Василий подошел к краю крыши и, обняв одну из статуй, заглянул вниз:
– Ты смотри-ка, сколько народу культурой интересуется! Прямо очередь! И иностранцев много!
– А иностранцы пришли нашу национальную идею искать, – подсказал Стас.
– Смеешься? – Василий вздохнул. – Смейся, Стасик. Нам больше ничего не остается. Денег для наших любимых мы так и не нашли. И не найдем. Прав Колян. Ни одной удачной попытки. Видно, кто-то постоянно заботится о том, чтобы мы и после жизни поменьше грешили.
– "Кто-то", – заметил Николай. – Я даже догадываюсь, кто.
Духи замолчали. Василий вдруг поднял глаза к небу и уставился на быстротекущие серые облака. Проследив его взгляд, голову задрал и Стас. И затем – Николай. Втроем они довольно долго рассматривали обиталище небесных сил. Потом Стас перекрестился и сказал:
– Господи… Сделай так, чтобы семья моя не осталась в конце концов нищей.
– Стасик, – спросил его Василий, – а пособия за утраченного кормильца нашим вдовам положены? Ты не знаешь?
– Если на работе погиб – что-то положено. Копейки, конечно… Или если военный был…
– Значит, моим копейки какие-то всё таки дадут.
– Дадут. У тебя вон какая замечательная бухгалтерша. Она уж расстарается, чтоб твоих обеспечить.
– Коза! – в сердцах рявкнул сантехник, вспомним махинации в РЭУ. – Да уж… А вот если бы ты, Стасик, не дома маслинкой подавился, а по пути на работу, в автобусе, это бы тоже считалось производственной травмой, а?
– А черт его знает!
Николай, некоторое время безмолвно плавающий над крышей Эрмитажа, вдруг приблизился к беседе:
– А может, нам к президенту махнуть?
– И что? – сразу заинтересовался Василий.
– Не знаю… На разведку, как ты говоришь.
Василий озадаченно уставился на не менее озадаченного Стаса…
Москва встретила духов вечерней столичной суетой. Голуби полетали над Кремлем и сели на царь-пушке. Сразу приняв облик призраков, они огляделись.
– Вот она, первопрестольная… – торжественно сказал Стас, оживленно оглядываясь.
– Кто бы мог подумать, что от Питера до Москвы полсекунды лёту, а? – усмехнулся Вася.
– Да… Только сначала надо за рулём уснуть, – хмуро пошутил Николай. – Или маслину не в то горло пихнуть. Или на 220 вольт запасть. Тогда везде быстро.
– Ну, и чё мы будем у президента просить? – торопился Василий.
– Почему "просить"? – сразу напал на сантехника Стас. – Требовать!
– Чего требовать, Стасик!
– Как чего! Чтобы… чтобы…
– Чтобы лучше стало жить! – веско сказал Николай. – Не нам, так нашим потомкам!
– Это уже было, Коля, – сказал Стас. – Сколько народу бегало во дворцы с верой в доброго царя! И что? И ничего!.. И вообще, всё это некрасовщина. Надо что-то конкретное.
– А если его напугать! – смело предложил сантехник. – Пашку возьмём, к электричеству подключим и напугаем гаранта Конституции!
– Ага! – поддразнил его Николай. – "Напугаем"! И будет наш президент убивать и кипятить! Убивать и кипятить! Убивать и кипятить! Ты этого хочешь? Президента рассудка лишить? Нам-то уже всё равно, а как народ взвоет, который еще живой остался! Нет, Вася! Хватит уже чудаков наверху… Надо как-то иначе.
Всё это время они не покидали царь-пушки. Стас, как девочка на шаре, долговязо и призрачно громоздился на сложенных горкой ядрах. Николай сидел на самом верху. Прямо из жерла пушки показалась вдруг голова Василия:
– Колян! А что если нам революцию устроить?
– Это как?
– Ну, революцию же толпой делали. Просто нам одним конкретных требований к президенту не составить. Коллектив нужен, тогда попрёт! Вот нам и надо бы кинуть клич. Собрать народ – и к президенту! Пашка требования напишет. Под диктовку…
– Коллектив… – прошептал Николай, постигая значение Васиных слов. – Коллектив, мужики! Это идея.
Две пожилые плакальщицы сидели у входа на одно из огромных московских кладбищ и кормили голубей. Из многих способов заработать на хлеб они давно уже выбрали именно этот и свысока глядели на своих сверстниц, промышляющих с баночками возле церквей и соборов. Этот хлеб плакальщиц давался им тяжело, но интересно. Может быть, в каждой из них погибла невостребованная в младые годы актриса? По крайней мере, прибиваясь к похоронной процессии, они в два голоса выдавали такой грамотный и горький плач по покойному, что компания, изначально не собиравшаяся особенно хлопотать над могилой, рыдала в три ручья. В девяти случаях из десяти их пускали к походному столику, чтоб помянуть усопшего. В шести случаях забирали в автобус и везли к месту поминок, и только в двух случаях из десяти отпихивали в сторону и грубо гнали, не дав всплакнуть ни минуты. Женщины не обижались и ждали следующую процессию, верно полагая, что дело делают богоугодное, поскольку оплаканный покойник всегда меньше теребит совесть тех, кто оставляет его здесь, не промочив глаз. Дуэт плакальщиц был интернациональным: терпеливость и голосовые данные русской бабушки прекрасно дополняли интуиция и сообразительность бабушки еврейской, впрочем, здесь, на кладбище, никто и не знал никогда, что одну из них звали Нина Ивановна Хохотулина, а вторую – Эмма Борисовна Усыкон.
Старушки заканчивали свой рабочий день, понимая, что в канун вечера сюда уже никто никого закапывать не приедет. Рядом с ними на скамейку приземлились три покойных кормильца.
– Подвиньтесь-ка, бабули! – шуганул их Вася, но бабули не отреагировали. – Итак! Уважаемая Информация! Скажи, пожалуйста, сколько народу окочурилось в России в последние дни? – Он зажмурился и через секунду ужаснулся: – Ничего себе!
– Что? – спросил Николай.
– Да ужас!
– Вася, всё не так, – сказал Стас и в свою очередь зажмурился. – Уважаемая Информация, сколько народу ушло недавно из жизни в черте столицы?.. Ой.
– Что? – Василий и Николай ждали ответа.
– Да что-то много очень.
– Ладно! Тогда я, – сказал Николай. – Уважаемая информация, сколько людей умерло в здравом уме и светлой памяти за последние 5 дней и похоронено вот на этом кладбище?.. – Николай открыл глаза. – Ну, что ж, вполне приемлемая цифра. Хоть и страшненькая. А главное – они ж все могут подключиться к электричеству и… – Николай улыбнулся и закончил: – Вот их и позовём.
– Как позовём? – спросил Василий. – Куда позовем?
– Как куда? Революцию делать! К президенту, в кабинет. Ты давай, лети за Пашей, а мы со Стасиком сейчас народ гаркнем. Встречаемся в Кремле!
– Есть! – обрадовался Василий и исчез.
Бабки-плакальщицы давно уже развернули на скамейке целлофановые мешочки и нежно ужинали печенюшками, кусочками сыра и колбасы. Нежность родилась из бутылки водки, которую Эмме Борисовне сегодня почти случайно удалось стянуть со столика и спрятать в своих дремучих одёжках. Вообще-то, старушки пили не каждый день, но сегодня уже опрокинули по два пластиковых стаканчика, и забытое настроение беспечности неожиданно вернулось к ним. А скрашенное чудными видами желтеющей растительности, это настроение крепко прижало их к скамейке.
– Ты, Нина, погляди, какая красота кругом! – сказала Эмма Борисовна чуть заплетающимся языком.
– Не говори! – старенькая Нина давно уже с улыбкой глядела на притихшие к вечеру кусты и деревья. – Как покойникам-то уютно здеся! Нам бы с тобой, Борисовна, сюда прилечь потом-то.
– Куда! Тут людей с деньгами хоронят. Нам с тобой тут не место, Нин. Вот ты себе на смерть приготовила?
– Какое! На жизнь бы хватило, а уж как помру – без разницы, кто и где меня положит.
– Знаешь, Нинка… – Эмма Борисовна близоруко прищурилась и вгляделась за плечо старушки, – надо бы нам с алкоголем-то кончать. Вот мне уже минут пять мерещатся за твоей спиной какие-то прозрачности. Будто люди, а будто и туман.
– Где? – Нина Ивановна обернулась. – Точно. Но это ничего, это просто мода сейчас такая. "Глюки" называется. Это с наркоманией к нам зараза пришла. Из-за границы! Вот при коммунистах-то такого безобразия и не было, а сейчас погляди тока! Везде глюки, куда ни глянь! О! О! Смори на их! Ходют, руками размахивают, орут как будто! Я, Борисовна, двоих вижу, а ты скока?
– Да на скамейке-то вроде двое, а то и четверо, в смысле, две пары…
– Ой! Борисовна, а ты гляди там-то глюков скока! – Нина Ивановна указывала надкушенной конфеткой в сторону кладбища.
И действительно. Со стороны могил будто ветром выдувало какие-то неясные, бледные тени в виде силуэтов людей. И с каждой минутой скопище этих едва различимых, прозрачных, как медузы, силуэтов всё разрасталось. "Прозрачности" плыли прямо к скамейке, и скоро пожилые плакальщицы оказались просто в их в кольце.
– Фу ты! Прям наваждение! – Нина Ивановна налила из бутылки в пластиковые стаканы. – Давай-ка, Борисовна, еще тяпнем, а то мы от их не избавимся. Прям в глазах всё плывет, у тебя тоже?
Эмма Борисовна кивнула и выпила. За ней выпила и громко крякнула Нина Ивановна:
– Всё правильно! Сейчас еще немного тяпнем, и все глюки уйдут. Вместе с сознанием.