– Всё… Мне здесь делать нечего. Ты, девушка, одевайся. Представляю, как коммунисты взбесятся! Нет… Никому не скажу. Что было, то было. Прощевай, Ося Виссарионовна.
Василий проплыл сквозь стену и сразу оказался не во дворе Кремля, как ожидал, а на какой-то узкой и грязной улочке провинциального городка. Оглянувшись, сантехник увидел позади себя небольшое здание с розовой, осыпавшейся местами штукатуркой, несколько деревянных дверей, дюжину людей на разбитых ступенях крыльца и выгоревшую табличку под тусклой лампочкой: "Кропоткинский районный театр". Немногочисленные зрители расходились после спектакля "Вожди Отечества".
– Футы – нуты! – Василий расхохотался. – Не ожидал! Ты, уважаемая Информация, еще и шутник! А я чуть было не поверил. Да-а… Это ты надо мной пошутила… Понимаю… Над сантехниками кто только не шутит… Нехорошо, Информация, нехорошо.
Стас возник из кочки в каком-то абсолютно деревянном мире. Широкий дом, амбар, еще какие-то строения, включающие колодец, всё обнесено высоким забором – инженер понял, что он во дворе дома Ильи Муромца. За забором со всех почти сторон стояли высоченные косматые ели. Слегка волнуясь, Стас просочился в дом сквозь кладку из огромных бревен.
Никаких перегородок. Печь. Лавки. Низкие окна, затянутые бычьим пузырем. Полумрак. На стенах связки лука и грибов. Кадки и горшки на полках, в углу огромный топчан, укрытый дюжиной овчин. Всё это Стас увидел мельком и не в первую очередь. В первую очередь он увидел плечи. Илья сидел спиной к невидимому гостю, заслоняя, казалось, всю избу, и ел.
– Маманя, луку ишо подайте… – голос прозвучал громоподобно. Просторная изба сразу показалась Стасу тесной для таких звуков.
Откуда-то из-за печи вывернулась маленькая сутулая старушка и молча поднесла сыну лук и еще что-то горячее в горшке на коротком ухвате.
Стас обошел стол и заглянул в лицо легендарному предку. Если Майка Тайсона выбелить, как Майкла Джексона, отрастить ему волосы и покрасить в русый, а скулы, челюсти и губы укрыть грубой кудрявой бородой с усами, то, наверное, получился бы мужчина, которого видел перед собой Стас.
Все предметы вокруг Илюши казались игрушечными. Большая тесаная ложка в его огромной ладони с узловатыми пальцами напоминала огрызок карандаша. Рваная краюха домашнего хлеба выглядела не более баночки гуталина. Стас залюбовался великаном.
Илья отодвинул глиняный горшок, аккуратно положил на стол ложку и утер усы рушником:
– Благодарствуйте, маманя.
– Кушайте, кушайте, сыночка… – запела от печи старушка, чуть согнувшись в пояснице. – Давеча-то недоели, так, может, блинчиков-то теперь согреть потеплей?
– Не надо… И ишо… Маманя, не зовите вы меня на людях сыночкой, позорно по Мурому-то, не надо, мне сколь годов-то уже…
– Не буду, Илюша, не буду, не серчайте уж.
Илья начал подыматься из-за стола. Стас никак не мог дождаться, когда же он выпрямится в полный рост, а Илья и не выпрямился. В полусогнутом состоянии Муромец тяжелыми шагами пересек горницу и вышел в дверь, согнувшись еще более. Стас последовал за ним. Вот во дворе Илья, наконец, распрямился и по-хозяйски оглядел двор.
– Ну, богатырь! – восхищенно прошептал Стас. – Настоящий богатырь!
Лапти богатыря достигали полуметра. Длинная рубаха до колен, подпоясанная веревкой, выглядела как парус. Оглянувшись на избяную дверь, Стас подивился, как вообще тут смог пройти человек такого сложения.
В ворота громко постучали. Илья в два шага пересек двор и одной рукой отворотил в сторону тяжелую створку.
– Добрый день тебе, Илья… – сказал снизу вверх крепкий, коренастый мужик. – А не вышло опять, не серчай. Растил его, растил, а не растет. Уж чем тока не скармливал – всуе всё. Уж и матка у жеребца здорова, уж и семя ядреное, а всё одно переломишь его по хребтине, как в седло сядешь, верно говорю! Прости. Небось, и нет на всём свете такой лошадки, чтоб тебя, доброго, понесла…
– А я, Ваня, и не ждал, … – Илья махнул огромной рукой. – Знаю, не смогёт ни один. Так и что… Ходил пешим, и буду ходить, не жалься, Ваня, не беда… А для сумы… для бранного хозяйства маво у меня кобылка есть… – Илья обернулся к сараю и тихонько свистнул. Из сарая во двор сначала выглянула, а потом и вышла грациозно красивая пегая лошадь. Мотнув головой, она потопталась на месте и будто нерешительно двинулась к Муромцу. Когда лошадь прошла мимо Стаса, она показалась ему высокой и стройной, а когда приблизилась к богатырю, стала выглядеть как пони. Илья положил на её круп тяжелую ладонь:
– Ну, что, девка, купаться пойдем?
Лошадка ржанула и тут же стала коротко наступать на мужика, тесня его из ворот. Втроём они медленно пошли со двора. Мужик продолжал в чем-то оправдываться, а Илья только изредка равнодушно отмахивал рукой.
Стас смотрел им вслед и улыбался.
– Вот тебе и Муромец… Вот тебе и всадник…
Николай вдруг оказался на поляне посреди заснеженного редколесья и инстинктивно обхватил себя руками, хотя холода, естественно, не испытал. Только крылышки за спиной затрепетали чуть быстрее. Он огляделся. И вздрогнул. Прямо напротив него, буквально в нескольких шагах, стоял человек в черном. Цилиндр, бакенбарды, смуглое лицо. Ноздри поэта ходили ходуном.
– Александр Сергеевич! – не веря себе, проговорил Николай и улыбнулся. И сразу увидел в правой руке Пушкина тяжелый пистолет, стволом глядящий до поры в притоптанный у ноги снег. Николай обернулся. Поодаль стояла такая же стройная черная фигура, и еще несколько людей в стороне, а еще дальше две повозки, запряженные лошадьми.
– Господи! Это же…
Все команды были уже позади. На лице Пушкина ясно читалось волнение. Вот он медленно и все же чуть суетливо поднял пистолет, прицелился, закусив губу, и выстрелил. Эхо повторило грохот взорвавшегося в стволе порохе. С ближайших деревьев осыпался снег. Пуля шевельнула воздух где-то возле призрачного плеча Николая. Кто-то охнул, кто-то вскрикнул, черная фигура на другом конце поляны пришла в некое беспокойство, чуть согнулась, но вновь выпрямилась. Пушкин опустил пистолет и коротко выдохнул – на миг его лицо окутало белое облачко горячего дыхания. И опять наступила тишина ожидания. Николай только по этой тишине понял, что Дантес уже поднял пистолет.
– Александр Сергеевич, он вас сейчас грохнет! Александр Сергеевич! – Николай развернулся навстречу выстрелу и попятился к поэту. – Точно грохнет, тикать надо. – Он оглянулся на смуглого дуэлянта. – Вам бы сейчас "калашникова"…
Пушкин застыл. Лицо его уже не было смуглым, скорее бледным. Темные глаза, не мигая, смотрели в сторону противника. Николай оказался теперь совсем рядом и неотрывно глядел в это удивительное лицо, будто стремился запомнить.
Заснеженная тишина во второй раз взорвалась плотным, раскатистым залпом. Николай, вскинув руки, шагнул в пространство, разделявшее пулю и тело Александра, но изменить что-либо не сумел. Пушкин ахнул, прихватил рукой место ранения, и тихо опустился на снег. Он ничего не говорил. Только боль читалась на изгибе его полных, побелевших губ. К нему бежали люди.
Николай отступил от раненного, не оставляя его глазами, и так и стоял – толстый, с крылышками, на широко расставленных ногах и с удивлением во взгляде.
– Господи, он же без пули был! – шептал Николай сам себе. – Вот только что! Совсем живой, без пули… Совсем живой…
Раненого унесли в повозку, которая тут же сорвалась с места. Чуть позже лес покинул Дантес и его секунданты. Николай молча проводил их взглядом.
Высокий капитан с досужей физиономией подошел к БТРу. Подумал, пнул колесо, еще подумал, открыл боковой люк и с кряхтеньем пролез вовнутрь. Около минуты он чем-то гремел, потом зашуршал, чертыхаясь и матерясь вперемешку, и вдруг стих. Вскоре он вылез наружу, и на лице его не осталось и следа досуга. Наоборот! Капитан был радостно подавлен, если можно так сказать. Беспокойство с оторопелостью, страх, восторг и смятение последовательно чередовались на его долгом лице.
Капитан прикрыл дверь люка, отошел, постоял, вернулся, оглянулся по сторонам и вновь залез в БТР – пачки зеленых купюр в бумажном мешке притягивали его, как магнит.
В этот момент на крышку верхнего люка прилетел маленький темно-серый голубь. Практически сразу же к нему присоединились еще два – толстый сизый и тощий с белыми пятнами. Тени голуби не отбрасывали. Поворковав, они запросто обернулись Василием, Николаем и Стасом.
– По-моему, в нашей машинке кто-то вошкается… – сразу сказал сантехник.
– Не кто-то, – возразил со знанием дела Стас, – а капитан из мотострелковой роты Сидоров Иван Матвеевич.
– И не вошкается, а "чахнет над златом"… – добавил Николай.
– Как это "чахнет над златом"?
– А это, Вася, значит, что капитан Сидоров плачет над нашим мешком с баксами и мучительно думает, чьи они, и как бы ему их присвоить.
– Не получится у него, – хохотнул Василий. – Вот спорю с кем угодно на пару миллионов долларов, что у него ни черта не получится, раз уж у нас не получилось.
Между тем, почти так и происходило. Капитан вылез из БТРа с хлопотливым лицом и бумажным мешком на спине. Поозирался по сторонам и вновь залез в броневик.
Теперь усмехнулся и Николай. А Стас ни с того, ни с сего сказал, ни к кому не обращаясь:
– Илья Муромец, оказывается, никогда на конях и не ездил, как на картинках рисуют.
– Это почему же, Стасик? Паховая грыжа что ли?
– А он огромный очень. Если сядет на коня – ноги на земле стоят, да и вес – за 300 кг, наверное. Лошадки такой еще не народилось. Это я сам видел, своими глазами.
– Интересно… – задумчиво произнес Василий и вдруг рассмеялся. – А меня Информация надула. А может, просто перепутала…
– Это как? – осведомился Николай.