Где-то он видел этого человека и знаком ему был его мертвый и неподвижный взгляд из-под тяжелых обезьяньих надбровий. Помнил он и эту скользкую плоскую лысину…
- Позвольте представиться. Моя фамилия Шлапаков, - протянул руку человек. - Как вам нравится весь этот балаган? - Шлапаков кивнул лысиной в ту сторону, откуда веяло музыкой. - Русью, как говорится, здесь и не пахнет. Выпьем!
- Будьте здоровы, Шлапаков! - Пашка чокнулся с новым приятелем. - Честно говоря, я тоже не люблю, когда русские начинают придуриваться под иностранцев. Но такой уж, видно, наш характер… У меня знакомый на месяц съездил в Америку и вернулся с акцентом. Метро называет сабвеем…
- Пойдемте к гостям… Вы должны меня поддержать, - предложил Шлапаков, когда они выпили. - Мне одному с ними не справиться, а вот вдвоем мы им докажем.
- Да мы вдвоем гору свернем! - обрадовался Пашка неожиданному союзнику. - Только тут тонко надо, без напора. Я недавно завелся и все дело испортил. Художник один, сволочь такая… А нам надо деликатно и вежливо…
- Вы меня обижаете, Павел! Именно деликатно…
- Беру свои слова обратно, - поспешил исправиться Родионов. - За обиду не взыщите. Я несколько выпил, кажется…
- Не может быть! - возразил Шлапаков. - На мой взгляд, вы абсолютно трезвы. Как стекло. Вперед?
Они прошли в гостиную, наполненную народом. Шлапаков громко представил Пашку:
- Родионов Павел! Знаменитый писатель!
Пашка протестующе замахал руками. Публика заинтересованно смолкла, и лица всех присутствующих повернулись к ним. Стали подходить со стаканами в руках, разглядывать Пашку. Они со Шлапаковым оказались в середине небольшого круга. Родионов смутился и попытался смешаться с толпой, но Шлапаков, придерживая его за рукав, другой рукою подтянул к себе пожилого белобрысого господина и, подмигнув тому, снова громко выкрикнул:
- Так вы, Алмазов, утверждаете, что Россия не великая страна! Что это рабская душа…
- Кто говорит, что Россия не великая держава? - с пол-оборота завелся Родионов и шагнул к пожилому господину. - Этот? Он говорил такое? Этот урод…
- Ничего я не говорил! - взвизгнул господин, отступая. - Я говорил про некоторую отсталость…
- Отсталость? - перебил Пашка. - А кто радио изобрел?
- Именно! - поддержал Шлапаков.
- Первый двигатель? Вертолет? Таблицу Менделеева? - наседал Родионов на оробевшего господина. - Кто, в конце концов, придумал ваш проклятый телевизор? Японцы, по-вашему? У кого самая большая страна в мире? Вы думали, даром Бог дает великую державу? Швейцарцам Швейцарию с ноготок, а нам Россию!..
Он победительно оглядел собравшихся.
- Цейлонцам Цейлон, а нам Россию! - подхватил кто-то из задних рядов со смехом.
Шутка понравилась и понеслось на все лады изо всех углов:
- Франкам Францию, а нам Россию!..
- Монакам Монако, а нам…
Как ни пьян был Родионов, но такую неприкрытую издевательскую иронию он конечно мигом почувствовал.
- Молчать! - крикнул он, бледнея. - Так вот кто вы здесь… Все вы тут манаки чертовы! Это Грыбов вас придумал! Подлец!..
Кто-то сильно дернул его за рукав, и Родионов обернулся, ища глазами обидчика, но все лица были одинаково круглы и расплывчаты. Теперь кто-то еще с другой стороны дернул его за полу пиджака.
Пашка растерянно озирался. Шлапаков сунул ему спасительный стакан.
- Сейчас разберемся! - пообещал Родионов, принимая стакан. - Сейчас мы, может быть, и на кулаках поговорим кое с кем…
Он залпом выпил до дна.
- Кто всех вас вспоил-вскормил? - воззвал он к окружающим. - И вы смеете клеветать…
- А кто это нас так напоил? - подхихикнуло за спиной.
- Мать земля сырая! - крикнул Шлапаков, широко улыбаясь слушателям.
И Родионов пристально посмотрел ему в лицо.
- А ведь я тебя раскусил, друг, - хватая Шлапакова за лацканы, сказал он. - Я тебя мгновенно раскусил, кто ты есть. Понятно, чей вы все тут электорат!.. Я пресеку вашу бюргерскую пьянку!
Чей-то острый кулачок вонзился ему в лопатки. Пашка качнулся и ринулся на Шлапакова. Послышался испуганнный и вместе радостный визг. Обрушилось стекло, и искры брызнули из глаз Родионова.
Потом ему крутили руки в прихожей и трещал раздираемый на плечах пиджак. Все это запечатлелось в его угасающем сознании отдельными молниеносными эпизодами. И самый страшный эпизод, самая мучительная картина - Ольга, стоящая в стороне и закрывающая лицо ладонями.
Глава 12
Блин и Длинный
Всю ночь Родионов по анфиладам комнат гонялся за врагом, и почти настигал его, но тот ускользал в самый последний миг, стыдливо прикрывая лицо ладонями. Наконец, Пашка загнал его в угловую комнату и плотно прикрыл дверь. Он где-то здесь, дышит…
- Ты кто таков? - кричит Пашка, приметив торчащие из-под портьеры лакированные носки ботинок, которые пытаются тихонько втянуться и укрыться в бархатных складках.
Он откидывает портьеру, за ней стоит плюгавый мужичонко и прикрывает лицо ладонями.
- Ты кто такой? - грозно повторяет Пашка. - Зачем ты тут прячешься? Зачем скрываешь свое лицо?
- Я твой бордовый пиджак, - тихо отвечает мужичонко и опускает ладони. - Мне стыдно, ибо я разорван по швам…
"Когда человек болезненно переживает свой позор или слишком долго и глубоко мучится угрызениями совести, вспоминая о своем падении, это говорит лишь о том, что он чересчур высоко себя ценит, что он попросту заносчив, горд и самолюбив".
Записав на подвернувшемся клочке бумаги эту фразу, которая, впрочем, нисколько его не успокоила, Родионов встал от стола и в который раз за утро подошел к зеркалу. На него снова глянула физиономия с разбитой скулой и жалкими покрасневшими глазами.
- Скотина! - выругался он и ударил себя кулаком в щеку..
Малиновый пиджак с вывернутыми рукавами валялся в красном кресле поверх скомканных зеленых брюк с вывернутыми же штанинами… Видно было, что снималось все это рукою поспешной и решительной.
Он не помнил, как добирался накануне домой, скорее всего, просто спал в машине и очнулся только тогда, когда нужно было уже выходить. Вспомнил он, как судорожно позевывая и обхватив холодный рельс обеими руками, стоял в своем дворе, пока Ольга рассчитывалась с водителем. Вспомнил еще, как входя в дом, все повторял: "Ловко я врезал им, чертям!.. Россия им не держава… Уроды!.." Как Ольга вела его по коридору, отстраняясь от его назойливых объятий. Как приказала ему: "Немедленно в воду. В горячую. Потом контрастный душ. А потом поговорим…" "Яволь!" - козырнул он и отправился в ванную комнату. А когда вернулся, комната была пуста…
Нужно было что-то делать, что-то предпринимать. Хотя бы просто двигаться, чтобы не донимали эти угрызения… Он поднял пиджак и тотчас скомкал его, зашвырнул в темные глубины шкафа. Вещь была утеряна безвозвратно, слишком безнадежные разрывы…
Движения Родионова были порывисты и хаотичны. Взявшись за веник, он начинал энергично подметать совершенно чистый пол, затем вдруг задумывался, застыв на одном месте, взглядывал на часы, хлопал себя по лбу и бежал на кухню снимать с плиты кастрюльку с вареными яйцами. Тут обнаруживал он и вспоминал, что никакой кастрюльки еще не ставил, а только намеревался это сделать. Еще раз взглянув на часы, оставлял это дело и заставал себя стоящим у платяного шкафа и перебирающим небогатый набор рубашек. Считал удары, расслышав внезапно бой часов из комнаты полковника, но даже и этого дела не мог довести до конца. Кажется, пора было бежать на работу.
И несмотря на то, что он так часто сверялся со временем, именно в этом пункте он здорово ошибся. Это выяснилось уже на улице, когда проходя мимо булочной, услышал чей-то громкий вопрос и, еще раз поднеся к глазам часы, наконец-то смог ясно различить положение стрелок.
- Без четверти девять, - ответил он, не веря глазам своим, и еще раз пригляделся к циферблату. Но все было правильно, секундная стрелка двигалась по кругу, стало быть, механизм был в исправности. Он-то думал, что уже около двенадцати, и эти три лишние часа, обвалившиеся на него, были очень досадны.
- Я не об этом, - уныло произнес все тот же посторонний голос, который остановил его вопросом. - Мне начхать на время. Дай тысячу рублей-то… Если можешь - пять…
Родионов поднял голову и увидел стоящего перед ним солдата с протянутой рукой. Возле этой булочной почти всегда ошивались солдаты из расположенной поблизости воинской части. Две-три шинели обязательно дежурили тут, высматривая подходящего клиента. В отличие от профессиональных нищих, безропотно принимающих всякое даяние, эти ниже тысячи не опускались.
Поначалу прохожие удивленно останавливались, не понимая, чего требуют от них люди в военной форме. Не ослышались ли они… Затем суетливо рылись в карманах и кошельках. Стесняясь и жарко стыдясь, быстро совали в протянутую руку нужную бумажку и спешили прочь с этого места. Солдат, пробавляющийся сбором милостыни, был еще странен, непривычен для обыденного сознания. А потом незаметно привыкли. Слишком много удивительного и необычного совершалось вокруг. Таков становился уклад и стиль жизни вообще, где совершенно естественно и даже как должное выглядела солдатская серая шинель с безобразно расслабленным ремнем и с протянутой за подаянием рукой. Если бы хлястик на шинели был оторван и болтался на одной нитке, было бы еще лучше, еще естественней. По крайней мере, абсолютно в стиле новой жизни. Но и то сказать, нельзя было без сочувствия глядеть на эти сирые фигурки то ли подростков, то ли ссутулившихся старичков, перетаптывающихся в громадных тяжелых сапогах на толстой подошве.
Родионов послушно вытащил деньги.