– Может она забыла, куда их спрятала? Хотя вряд ли. Она всегда говорила: "не пойду в больницу, дайте мне умереть на своем матраце". То есть она не хотела оставить его ни на минуту.
– Но она же понимала, что после того, как она умрет "на своем матраце", он станет доступен для всех желающих. И то, что она скрывала всю жизнь, может раскрыться.
– Может, она была уверена, что никто не полезет в ее мерзкий матрас?
– Но все равно оставалась доля шанса, что кто-нибудь полезет. Особенно с учетом семейной легенды о ценностях. Легче же было все уничтожить.
– А может быть, ее все-таки совесть мучила, но она боялась признаться? А после смерти – пусть узнают.
– Но узнают только в том случае, если вскроют этот матрас. А если не вскроют – все останется шито-крыто. Нет, не похоже, что она хотела посмертной дурной славы. И раскаянием тут тоже не пахнет.
– Теть Зой! Знаешь, я не буду жить в этой квартире. Не хочу.
– Ась, ну квартира-то ни в чем не виновата. Сделаешь ремонт, можно все тут изменить, как тебе нравится. Будешь сама себе хозяйка в своей квартире. Чем плохо?
– Нет, я не смогу тут жить. Не смогу.
– Ну, обменяешь ее на другую. Эта проблема разрешимая. Согласна?
– Согласна.
– Меня другое волнует – как нам рассказывать об этом? Или не рассказывать?
– А дядя Женя как считает?
– Да вот мы с ним вчера спорили. Он сначала твердо был за то, чтобы всем рассказать. Такие вещи, говорит, нельзя замалчивать! А я его спрашиваю – кому "всем"? Всем родственникам? Чтобы тень Ксениной вины пала на Аглаю, Ольгу, девчонок? Но они-то ни в чем не виноваты, так же как и мы с тобой, говорю. Мы ведь тоже близко знали Ксению. Или, говорю, рассказать всем соседям по дому, знакомым, сослуживцам? Чтобы вся семья отвечала за Ксенины дела? Если б это выяснилось при ее жизни, то можно было бы с нее спрашивать, подвергнуть суду и позору. Но почему за нее должны расплачиваться те, кто ни в чем не виноват? Он говорит: "Никто не должен за нее расплачиваться, но надо, чтобы в памяти людей она выглядела без прикрас. В истинном свете". А я говорю: "Да в чьей памяти-то? Кто о ней помнит? Кто о ней знает? Что жила, что не жила. Ушла – как и не было. Из нас и так почти никого не осталось – во многом из-за нее, конечно, а мы и вспоминать о ней теперь не будем. А Аглая если узнает, то для нее это будет удар посильнее, чем смерть Ксении. Умереть от болезни, от старости – что ж, все умирают. А так она будет терзаться, переживать. Всю тяжесть Ксениной вины на себя примет. Ты же знаешь Аглаю. Зачем же ее подвергать такой муке на старости лет?
– И что дядя Женя?
– Подумал, подумал – и согласился. А ты что думаешь?
– Я бы сначала сказала так же, как дядя Женя. Но… может, и не надо рассказывать. Ради бабушки.
– Умница моя! Хорошо, что ты это поняла. Именно ради бабушки нам придется хранить эту правду в секрете.
Ася тяжело вздохнула и ничего не ответила. Зоя Артемьевна подошла к племяннице и обняла ее. Ася уткнулась в теткино плечо.
– Да, моя милая, в жизни не всегда зло бывает наказано. И не всегда добро побеждает. По крайней мере, не сразу.
– Все-таки это очень несправедливо, – сказала Ася. – Она умудрилась скрывать это всю жизнь. И притворялась, что тоже пострадала, как и все. И наверное, говорила, что ее жених попал в лагерь из-за неизвестного доносчика. И вот, наконец, когда правда вылезла наружу…
– Да уж! В прямом смысле слова! Вместе с конским волосом!
Ася невесело улыбнулась.
– Да. И мы должны покрывать ее… она там, наверно, смеется над нами и радуется.
– Там – это где? Вверху? Вряд ли. Скорее глубоко внизу. Но там уж ей не до смеху. А если серьезно, Асенька, то мы ее не покрываем. Мы бережем хорошего человека, твою бабушку, от боли. Ксения при жизни избежала разоблачения. И если мы сейчас ее разоблачим, то ей это уже безразлично, а больно будет другому человеку, который ни в чем не виноват. Помнишь выражение "Платон мне друг, но истина дороже"? А мне вот дороже друг, понимаешь? Эта истина так долго ждала, чтоб ее раскрыли, что… пусть подождет еще какое-то время. Когда-нибудь, лет через пять-шесть, – сколько там нам осталось – что ты машешь головой? Так и есть – ты своим детям расскажешь обо всем этом, покажешь письма…Они потом своим деткам расскажут… Так что, к семейной легенде прибавится семейная трагедия… ладно, дружочек, утри нос и давай-ка все же займемся книгами.
* * *
Ася, стоя на табуретке, освободила верхнюю полку от книг. Пустую полку Ася протерла влажной тряпкой, потом сухой фланелью. После этого Зоя передала ей шланг пылесоса со специальной насадкой, и Ася добросовестно прошлась ею по всем углам. Потом Ася спрыгнула на пол, и они в четыре руки проделали те же процедуры с каждой книгой. Некоторые тома были так тесно спрессованы, что слиплись между собой, и их приходилось аккуратно разъединять, чтобы не повредить обложки.
Они работали слаженно, сосредоточенно, молча, отчасти из-за гудящего пылесоса, отчасти из-за того, что механическая работа давала возможность обдумывать открывшуюся им нелегкую семейную тайну. Редкие реплики вроде "дай, пожалуйста, тряпочку", "ты какой том делаешь?", "давай, ты будешь протирать, а я пылесосить" не нарушали их размышлений.
Они работали не покладая рук, без единой минуты отдыха, но за три часа успели привести в порядок только одну верхнюю полку.
– Так, все, хватит на сегодня. Мы и так уж пыли тут наглотались. Остальное – в другой раз.
– Теть Зой, ты есть хочешь?
– Хочу. И есть и пить.
– Я тоже. У меня все в горле пересохло.
– Давай сейчас умоемся и пойдем с тобой где-нибудь пообедаем.
– Давай! – обрадовалась Ася. Я так давно не была в кафе!
– Теть Зой, ты торопишься?
– Да нет, не особенно. А что?
– Давай еще посидим тут.
– Хорошо. Ты что-нибудь еще будешь?
– Нет, я абсолютно сыта. Просто неохота уходить.
– Ладно. Давай посидим. Нас никто никуда не гонит.
– Теть Зой! Я вот все думаю…Почему она, с одной стороны, не уничтожила эти письма и записные книжки, а с другой стороны, вела себя так, словно в ее матрасе ничего нет, никаких писем?
– Да, я тоже этого не могу понять.
– А может быть, она не знала про них?
– Как она могла не знать? А каким образом туда попала эта коробка?
– Ну, смотри, теть Зой. Валя пишет матери письма из лагеря. Там содержатся всякие мысли на эзоповом языке, но все же довольно понятные. И кто-то из Валиных друзей, беспокоясь о Надежде Петровне, хранящей эти письма, решил ее спасти. Он зашел к тете Ксении, не признаваясь ей, что все про нее знает. И улучив момент, сунул коробку с письмами в ее матрас. И даже умудрился зашить его, пока она куда-то выходила. Никто ведь не стал бы искать письма от Вали в матрасе "агента Ксении". Согласись, что в этом что-то есть.
– В этом что-то есть, но чего-то нет. Кто-то пришел, когда ее не было дома, вскрыл матрас. Сунул туда коробку, зашил матрас, да так, что не видно никаких следов вскрытия, никаких разрывов, швов, заплаток. И она ничего не заметила за все годы. Ты считаешь, это возможно?
– Н-да… Немножко невозможно. Хотя… вдруг этот человек притворился, что он влюблен в тетю Ксению, стал за ней ухаживать и остался ночевать. А может и на несколько дней. Или вообще стал жить у нее. Тогда он вполне мог найти время спрятать коробку в матрасе, а она об этом и не подозревала.
– Это уже похоже на что-то, хотя смахивает на авантюрный роман. Я не припомню, чтобы кто-то хотел жить с Ксенией. Правда, я же не следила за ее личной жизнью. Может, кто-то и был. А потом, когда спрятал коробку, роман сошел на нет. И он расстался с ней. А что, вполне! Аська! Это, пожалуй, вполне реальная версия! И тогда понятно, почему эта коробка не уничтожена. Она о ней не знала! Конечно! Она не знала! Интересно, кто же из Валиных друзей мог это сделать? Надо будет как-нибудь аккуратно поспрашивать Аглаю, не помнит ли она Ксениных поклонников? Хотя, сейчас это не так уж важно.
– Нет, важно! Ведь именно благодаря ему сохранились эти письма.
– А может быть, не спрячь он их в Ксенин матрас, все раскрылось бы гораздо раньше. Но я думаю, что этого человека уже давно нет в живых. Иначе он бы непременно связался с нами.