Завернув во двор соседнего дома, чтобы посидеть на скамейке и обдумать, куда девать некстати обнаружившееся время, он застал за деревянным столиком давних своих знакомых - Длинного и Блина, дующихся с утра в потрепанные карты.
У Блина было круглое простоватое лицо, и кличка вполне соответствовала его внешности. Длинный же на деле был коренастым, приземистым рецидивистом с коричневым от чифиря лицом.
- Садишь, Паш, - подвинулся Длинный, уступая угол скамейки.
Родионов рассеянно присел.
Сыграли несколько конов в "двадцать одно". Пашка понимал, что сейчас он проиграет, но противиться обстоятельствам не стал. Почему-то вспомнился ему в эту минуту окающий колхозник, недавно всучивший ему со скидкой трехлитровую банку первоклассного меда, который через два дня отстоялся и превратился в бурую патоку…
Колода карт переходила из рук в руки. Даже Родионову дали ее подержать раза два, а затем банковать стал Длинный. На столе незаметно накопилась порядочная горка денег, и Длинный объявил "стук".
- На все! - отважился Блин, взял одну карту, другую и скинул на стол.
- Перебор, падла!..
Кучка денег удвоилась.
У Родинова был бубновый туз.
- На все! - решился он, чувствуя свою обреченность, а потому бдительно следя за руками Длинного.
Длинный метнул ему даму пик.
- Еще, - попросил Пашка и получил туза.
- Перебор, - вздохнул он и, порывшись в карманах, вытряхнул на стол все свои деньги.
- Постой, постой, Длинный! - опомнился он. - Сейчас только был этот туз у Блина! Как же он мог попасть ко мне?..
- У Блина пиковый был. - парировал Длинный.
- Пиковый, Паш. Клянусь матерью! - подтвердил честным голосом Блин, отслюнявил толику денег и отправился в ближайшую палатку за вином.
Минуты две посидели молча.
- Паш, опиши мою жизнь, - предложил Длинный, лениво помешивая карты. - Такой роман будет. Такая книжка, Паша! Тебе, естественно, тридцать процентов…
Но Родионов никак не отреагировал на это предложение. Он попадался уже на эту приманку. Как-то раз в поезде, узнав о том, что он сочинитель, точно так же начал разговор случайный попутчик с Западной Украины. Пашка приготовился выслушать увлекательную повесть и, можеть быть, записать ее по горячему следу. Но рассказ попутчика был до того банален, скучен и пуст, что Родионов уже через несколько минут раскаялся, сидел, окаменев от тоски, через слово слушая запутанную длинную историю о том, как подменили новый мешок с комбикормом на мешок старый, залатанный. Подлец шурин не признавался и тогда рассказчик порезал ночью его бредень… "Бредень, бредень, бредень…" - само собою стало повторяться в голове у Пашки, и он сбежал в тамбур от болтливого собеседника, где простоял целый час, надеясь, что утомительный попутчик ляжет спать, но не тут-то было…
- Готово! - радостно доложил Блин, звякая бутылками.
- С тебя, Длинный, еще пять штук… Не хватило, я из своих добавил. - походя соврал Блин, выставляя на стол и распечатывая бутылку водки с очень сомнительной этикеткой.
Пашка пить наотрез отказался, а когда приятели доканчивали бутылку, тихо сказал, обращаясь к Длинному:
- Ты не думай, что я такой дурень, ничего не вижу…
- Ты че, Паш? Точно ведь был пиковый! - перебил Блин.
- Я все равно буду жить по-своему, - твердо пообещал Пашка, не обращая внимания на реплику Блина. - Я все равно буду жить простодушно! Что бы ни случилось.
- Живи, Паша, простодушно, - одобрил Длинный, чуть-чуть скривив уголки губ. - Будем просты, как дети…
- Я хочу жить, по-возможности, простодушно, - повторил Родионов, заметив это движение скептических губ, перекидывающих дымящуюся сигарету.
Старый зэк быстро взглянул на Пашку острыми и умными глазами-буравчиками, чуть прищурился. И было в этом волчьем прищуре какое-то горькое воспоминание о жизни, практический и злой опыт.
- Охота есть, играй в свои игры, - ответил Длинный. - Возможность есть, играй…
- На зоне ему бы трудно пришлось, - сказал Блин.
- Живи, Паша, простодушно, - повторил Длинный.
- Я троих зарезал, - неожиданно вмешался Блин. - Сидели вот так же, в картишки перекидывались, в буру. Дернули меня, я двоих сразу замочил, ушел. Потом вернулся и - третьего. Но не до конца, не насмерть. - Блин растянул длинные белые губы. - Зашили их, а мне с тех пор жизни нет… К осени опять сяду.
- Зачем, Блин? - не понял Родионов.
- Все равно жизни нет, - объяснил Блин и допил вино из пластмассового стаканчика. - Там мне лучше, привык… А тут спиваюсь только. Цели нет.
- Нет цели, - подтвердил и Длиннный. - Ты, Паш, пиши. По жизни пиши, ничего выдумывать не надо. Пиши по жизни.
Грустно и тяжело зашумел громадный тополь над беседкой, где они сидели. Как-то вдруг потемнело и похолодало, застучали первые капли дождя по жестяной крыше. Фонтанчики пыли, крохотные сухие взрывы побежали по песочнице и сразу же стеной обрушился на землю обильный густой дождь. Все трое замолчали, закутались в пиджаки.
- Нет цели, - через минуту снова сказал Длинный. - Айда, Блин, ко мне, хрена ли здесь сидеть. Пойдем с нами, Паша?
- Нет. - ответил Родионов. - Куда мне за вами… Да и на работу пора.
Дождь стих так же внезапно, как и начался. Еще срывались с листьев крупные капли, но весь тополь озарился очистившимся солнечным светом.
Длинный с Блином, прихватив остатки водки, пропали в черной дыре подъезда. Поднялся и Пашка. Асфальт дымился и быстро высыхал, а когда Родионов добрался до площади у метро, там было совсем уже сухо, точно никакого дождя и не было.
Глава 13
Странная ночь
Ольга позвонила ему на службу, и Родионов подивился ее тактичности, потому что она ни единым словечком не обмолвилась о вчерашнем, точно этого вчерашнего и не было. "Родионов, я приду к тебе вечером. Жди", - сказала она и попрощалась.
Он хотел уйти со службы пораньше, но выдался на редкость хлопотливый и бестолковый день. Его то и дело вызывали к начальству, требовали какие-то справки и отчеты о давно позабытых делах, и справки эти, как на грех, куда-то зашились, расползлись по ящикам стола, затаились между рукописями.
Он отвечал по телефону, два часа выпроваживал цепкого, закаленного в редакционных битвах фельетониста, который пытался всучить ему старые, пятидесятых еще годов фельетоны о колхозной жизни…
Затем явился робкий и немногословный прозаик, который после очень долгих немых препирательств забрал наконец-то свою рукопись романа и пропал, попрощавшись загадочно и туманно:
- У меня с литературой отношения сложились, так сказать, платонические. Так что сами понимаете…
Через минуту после его ухода обнаружил Родионов на краю стола двухтомник, незаметно оставленный этим же прозаиком.
Южаков приходил, всплескивал руками и выхватывал из рукава платок. Уходил, долбя коваными пятками паркет и чихнул на повороте с громким отчаянным криком, согнувшись в поясе, и снова эхо этого крика испуганно металось по лестничным пролетам и этажам…
И не успело затихнуть и успокоиться это эхо, как на пороге возник новый посетитель. С ним Пашка разделался довольно быстро. Впрочем, дело было несложным: посетитель написал "Письмо американскому народу" и просил теперь отправить за счет редакции.
И опять его срочно требовали к начальству, разбираться с очередной жалобой, так что к вечеру Родионов вымотался окончательно. Когда он наконец добрался до дому, уже смеркалось.
Нужно было подготовиться к приходу Ольги.
Родионов энергично принялся за дело. Вымел комнату, застелил свой диван, убрал на столе…
Несколько раз кидался на него ожесточившийся Лис, который страшно не любил всяких уборок и перестановок, и в конце концов Пашка вышвырнул его в форточку.
Он встал посередине комнаты, представив себя посторонним человеком, рассеял зрение, чтобы почувствовать общее настроение комнаты. Все было как будто в порядке. Никаких тревожащих впечатлений. Впрочем, узкая темная полоска окна привлекла его внимание. Представилось приплюснутое к стеклу враждебное любопытное лицо, подкравшееся с улицы и затаившееся там. Он плотно задернул шторы, заделывая неприятную брешь. Предполагаемый похотливый свидетель потоптался под окном и бесшумно сгинул в темноте.
Внешний мир утратил очертания. Реальность была только здесь, в этих четырех стенах. Паучок прятался за иконами в правом углу, но он был не опасен для Пашки. Смущали рога с осколком черепа, валяющиеся в левом углу комнаты, и Родионов прикрыл их полотенцем. Накануне, в рассветных сумерках, бросив взгляд в угол, Родионов смутился, ему показалось, что рога эти шевелились, словно там сидело в засаде некое хищное существо. Он вскакивал раза три, то накрывая их плащом, то поворачивая к стенке, но выходило еще страшнее, начинало взыгрывать воображение, и тогда он оставил их открытыми, стараясь больше не смотреть в тот угол. Но теперь он будет не один, а когла человек не один, воображение его теряет глубину и живость, у вещей отнимается их творческая одухотворенность.
Золотой свет заливал комнату. Мир по-прежнему был густ и плотен, но во всей обстановке Пашка вдруг ясно почувствовал какую-то пронзительную прощальную печаль. Так бывает солнечным августовским днем, когда встрепенется от внезапного порыва ветра березовая роща и густо посыплется с ослабевших веток невесомая листва. И долго еще успокаивается это сухое шуршание, несколько упрямых листков все еще пытаются зацепиться за соседние ветви, прежде чем упасть на землю, но безуспешно. Роща еще по-летнему жива, еще нет в ней явных осенних прорех и просветов, но человек уже замер с дрогнувшим сердцем - как быстро летит время, вот уже и осень, а там зима, зима…