- Вы платите за услугу - вы получаете услугу.
И, мог бы я добавить, уговор есть уговор. По крайней мере, так я смотрел на мир… и на договоренность с Фитцсимонс-Россом. Поэтому, вернувшись в тот вечер домой и не застав соседа, я оставил наушники и десятиметровый удлинитель рядом с проигрывателем, приложив записку:
"Это тебе. Думаю, провод достаточно длинный, чтобы ты мог свободно перемещаться по мастерской. Продавец заверил меня в отменном качестве звука. Приятного прослушивания… Томас".
Я поднялся наверх и решил пораньше лечь спать, так что к одиннадцати уже был в постели.
Музыка загремела вскоре после полуночи. Только на этот раз это был не Барток, и не Джон Колтрейн, и не кто-нибудь из этой рафинированной когорты. Нет, сегодня это был самый зубодробительный хеви-метал - что-то вроде скрежета, имитирующего лобовое столкновение пяти автомобилей. Выбор был не случайным, я в этом не сомневался. Такфитцсимонс-Росс давал мне понять, что компромисс с наушниками отвергнут. Я встал с кровати, надел халат и спустился вниз. Фитцсимонс-Росс увлеченно работал, стоя спиной к стереосистеме. Поэтому он не увидел, как я подошел к проигрывателю и убрал звук. Внезапная тишина заставила его обернуться как раз в тот момент, когда я отсоединил провода и потащил аппарат к окну. Когда я распахнул окно, он завопил:
- Что ты творишь, черт возьми?
- У нас был уговор.
- Ты не посмеешь…
- Обещаешь выполнить свои обязательства?
- Я не поддаюсь на шантаж.
- А я не собираюсь вступать в переговоры с хулиганом. Или ты выполняешь наш договор, или возвращаешь мне семьсот марок, или твоя вертушка летит вниз…
- Ты будешь диктовать мне, как себя вести, говнюк?
- Что ж, будь по-твоему.
И я выбросил проигрыватель в окно.
Фитцсимонс-Росс разом изменился в лице. Он был просто ошарашен тем, что произошло на его глазах. Сидя на полу перед своим незаконченным холстом, он смотрел прямо перед собой и молчал. Теперь он чем-то напоминал мне потерянного мальчика. Странно, но мне стало стыдно за такую грубую выходку, хотя в душе я понимал, что, если бы не осадил его, музыка гремела бы всю ночь.
Я тихонько поднялся к себе, оставив его сидящим на полу. Выпил несколько бокалов красного вина и выкурил две самокрутки. На цыпочках подошел к двери, прислушиваясь, не крадется ли он по лестнице с молотком в руке. Согласен, поддался паранойе… но, в конце концов, парень - наркоман с возбудимой психикой, так что (говорил я себе) нельзя ничего исключать. В тот момент я твердо решил, что завтра же съеду с квартиры.
Около двух часов ночи я наконец лег в постель и сразу отключился. Проснулся около полудня. Робкое зимнее солнце пробивалось сквозь венецианские жалюзи. Окончательно проснувшись, я начал мысленно составлять план действий на день.
Сходить в кафе "Стамбул" и позвонить в пансион Вайссе, поговорить о долгосрочной аренде комнаты.
Позвонить на "Радио "Свобода"" и сказать фрау Шарм, что у меня изменился телефон.
Вернуться сюда, собрать вещи, оставить Фитцсимонс-Россу прощальную записку, выразив надежду, что семисот марок ему хватит, чтобы купить новый проигрыватель (и заодно успокоить мою совесть).
После утреннего ритуала - бутерброд с сыром на черном хлебе "памперникель", две чашки эспрессо и первая самокрутка - я схватил пальто и спустился вниз. Фитцсимонс-Росс уже работал, стоя перед мольбертом, и его кисть порхала по холсту, нанося все новые слои голубой лазури. У него на голове были наушники, купленные мной накануне. Провод удлинителя тянулся по всей комнате к стереосистеме с новым проигрывателем.
Я изумленно покачал головой, и тут Фитцсимонс-Росс обернулся и заметил меня. Сдвинув наушники, он коротко выругался:
- Говнюк.
После чего еле заметно улыбнулся.
- За мной ланч в "Стамбуле"? - предложил я.
Он задумался на мгновение.
- Пожалуй.
Все указывало на то, что мой переезд откладывается.
Глава пятая
Фитцсимонс-Росс обладал еще одним талантом: он умел жить настоящим. Я даже завидовал ему в этом. Он быстро забывал обиды, никогда не горевал о прошлом и не таил злобу. Да, он мог переживать из-за какой-нибудь хлесткой критической статьи или возмущаться дублинскими "скупердяями" (его любимое словечко), ненавидевшими его за "успех, которого он добился на сегодняшний день". Но он редко жаловался на несправедливости жизни и не сокрушался по поводу упущенных возможностей. За время нашего détente ланча в кафе "Стамбул" он ни словом не обмолвился о событиях вчерашней ночи, не рассказал и о том, как ему удалось еще до полудня раздобыть новую вертушку. Напротив, он был остроумен, ироничен, увлечен разговором. Казалось, будто в публичном месте в нем включался внутренний цензор, останавливая поток похабщины, которая давно стала его фирменным стилем. Как только мы принялись опустошать литровую бутылку домашнего вина, я задал вопрос, мучивший меня вот уже несколько дней:
- Давно ты сидишь на игле?
Фитцсимонс-Росс ничуть не смутился. Закурив очередную сигарету "Голуаз", он улыбнулся и сказал:
- Четыре года.
- И это не мешает твоей работе?
- Конечно нет. Я бы даже сказал, что моя зависимость помогла мне в карьере.
- Добавила вдохновения?
- Вроде того. Но позволь мне спросить тебя, человека, по всей видимости, не знакомого с героином: ты никогда не экспериментировал с галлюциногенами?
- Однажды, еще в колледже, пробовал ЛСД.
- И?
- Ну, помимо того, что я бодрствовал целые сутки… да, это было очень круто и красочно.
- Героин - это совсем другое. Он ввергает тебя в восхитительно интравертное состояние, ты пребываешь в полном покое и уже ничего не чувствуешь… и это очень даже неплохо, если учесть, сколько ужаса в нашей жизни. Не хочу делать рекламу наркоте, но она дает ощущение величайшего блаженства.
- Если не считать негативных последствий наркозависимости.
- Надо же, Томми-бой, в тебе начинает говорить убежденный кальвинист.
- Может, поэтому я и не стал наркоманом.
- Сделай одолжение, никогда не связывайся с дурью. Ты слишком организованный, чтобы стать наркоманом.
- А ты разве не организованный?
- На поверхности - да, безусловно. Но иногда я могу предаться распутству, потому что научился совмещать это с мелочной дотошностью, свойственной мне от природы. Так что я, можно сказать, уникальный наркоман…
- Не пробовал читать мотивационные лекции по организованной наркомании?
- Если напишешь для меня текст, прочту, не вопрос. Но, признайся, без допинга ведь не проживешь? Я уверен, что иногда ты покуриваешь травку, да и выпиваешь вот. Но у тебя есть внутренний тормоз, который не позволяет выходить из-под контроля. Жаль, что ты не еврей. В тебе есть это жидовское чувство ответственности.
- Это потому, что я жид.
У Фитцсимонс-Росса было такое выражение лица, будто он шагнул в пустую шахту лифта.
- Ты шутишь, да? - произнес он.
- В иудаизме религия передается по материнской линии, и поскольку моя мать была еврейкой, значит, я - жид.
Я постарался произнести это так, чтобы стало понятно, насколько омерзительны подобные разговоры. Наблюдать за смущением Фитцсимонс-Росса было одно удовольствие.
- Это всего лишь фигура речи, - сказал он, потянувшись за сигаретой.
- Это отвратительное слово. И оно убеждает меня в том, что ты - антисемит.
- Ты хочешь, чтобы я извинился, да?
- С чего бы вдруг какому-то жиду просить об этом столь рафинированного джентльмена, как ты?
- Считай, что я уже удалил это слово из своего вокабуляра. Но мне все-таки хочется спросить: ты не жалеешь о том, что тебе сделали обрезание?
Я покачал головой, но сдержать улыбку так и не удалось. Фитцсимонс-Росс был неисправим.
- Думаю, мне не стоит отвечать на этот вопрос, - сказал я.
- И моя бестактность не повлияла на твое решение угостить меня обедом?
- Ты полагаешь, что я попытаюсь всучить тебе чек?
- Туше!
Нам принесли лазанью. Она оказалась более чем съедобной. Даже Фитцсимонс-Росс был впечатлен.
- Чертовски недурно. Странно, и почему я раньше обходил стороной это заведение?
- Возможно, потому, что в твоей жизни уже достаточно турок.
- Ой-ой-ой, какие же мы суки.
- Ты так и не объяснил мне, как тебе удается работать под героином.
- Как дьявольское зелье поработило меня? Тебе надо писать бульварные романы, Томми-бой. Скажем, "Исповедь голубого наркомана".
- Считай, что название у меня уже есть.