– Ты не пытайся найти что-то суперсложное. Все на поверхности. Так что тебя удивило?
– Меня удивило, что эти письма… практически это одно письмо. Там один и тот же текст. Приглашение на собрание.
– Правильно. А как ты думаешь, для чего кому-то понадобилось посылать Вороновой три одинаковых письма в одном конверте?
– Не знаю, теть Зой. Не могу догадаться.
– Ладно. Вернемся к этому позже. Теперь давай определим, кто такая Н.П.Воронова. Там есть еще конверты на ее имя?
– Да, тут много писем на имя Н.П.Вороновой.
– И что ты можешь сказать про них? Посмотри внимательно на штемпели, на даты, обратные адреса. Что за люди писали этой Вороновой?
– Так. Восемь писем сорок восьмого года, десять – сорок девятого, шесть – пятидесятого. Отправлены они из какого – то…не разберу…Ш….ревска.
– Это в Сибири.
– A-а, я не знала. Так. Теперь смотрим. Эти все письма от одного человека – от ее сына. Они все начинаются – "дорогая мама" или "здравствуй, мама".
– Как ты думаешь, что он делал в Сибири?
– Работал? Геолог? Стройка века?
– Ася! У тебя по истории что было? Двойка? Подумай. Конец сороковых. Сибирь. Тебе слово ГУЛАГ ни о чем не говорит?
– Ой, конечно! Как же я не сообразила! Он писал ей из лагеря!
– Да, он писал из лагеря.
– Постой, тетя Зоя, тут есть еще одно письмо, оно тоже начинается "здравствуй, мама", но без конверта. Вот оно. Оно датировано восьмым октября сорок восьмого года. Значит, это тоже его письмо, первое из всех.
– Ну, мы не знаем. Первое ли. Но самое раннее из имеющихся. А конверт от него где?
– Конверта нет. Или подожди. Теть Зой, а вот тот конверт, в котором лежат три одинаковых письма, – он ведь тоже на имя Вороновой. И на нем штемпель от тридцатого октября. Сколько времени шло письмо из Сибири в Москву? Как раз около трех недель, если не дольше. Так что это вполне может быть конверт от этого письма.
– Правильно, Ася. Это так и есть. Но тогда что у нас получается с этими письмами? Которые одинаковые? Как ты думаешь, могли они быть посланы из лагеря?
– Думаю, что нет.
– Конечно, нет! Они были просто положены в конверт из-под другого письма кем-то, возможно, той же Вороновой. А скажи, пожалуйста, несколько писем с одинаковым текстом – это что значит?
– Это значит, что кто-то писал его под копирку.
– Да, но зачем? Зачем человеку иметь несколько копий одного письма? Ну, Ась?
– Может быть, чтобы отослать его сразу в несколько адресов?
– Конечно! Это же очевидно! Так, дальше давай рассуждай.
– Тут три копии. Значит, он хотел отправить их в три адреса.
– Отправил?
– Нет.
– Почему же?
– Что-то ему помешало.
– Что может помешать отправить письмо? Денег не было на конверты?
– Нет, это как-то несерьезно.
– Значит, в чем дело?
– Заболел? Не успел? Передумал? Не знаю, теть Зой. Не могу сообразить. Подскажи, что ты думаешь?
– Я думаю, что эти три копии не отправлены, потому что они были лишние. Автор мог разослать необходимое количество копий по адресам, а три копии остались. Поэтому на них и нет обращения ни к кому.
– Точно! Теть Зой, именно так и было!
– Мы не знаем, как было. Но так могло быть. Ну, хорошо, пошли дальше. Возьми-ка несколько писем, адресованных Вороновой, и положи рядом с ними те письма, что под копирку. Что скажешь?
– Скажу, что их писал один и тот же человек. Может быть, в разное время, но буквы д, т, ж, в – абсолютно одинаковые везде. Видно, что рука та же.
– Молодец, умница! А как ты думаешь, что написано раньше – эти копии или письма из лагеря?
– Думаю, копии.
– Правильно. Они написаны другим тоном, без оглядки на цензуру. И почерком более крупным, не экономя бумагу. Теперь давай ответим на вопрос – кто же автор?
– Сын Вороновой.
– Но кто он? Как мы это можем узнать?
Ася подумала и взяла одну из записных книжек, с синей обложкой.
– Так… Волков. Вареникова. Вельцман. Викторов. Варшавский. Здесь нет Вороновых.
– Дай-ка мне книжку. Тетя Зоя пролистала записную книжку, поискала что-то в на других страницах.
– Да, Вороновых тут нет. Поищи во второй.
Ася открыла букву "В".
– Тоже ничего.
– Ладно. Подскажу тебе немного. Ты бы и сама нашла, но это заняло бы кучу времени. Открой букву "П".
– П?!
– Да, да. Читай.
– Петровы. Порохов. Петухов. Пащенко. Поливанов В.Н. Еще один Поливанов – Н.И. Два Поливановых? Воронова. Стоп! А причем тут Воронова? И почему она здесь?
– Дело в том, что у нас был друг – Валя Поливанов, Николай Иванович – его отец. А Надежда Петровна Воронова – Валина мама. Просто у нее была другая фамилия.
– Так значит, это все письма Вали Поливанова, которые он писал матери из лагеря!
– Правильно. А знаешь, почему он оказался в лагере? Несколько ребят с нашего факультета в течение года были арестованы по обвинению в антисоветской пропаганде, якобы они высказывали критические замечания в адрес партии, высмеивали высшее руководство и тому подобное. Самое интересное, что они действительно говорили что-то вроде "как у нас все не по-людски", ругали бюрократов, а кто-то рассказал анекдот. Но это высказывалось лишь в кругу близких друзей. Значит, один из тех, кому доверяли…
– Теть Зой! Это про него дядя Женя рассказывал на поминках? Это тот, который хотел объявить имя доносчика?
– Да, да. Ты запомнила? Он еще говорил, что у него есть доказательства, и собирался их предъявить на собрании. Так вот, представь себе, что его арестовали прямо накануне собрания. Он получил десять лет. А через три года он умер в лагере.
– Получается, что доносчик узнал о собрании и поторопился написать донос на Валю?
– Получается так.
– А зачем же Валя рассказал ему про собрание, если он уже знал, что это предатель?
– Асенька, я не думаю, что Валя ему сказал. Он мог узнать от кого угодно. Ведь все, кроме Вали, продолжали считать его другом. И очевидно, никто и подумать не мог, что именно этому человеку нельзя доверять.
– И кто же был этим доносчиком? Это так и осталось тайной?
– Оставалось до сих пор.
– И так и останется?
Зоя Артемьевна, помолчала, покашляла, прочищая горло.
– Это зависит от нас с тобой.
– Что?!! Ты хочешь сказать, что в этих письмах…
– Да. Именно в этих письмах.
– Покажи! Я хочу узнать!
– Прочти вот это.
– "Ивану Свинцову". А кто такой Иван Свинцов?
– Ваня? Он тоже из нашей компании, Валин однокурсник. Вернулся с фронта без ноги и без руки. Он потом женился, на работу устроился, но… прожил всего лет шесть. Это письмо Валя ему написал из лагеря.
– Понятно. Сейчас почитаю, – Ася углубилась в чтение.
Через несколько минут она подняла голову.
– Теть Зой. А у вас, когда вы учились, была ксенофобия?
– У нас не было никакой ксенофобии. Валька, Иван, Петя Матецкий – русские, но у нас полкласса было евреев, много украинцев, да мы никогда об этом не говорили. И в институте тоже. Во время войны – да, уже стали ощущаться такие настроения. А в послевоенное время – еще сильнее, особенно антисемитизм. А что? Почему ты спросила?
– Скажи, этот доносчик был другой национальности?
– Откуда ты это взяла?!
– А вот здесь Валя пишет, что он стал ксенофобом. – Ася! Прочитай еще раз! Внимательно! Прочитай это место вслух.
– "Я теперь понял, что значит слово ксенофобия. Это греческое слово. Ксен – этот корень означает чужой, чужак. Фоб – понятно, что означает. Но для меня чужой – это не инородец, а тот, кто предал, изменил, соврал. Если человек глядел мне в глаза и притворялся другом, а сам в это время предавал, то для меня он стал чужой. И по отношению к нему я – ксенофоб".
– Ну, что?
– Теть Зой, да. Я, конечно, была неправа. Тут совершенно не о ксенофобии в привычном смысле идет речь. Он пишет о предательстве. Это ясно. Но… и что это нам дает? Я пока не врубаюсь.
– Не врубаешься, значит? Ну ладно. Пойдем дальше. Доведем до конца наше расследование.
– Теть Зой, я правильно понимаю, что в бумагах, которые мы с тобой нашли, содержится ответ на вопрос, кто предатель?
– Ты правильно понимаешь.
– И это указано в письмах Вали Поливанова?
– Да. Но не прямо. Не забывай, что вся лагерная почта проходила тщательную цензуру. И все, что могло вызвать подозрение или иметь двойной смысл, изымалось и уничтожалось. Поэтому писать надо было так, чтобы не привлечь внимания цензора, но чтоб свои поняли. Эзоповым языком.
– Ясно. А этот абзац про ксенофобию – это тоже эзопов язык?
– Ну, да. Хотя довольно прозрачный.
– А я не понимаю.
– Поймешь, я надеюсь.
– Кстати, теть Зой. Знаешь, что странно? Что нет ни одного письма тете Ксении, хотя у них ведь была любовь.
– Ну, к тому времени, как его посадили, любовь уже кончилась. Вот смотри. Он пишет матери, Надежде Петровне: "если Ксения будет спрашивать обо мне – не говори ей ничего. Я в ней сильно разочаровался, она изменила мне, я ее больше не люблю, не верю, она мне чужая. Ты не волнуйся, не ругайся с ней и не показывай виду, что это знаешь. Просто скажи, что тебе неизвестно, где я. Я не хочу, чтоб она что-то вообще знала от тебя. И не хочу, чтобы она мне писала. Все равно отвечать ей не стану. Пусть будет счастлива с тем, кого она предпочла. Когда я освобожусь, я сам выясню с ней отношения".
– А тетя Ксения? Она ему на самом деле изменила?