– Похоже, что да. И даже известно с кем. Вот здесь он пишет маме: "Ты все спрашиваешь, что у меня произошло с Ксенией. Ничего особенного. Просто она мне изменила. И теперь она для меня перестала существовать. Навсегда. Я предательства не прощаю. Если она после стольких лет наших искренних (как оказалось, только с моей стороны) отношений предпочла мне этого кривоногого, – что же я могу? Когда выйду – скажу ей все, что думаю. А мне урок хороший, излечивает от глупости. Правда, цена слишком велика. Ну, ты все же не волнуйся обо мне. Главное, сама будь здорова. И отцу скажи, чтоб берегся. И не общайтесь вы с ней, мне от нее ничего не нужно. И вам тоже". А вот отрывочек из другого письма: "передавай приветы всем родным и близким. Скажи, что не пишу им из-за дефицита бумаги и времени. Расскажи им, что Ксения изменила мне с этим косолапым уродом, может, моя история научит их не повторять моих глупых ошибок. В остальном у меня все нормально…"
– Да, значит, она ему изменила. И он сильно переживал. Ну а где же эзопов язык?
– Сейчас увидишь. Вот ты из этих отрывков что поняла?
– Что ему изменила его девушка по имени Ксения с каким – то кривоногим парнем. И он переживает по этому поводу.
– Да, все так. И цензор, когда читал, тоже так понял. А как бы ты восприняла этот текст, если б знала, что под "кривоногим" или "косолапым" имеется в виду некий Михаил Косоногов, который у нас на факультете был известным стукачом и доносчиком?
Ася несколько секунд непонимающе смотрела на тетку, потом глаза ее расширились.
– Что?!!! – ахнула Ася и так и осталась с открытым ртом.
– Да, девочка моя, – вздохнула Зоя Артемьевна, – если ты сопоставишь все вместе, то придешь к единственному выводу.
Ася потрясенно молчала. Потом еще раз стала перечитывать лежащие перед ней письма.
– Не могу поверить! – шепотом выдохнула Ася. – Не может быть!
– У меня такая же была первая реакция. Да и вторая тоже.
– Теть Зой! Неужели наша тетя Ксения…Не могу поверить!
– Смотри сюда.
Тетя Зоя взяла записные книжки, положила их рядом и стала пролистывать. В одной из них, той, что побольше, с зеленой обложкой, некоторые фамилии были подчеркнуты карандашом.
– Дмитрий Казимирович Грачинский – наш преподаватель. Люся Громова, Боря Зданецкий, Витя Игнатов, Федя Лишенко, Аркаша Плюмкин, Толя Польский, Саша Птицын, Вася Тычков, Рая Фельд, Зиновий Шмоер, Петя Яковлев.
Она взяла вторую записную книжку, синюю.
– Ася, посмотри, эти фамилии здесь есть?
– Да, все они есть. Только они не подчеркнуты, а рядом с ними стоят какие-то даты.
– Знаешь, что это за даты? Это даты ареста этих людей.
– Откуда ты знаешь?
– А вот посмотри блокнот.
Зоя Артемьевна открыла блокнот, на страницах которого рядом с каждой из этих фамилий было указано – арестован тогда-то, приговорен к стольким-то годам ссылки по такой-то статье.
– А чей это блокнот?
– А ты не узнаешь почерк?
– Да, узнаю. Это блокнот Поливанова.
Ася взяла обе записные книжки и стала их изучать.
– Теть Зой, смотри. Эта вот записная книжка тоже его. А вот эта, где фамилии подчеркнуты, – не его, там другой почерк.
– Да. Кстати, открой его записную книжку на букву П. Там есть Поливанов?
– Нет.
– Правильно, и не должно быть. Кто же самого себя записывает в свою книжку! Теперь возьми-ка второй блокнот. Что там?
– Там те же фамилии, что подчеркнуты в зеленой книжке. А рядом с каждой разные записи – "Анекдоты о политруке", "Насмешки над армейскими высшими чинами. Разговор (негативная оценка) о военных операциях", "Критика руководства завода", "Восхищение западной литературой", "Сомнение в правильности курса", "Отрицание социалистических ценностей, сравнение с буржуазными ценностями в пользу последних", "Восхваление религии, высказывания о пользе религии…". Тетя Зоя, какой ужас!
– Ужас, не спорю. Посмотри, пожалуйста. Второй блокнот и зеленая записная книжка принадлежат одному человеку?
– Похоже, что да. Одна рука.
– Одна рука. А чья? Как ты думаешь?
Ася посмотрела на тетку, на бумаги, разложенные на столе, снова на тетку.
– Неужели?..
– Ужели!
Ася в волнении вскочила со стула. – Теть Зой! Но как же… А вдруг это все-таки не она?
– Ох, Аська, боюсь, что этого "вдруга" не получится. Уж слишком все сходится. Книжки-то записные – ее… Возьми-ка что-нибудь из ящика с Ксениными бумагами. Любое, первое попавшееся.
– Вот, тетрадка…
– Что тут? Кулинарные рецепты. Смотрим. "Кулич с цукатами (Анна Ильинишна)", "овощной супчик (марусин)", "Аглашин слоеный пирог", "жаркое (санаторий")… так, ладно. А вот какая-то бумажка – список дел и покупок. Это уж совсем недавнее. "Позвонить в ремонт телевизоров", "купить средство от моли", "узнать в справочной аптеки насчет лекарства". Теперь сравни почерк. Вопросы есть?
Ася покачала головой.
– Нет вопросов. Все ясно.
– Я думаю, что Валя однажды напоролся у Ксении на книжку и блокнот. И ему удалось их просто-напросто выкрасть у нее. Это и были те самые доказательства, которые он хотел предъявить всем.
– Да, теть Зой, наверное, так и было. Представляю, как она обнаружила, что пропали ее заветные записи! Небось, обыскалась везде. А спросить – как? "Валь, ты не находил мой блокнот с черновиками доносов?"
– А когда он захотел собрать народ, чтобы назвать доносчика, она срочно организовала его арест. Все просто.
– Теть Зой. Это такой ужас. Я прямо не знаю, как теперь…как жить с этим.
– Ну, прежде всего, сядь и успокойся.
– Не могу, теть Зой. Не могу успокоиться. И сидеть не могу. Я столько за ней ухаживала, в этой самой квартире… У меня она перед глазами стоит…Мне то придушить ее хотелось, то жалко было ее до слез. Но в голову не могло прийти такое…
– Валокордину дать?
– Нет. Зачем?
– Для успокоения. Вместо валерьянки.
Зоя Артемьевна принесла воды в рюмке, накапала валокордин.
– На, выпей. Я понимаю, какое это для тебя потрясение. Но, Асенька, постарайся взять себя в руки. Постараешься?
Ася кивнула.
– Да. Но…У меня все дрожит внутри. Я никак не могу поверить в это.
– И я не могу. И еще я не могу смириться с мыслью, что все эти годы мы жили бок о бок, и она как ни в чем ни бывало общалась с нами, и совесть ее не мучила. И Бог ведь не наказал.
Тетя Зоя помолчала, потом сказала задумчиво:
– Знаешь, Ась, кое-что в этой истории мне неясно. И я пока не могу найти ответ.
Она внимательно посмотрела на племянницу
– А тебе самой ничего не кажется странным?
Ася неуверенно пожала плечами и покачала головой.
– Н-не знаю. Все странно и все невероятно.
– Да, это так. Но то, о чем я говорю, совсем непонятно. Рассказать тебе?
– Да, конечно! Расскажи!
– А ты уже успокоилась? Готова слушать и размышлять?
– Да, готова. Валокордин помог.
– Хорошо. Так вот. Сколько мы знали Ксению, она всегда вела себя, как человек, которого не в чем обвинять. Она не отличалась от любого из нас, не имеющих за душой вины. Когда заходила речь о репрессиях, она мрачнела и молчала, и никогда не поддерживала эту тему. Но это никого не удивляло, поскольку ее жених погиб в лагере и она так и не устроила свою жизнь. Все прощали ей эгоизм, капризы и прочее, так как это искупалось тем, что пришлось пережить. Естественно, что мы все, прошедшие вместе сквозь тридцатые-сороковые-пятидесятые и прочие годы, доверяли друг другу, как самим себе. Мы без колебаний могли бы поручиться за любого из нашей компании головой, честью – чем угодно. Поэтому для меня эта коробка с письмами была еще большим шоком, чем для тебя. Гораздо большим. Несравнимо. Поверь. Это было крушение, катастрофа. Я тоже не могла в это поверить. Мы с Женей – мне пришлось ему показать нашу находку – по очереди утешали друг друга, по очереди убеждали друг друга, что этого не может быть, по очереди отпаивались лекарствами, тут одним валокордином не обошлось, целый кардиологический арсенал пошел в дело. И в конце концов мы оба пришли в выводу, что все это правда. Ты не устала меня слушать?
– Нет, что ты, теть Зой! Давай дальше!
– Хорошо, пошли дальше. Я просмотрела очень внимательно все Ксенины бумаги, но, конечно, не нашла ничего, что могло бы свидетельствовать о ее связях с органами. Это и понятно. Кто же будет хранить вещдоки подобного рода! Нет сомнения, что все они были уничтожены. И Ксения могла быть абсолютно спокойна на этот счет. И поскольку не осталось в живых ни Вали Поливанова, ни Надежды Петровны, ни Вани Свинцова, – никого, кто мог бы…
– То есть она была уверена, что никому ничего неизвестно и все это так и останется?
– Вот именно! Она не нервничала, что кто-то знает о ней кое-что или может узнать. Сейчас открыты архивы КГБ, и дети или внуки репрессированных могут запросить дела своих родных. Но не всегда доносы были подписаны настоящим именем. А иногда они были просто анонимны. Поэтому она не опасалась случайного разоблачения. Понимаешь? Но в таком случае, возникает вопрос… какой вопрос, Ася?
– Почему она хранила эту коробку в матрасе?
– Конечно! Странно, правда? Зачем ей это? Было бы понятно, если б она хранила любовные письма, какие-то памятные вещи, подарки и прятала их от кого-то – от мужа, например. Но в ее случае нет ничего подобного. Это чужие письма, не ей адресованные и большей частью к ней не относящиеся. А те, что относятся – совсем невыгодны для нее. Тем более, записные книжки и блокноты, прямо доказывающие ее неблаговидную деятельность. Получается нелогично: уничтожить все, кроме самых главных улик! Интересно, что помешало ей от них избавиться?