Прошу вас, выслушайте меня! Дряхлеет моя память, сыпятся зубы, в сосудах – какие-то бляшки… Что меня радует? Жизнь – из одних обязанностей? Без применения – а где их применять? – деревенеют и атрофируются все творческие способности, дубеет, как резиновая подметка, вся юная гибкость. Кто убивает меня, я не знаю. Но прошу вас, взываю о помощи, это невыносимо! Я знаю: жизнь этим не кончается, ей еще тянуться и тащиться по кривым дорогам лет, может быть, двадцать, но прежним, прежним своим легким взглядом я уже никогда не посмотрю на этот мир, прежним своим танцующим, пружинящим шагом в легких теннисных тапочках… да что там!.. И этот еще… Если бы у старшенького не обнаружилось положительное пирке, я никогда не связала бы свою жизнь с глубоко чуждым мне человеком. И как же все это назвать по-другому? Разве это не называется "убивают"?..
Потом, много позже станет понятно, что задолго до явления как режиссера Юрия Любимова (в описываемое время он еще с отвращением играл ненавистную роль юного молодогвардейца Олега Кошевого в театре им. Евг. Вахтангова), задолго до него мама, по-видимому, бессознательно пыталась осуществить брехтовскую мечту о театре улиц. Вот почему она так активно вовлекала в свои импровизации весь подручный человеческий материал.
Без сомнения, со временем и папа наливался опытом, так как, бывало, еще на самом взлете скандала папа, вдруг прозрев в мамином лице некоторое сходство с народной артисткой СССР Верой Пашенной в роли Вассы Железновой, начинал заклинать ее:
– Зое! Только не входи в роль. У-мо-ляю, не входи в роль! – И вы усмехнетесь и не поверите, но в этом месте папа, очевидно теряя и вкус и меру, таки заламывал свои женские, по маминому нелицеприятному выражению, ручки.
И что же? То ли брехтовская мечта о театре улиц-лестниц-подворотен стала сбываться, то ли в подъезде и без мамы хватало талантов, но крепко сваренные и круто посоленные сцены из народной жизни, перекипая в коммунальных квартирах, все чаще теперь выплескивались наружу. А в этом-то ведь и весь смысл театрализации быта.
Праздничное утро
– Сынуле, вставай! Проспишь парад, – говорит над моим ухом папа. – Ну-ка, гляди!
Я открываю глаза. Папа, сияя улыбкой, луча у глаз свои добрейшие морщинки, подносит к моему лицу руку – на его короткопалой ладони лежит конфета "Кара-кум".
– Алей, оп! Цигевейзен! – папа неуловимым движением перевертывает ладонь, и конфета, подпрыгнув, ловко приземляется на ее тыльную сторону.
Я не понимаю, что такое "алей, оп, цигевейзен". Что-то, видимо, цирковое, веселое. Папа свежевыбрит, пахнет "Шипром" и еще чем-то. Я улыбаюсь – праздник же! Первое Мая! Из черной тарелки, висящей на стене, несется: "Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля…" Эта песня всегда так сильно на меня действует, что, если меня никто не видит, я могу даже заплакать. Ну, не заплакать… Скорей пролить скупую мужскую слезу.
Люблю в эти дни праздничную музыку в доме и на улице. Вся площадь Красных Ворот, так сказать, музыкально оформлена. Музыка беспорядочно дует из огромных громкоговорителей-колокольчиков. Пока идешь, то и дело попадаешь в зоны незапланированных звуковых эффектов: отстающий звук накладывается на опережающий. Например, диктор говорит специальным сверхторжественным, ликующим голосом: "Страна…", а звук из другого динамика, заполняя торжественную паузу, снова повторяет: "трана…", но на последний слог "на" уже накладывается первый слог следующего слова, съедаемый этой кашей, и потому слово "приветствует" появляется на свет сразу в усеченном виде "ветствует", а откуда-то справа оно еще звучит целиком – "приветствует!", тогда как спереди и слева уже звучит следующее ликующее слово "Первомай", и, наконец, твое ухо, суммируя все впечатления, как бы восстанавливает все разорванные слова.
Оказывается, диктор сказал: "Все республики", – представляя это себе, следует внутренне играть и раскатывать голосом, творчески расставляя восклицательные знаки. Итак, еще раз: "Все республики! Вся наша! много! национальная страна! приветствуют тебя! Первомай!" Слово Первомай следует произнести сверхэмоционально. В этом и заключается мастерство настоящего диктора. Казалось бы, слова "приветствуют тебя" были произнесены на последнем эмоциональном пределе, но у настоящего диктора всегда кое-что остается про запас, и это кое-что он мощно вливает в слово "Первомай". Мировой рекорд выразительности! "Тебе! принесли свои трудовые достижения горняки Алтая и металлурги Урала, колхозники Ставрополья и рыбаки Прибалтики", ну и так далее. Особенно смешными показались мне звуковые завихрения и накладки на слове "многонациональная".
Огромное пространство площади Красных Ворот кажется еще огромней без машин. Из-за перенасыщенного скопления колонн демонстрантов автомобильное движение по Садовому кольцу временно перекрыто. Откуда ни возьмись понаехали в Москву мелкие кустари, продающие всякую праздничную дребедень. Тещины языки, мячики на резинках, наполненные опилками в цветной раззолоченной бумажке, надутые и аляповато раскрашенные детские соски из оранжевой резины, самодельные петушки-леденцы соблазнительно красного цвета на свежевыструганных палочках как бы из темно-красного стекла, жужжалки, глиняные свистульки с водой, свистящие буквально взахлеб. Стеклянного литья разноцветные черти и чертики, иные из которых могут даже писать: у них в ноге есть для этого маленькая дырочка, а на голове пипетка. Но черти сравнительно дороги, и у меня никогда не хватает денег даже на самого маленького чертенка. Однажды дома у Генки Сухоручко я увидел такого черта. Я протянул было к нему, стоявшему на подзеркальнике, руку, но тут же отдернул ее. Что-то в нем было не то. Он – принадлежность праздника – заблудился и, позевывая, стоял здесь в соседстве с будничными одеколонами и губными помадами. В обычный, непраздничный день стоял здесь пыльный и скучный.
Фокус заключался в том, что все купленные в праздник игрушки надо было износить, использовать, измочалить в течение одного этого дня. Из мячика к вечеру должны были посыпаться опилки, надутые шарики лопнуть, тещины языки расклеиться, глиняные свистульки разбиться. Запасы прочности, заложенные в них, наверное, так и были рассчитаны – до вечера. И правильно – завтра они уже покажутся чуждыми и будут назойливо напоминать о наступивших буднях. Но пока…
Гремящая над площадью праздничная музыка привычна и знакома до ноты. Я почти не различаю отдельных мелодий, не вслушиваюсь, я пользуюсь ею вообще, впитываю ее праздничную ширь и раскат.
На высотке повесили огромный портрет Ленина. Он теперь в полном одиночестве, а еще недавно на профильный его портрет наезжал профиль Сталина, которого теперь разоблачили частично, но не вешают полностью. На часовой башне МПС висит огромный транспарант с изображением какого-то сверхсовременного электровоза, а раньше вывешивали большой транспарант, состоявший из четырех профилей – Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Электровоз лучше – он весь иллюминован электрическими лампочками, и говорят, что вечером, когда его включат, даже колеса у него будут крутиться.
Но праздник, который так ждешь и который предвкушаешь задолго, может быть, за неделю, никогда не сбывается вполне. Мне бы хотелось, чтобы хотя бы в этот-то день люди действительно были как братья, чтобы забывали себя для других, чтобы можно было подойти к любой незнакомой девчонке и спросить: как поживаешь? И чтобы она хотя бы сказала: отвали! А то ведь они только меряют тебя презрительным взглядом и не говорят совсем ничего. Нет, мне, конечно, и с Аркашкой неплохо. Но даже между нами есть не очень высокий заборчик, правда, не с моей стороны. Рядом с Аркашкой я особенно сильно чувствую несовершенство праздника, потому что ведь если даже два таких близких друга не могут для такого великого дня отменить свой заборчик, то чего же требовать от незнакомых? Весело? Да! Оркестры играют, смех доносится и народ – в настроении, но хоть все праздничные московские улицы пройди, вот этого родства всех со всеми так и не почувствуешь.
За неделю до праздника по Садовому кольцу стали проводить репетиции парада. Строем, очень красиво ходили колонны офицеров в парадной форме, вжикая по плечу обнаженными саблями. Колонны ровные-ровные, маршировка звонкая, ноги в начищенных хромовых сапогах вытянуты, пуговицы сверкают. Форму военным поменяли на новую, и она стала гораздо красивее, особенно голубовато-серые шинели и форма фуражек с новыми кокардами. Я только недавно узнал, что пуговицы нашей школьной формы и бляху ремня тоже надо чистить. Гриша – папин двоюродный брат служил в Москве и частенько заезжал к нам на выходные. Хвалиться особенно нечем, он всего-навсего рядовой и притом – киномеханик. Но он меня научил чистить пуговицы асидолом и оставил мне целый пузырек этой чудесной жидкости и специальную пластмассовую фиговину, куда загоняется пуговица, чтобы не пачкать гимнастерку…
Я потянул воздух – в комнате и пахло празднично. И потом – необыкновенно прибрано и уютно. Сияющие белизной и свежестью салфеточки маминой работы свешиваются с наддиванной полочки. Окна до того чисто вымыты, что как будто выставили стекла. Мамочка, когда же ты успела?
Одна рама окна слегка приоткрыта, и оттуда веет свежим, с ледяной струйкой воздухом. Зима была очень длинная, и потому настоящего тепла пока нет.