Исаак Башевис Зингер - Мешуга стр 11.

Было время, когда я мысленно отвечал родителям, спорил с ними - но не сейчас. Я по­дошел к кафетерию в тот самый момент, ког­да подъехала машина и из нее выпрыгнула Мириам, гибкая, с личиком как у школьни­цы. В белом платье она была восхитительна. Она улыбнулась мне и помахала рукой. Как она ухитрилась за такой короткий срок об­резать волосы, сделав мальчишескую приче­ску? Она показалась мне выше, стройнее и более элегантной, чем накануне вечером. У нее была белая сумочка и белые перчатки. Мириам одарила меня шаловливой улыбкой бывалой женщины, взяла за руку, и мы во­шли в кафетерий так торопливо, что на ка­кой-то момент прильнули друг к другу во вращающейся двери. Наши колени соприкоснулись. Нас обоих развеселило наше нетер­пение. Я вытянул два чека из автомата около двери, и автомат дважды звякнул. Я заметил свободный столик у окна, выходящего на улицу, и сразу же занял его.

Мириам уверяла меня, что она не голод­на и не хочет ничего, кроме чашки кофе. Однако, идя к прилавку, я решил принести завтрак на двоих. Хотя на улице я часто ис­пытывал растерянность, в кафетерии мне все было известно - где лежат подносы, ложки, вилки, бумажные салфетки и так далее. Я знал, где раздача блюд, а где кофе. Когда я вернулся к нашему столику с яич­ницей, булочками, маслом, овсянкой, мар­меладом и кофе, Мириам опять сказала, что уже ела, но тем не менее отведала яичницу, съела несколько ложек каши и отщипнула булочку.

Мы сидели за столиком, как двое бежен­цев, но жертвой Гитлера была только Мири­ам. Она смотрела в лицо бесчисленным опасностям, пока не очутилась под небом этой благословенной страны, где еврей­ская девушка может водить машину, сни­мать квартиру, учиться в колледже и даже писать диссертацию о малоизвестном еврей­ском писателе. Я наслаждался первой стади­ей любовного приключения, началом, когда будущие любовники еще не овладели друг другом, когда все, чем они пока обменива­лись, было просто благожелательностью, не­испорченной требованиями, обвинениями, ревностью.

Вскоре Мириам Залкинд (она сказала, что такова была ее девичья фамилия) призналась мне в своих секретах. Ее мать в тридцатые годы была в Варшаве коммунисткой - из тех, кого прозвали "салонными коммуниста­ми" - и жертвовала деньги на помощь политзаключенным. У нее была любовная связь с коммунистическим "функционером", как их называли. Отец Мириам был членом На­родной партии, но, когда эта партия потер­пела поражение, он примкнул к сионистской партии "Поалай Цион" (одновременно к правым и к левым) и поддерживал создание школ с преподаванием на идише. Брат Мири­ам, Моня, стал ревизионистом; он принадле­жал к фракции Жаботинского и агитировал за прекращение британского мандата Лиги Наций на управление Палестиной, даже если для этого потребовался бы террор. Московские процессы, антисемитизм Сталина и его пакт с Гитлером отвратили мать Мириам от коммунизма. Когда Фаня, мать Мириам, уд­рала в Палестину с каким-то актером, отец Мириам, Моррис, привел поэтессу, которую звали Линда Мак Брайд. Мириам сказала:

- Она такая же Мак Брайд, как я турчан­ка. Ее настоящее имя Бейла Кнепл, она ев­рейка из Галиции. Ее первый муж был неев­рей, и она взяла его фамилию. Я попыталась однажды читать ее стихи, но они вызывают смех. Она хочет быть современной и футури­сткой. Кроме того, она пишет картины, и ее картины похожи на ее поэзию - мазня. Как мой отец смог воспылать любовью к такой йенте, я никогда не пойму.

- Как вы понимаете, я не моралистка. У меня были мужчины в Польше, и здесь то­же, и я всегда питала иллюзии, что люблю каждого из них или, по крайней мере, что он любит меня. То, что произошло с нашей се­мьей, это своего рода самоубийство. Вместо того чтобы покончить с собой в России или в концлагерях, многие беженцы принялись убивать себя здесь, в Америке, когда стали богатыми, сытыми, оказались в безопасно­сти. Дня не проходит, чтобы не услышать о смерти кого-нибудь из друзей. Вы верите, что это случайное стечение обстоятельств?

- Я не знаю, чему верить. Существует такая вещь, как желание смерти.

- У меня это тоже есть, - сказала Мириам. - Я учусь, читаю, вдохновляюсь вами и другими, мечтаю о счастье, путешествиях, о том, чтобы иметь ребенка, - а потом начи­наю уставать от этой отвратительной игры и хочу покончить со всем. У Макса это жела­ние даже сильнее, чем у меня. Он вечно гово­рит о смерти. Он хочет обеспечить всех бе­женцев, особенно меня. Каждые несколько недель он меняет завещание. Он достаточно оптимистичен, чтобы считать, что фортуна от него не отвернется, но я уверена, что рано или поздно он все потеряет. Он, вероятно, говорил вам, что у меня есть муж, Стенли Барделес. Это маньяк, графоман, упертый писака безо всякого таланта. Он отказывает­ся дать мне развод и создает всякого рода трудности. Макс убедил себя, что я беспомощная маленькая девочка, ребенок, но на самом деле у меня часто бывает чувство, что я старая, очень старая.

- Сколько у вас было мужчин? - спро­сил я, тут же пожалев о своей бестактности.

В глазах Мириам заиграла усмешка.

- Почему вы спрашиваете?

- Я не знаю. Глупое любопытство.

- Много было.

- Двадцать?

- По меньшей мере.

- Почему вы это делаете?

- Возможно, из-за желания смерти. У моей учительницы был брат, который стал моим любовником в Варшаве. Он погиб в Варшавском восстании в сорок четвертом. Когда ты лежишь в дыре много месяцев и ед­ва можешь размять ноги - и твоя жизнь в опасности, - каждая встреча с кем-то из ми­ра живущих становится захватывающим событием. Это было частью цены, которую я платила за мое желание жить. Когда я наконец вышла на свободу и увидела город в развалинах и могилах, я почувствовала, будто произошло какое-то чудо, будто я встала из могилы. У вас есть похожий рассказ - как он называется?

- "В мире Хаоса".

- Да, я читала его. У всех беженцев есть, что рассказать, и некоторые из них прожили жизнь, которая хуже смерти. Мы пробира­лись в Германию. Дороги кишели самыми разными убийцами - грабителями, фашистами, фанатиками всех видов. Мы проводи­ли ночи в хлевах, конюшнях, в хранилищах картофеля. Иногда мне приходилось спать рядом с мужчинами, которые могли полезть на меня, не говоря ни единого слова. Не бы­ло никакого смысла устраивать скандал. Я уверена, что вы находите меня отталкива­ющей из-за того, что я теперь рассказываю. Однако раз уж вы спросили, я решила отве­тить.

- Я не имел права спрашивать. И отталкивающими я нахожу убийц, а не их жертвы.

- Агенты из Израиля, члены организа­ции Бриха, приходили, чтобы помочь нам. Они тоже были мужчинами, а не ангелами. Что есть у женщины в таких обстоятельст­вах? Ничего, кроме ее тела. Когда мы доб­рались до Германии, нас опять упрятали в лагерь в ожидании виз в Америку или в Па­лестину. Мой отец стал контрабандистом и добился некоторого успеха, но мы все еще были заключенными. Я стала совершенно циничной и начала сомневаться, что где-ли­бо существуют любовь и верность. В Амери­ке я встретила Стенли Барделеса, который показался мне приятным. Я убеждала себя, что нашла настоящую любовь, и слишком поздно поняла, что он дурак. Боже мой, уже без четверти одиннадцать! Вы все еще готовы поехать со мной на Парк-авеню?

- Да, если вам это будет приятно.

- Если мне будет приятно? Каждая мину­та с вами для меня радость.

- Почему вы так говорите?

- Потому, что вы и Макс - братья, и я хочу быть женой для вас обоих. О, вы по­краснели! Вы и вправду еще дитя.

Я сел рядом с Мириам и любовался, как она управляет машиной, куря сигарету. Она сказала:

- Я хочу, чтобы вы знали, что в моем первом гилгул я жила в Тибете, где женщина может быть замужем одновременно за двумя или тремя братьями. А почему бы не здесь? Прежде всего, я люблю и вас, и Макса. Во- вторых, Макс хочет найти мне мужа. Я часто задаюсь вопросом: "Почему мужчинам разрешается все, а нам, женщинам, - ничего?" На днях Макс спросил меня, кого я предпо­чла бы в качестве моего будущего мужа или любовника - и я ответила немедленно, Аарона Грейдингера. Надеюсь, вы не считаете оскорбительным быть вторым номером. Но Макс старше вас. Он мой первый, и так будет всегда.

- Мириам, мне доставило бы наслажде­ние быть вторым номером.

- Вы это серьезно?

- Совершенно.

Мириам протянула мне правую руку, и я взял ее. Наши руки были влажными и дрожа­ли, и я ухитрился нащупать ее пульс, кото­рый оказался ускоренным и сильным. Она ехала теперь по Медисон-авеню, и я спросил ее почему, ведь нашей целью была Парк-аве­ню. Мириам ответила:

- Я не могу пригласить вас наверх, пока мать ребенка дома. Как видите, я все распланировала. Вот здесь я записала номер теле­фона. Подождите десять минут и потом позвоните. Мать ребенка всегда уходит сразу, как только я появляюсь. Она тоже влюблена, по-своему.

Мириам остановила машину, и я вышел. Она дала мне клочок бумаги и сказала:

- Посмотрите на часы и позвоните мне через десять минут. - И прежде, чем я смог произнести хоть слово, отъехала.

"Где этот клочок бумаги, который мне только что дала Мириам? " Так происходило всегда - как только фортуна мне улыбалась, сразу же начинали свои шутки демоны и бе­сенята. Внезапно я осознал, что сжимаю клочок бумаги в левой руке. "Чего я так вол­нуюсь?" - спросил я себя. И опять услышал голос отца: "Развратник!"

Десять минут прошли, я нашел телефон и набрал номер. Мириам ответила сразу же.

- Она ушла, - сказала Мириам. - Поднимайтесь наверх!