные - смотря по тому, какой масти была скотина.
- Неужто так? - разевали рты братья Торгашовы.
- Иес, - непонятно говорил Митька. - Все в дело идет: кожа - на сапоги, шерсть - на валенки, рога, копыта и кости - на гребешки, из хрящей студень делаем.
- Вот это да-а! - ахали братья Торгашовы. - И любую скотину загонять можно?
- Иес, - говорил Митька. - Если изрежем не ту, суем в машину гребешки, сосиски, валенки и все прочее, включаем обратный ход, и на другом конце выскакивает свинья или корова.
- Живая?! - Братья изумленно выкатывали глаза.
- Иес, - говорил Митька.
И в зале улыбались, переговаривались, хвалили своего любимца. Опять он был на своем месте, роль делового человека пришлась ему впору. Вскоре он поучал уже не Торгашовых, а весь зал - в пьесе крестьян опять собрали на сходку, - он учил деловому отношению к жизни, учил практичности, которой не хватает русскому человеку, учил жить. И выходило это убедительно, несмотря на протесты Нины Николаевны, то есть активистки Матрены.
Теперь она стояла у порога и кричала, что владыкой мира будет труд, но оглядывались на нее уже немногие, это был повторный прием, колхозники не боялись, что учительница станет опрокидывать скамейки, к тому же общим вниманием завладел Митька. Он снисходительно улыбался на ее лозунги и говорил, что главное, дорогая миссис (опять мудреное слово ввернул!), не революция и не труд, а умение получать выгоду из труда. Лошадь тоже трудится, а где ее выгода? У хозяина.
- Знает! - восхищались в зале. - Он свою выгоду не упустит.
- Надо жить так, чтобы всем было хорошо, - поучал Митька.
И это было правильно. Прихватит по пути баб на базар - и они довольны, и Митьке выгода - по пятьдесят копеек с головы. Станет резать скотину - и опять все благодарят, и плата особо.
- Вот мистеры кулаки не воюют, а работают, поэтому жены у них одеты и сыты. Где ваши супруги? - спросил Митька стоящих рядом Торгашовых. - Не эти ли милашки? - И пальцем в первый ряд, на сестер Ветошкиных.
- Эти! Эти! - гаркнули братья.
- Вот видите - королевы! А ваш муж плохой романтик, бросил вас, бедную, в одних калошах и без хлеба.
- Он революцию защищает! - крикнула активистка Матрена.
- Для чего ему революция - для калош? Их проще заработать.
Настала очередь Федора. Сознательный красноармеец, он пришел в разведку и все время наблюдал за врагами из-за занавески (зритель видел его голову в буденновском шлеме), что-то писал на листочке, а потом вышел через боковую дверь со сцены - не иначе как отправить донесение своим. Вскоре он опять пришел и уже не прятался в закуток, а стоял с решительным видом у двери и сердито глядел на Митьку. Его горячее сердце не могло терпеть захватчиков на родной земле, и пусть он погибнет сейчас от руки интервента, он не даст в обиду свою верную подругу и не позволит позорить Советскую власть!
- Я скажу, - выступил Федор вперед, показывая из-под шинели мешочные обмотки, - я объясню, зачем я делаю революцию, бандит заморский!
- О-о! - изумился Митька, трогая деревянный пистолет на боку. - Рад видеть большевика живым. - И кивнул братьям Торгашовым, которые тотчас взяли Федора под руки. - Ну-ну, скажи.
- Чего он скажет? - засмеялись в зале.
Федор смутился, забыл слова, не слышал горячего шепота Громобоева: "…против капитала… за мировую революцию,-за всех угнетенных и обездоленных…"