- Совсем ничего не приглянулось?
- Не знаю. Я в такой ужас пришла, все это начало рассеиваться только в Закавказье. И чем дальше-тем больше. Там тоже не Америка, но все-таки жизнь какая-то есть. Хоть лозунги и те же. Ты их всегда так смешно переводишь?
- Стараюсь. Чем больше я их переведу, тем полнее у моих клиентов будет представление о советской власти. Ты знаешь, ведь это, помимо всего прочего, еще и крайне глупая власть.
За окнами вокзала играла заря, дождь утих, а что-то все удерживало их в душном зале ожидания, где не было ни каменных ангелов, ни бронзовых львов, ни оштукатуренных кариатид, ни всей несказанной прелести белых ночей,-одни усталые человеческие тела, разбросанные как попало на цементном полу и на фанерных скамейках, да плотные, черные, пахнущие потом очереди у билетных касс.
- Скоро сведут мосты. Ты чемодан успела сложить?
- Когда?
- Значит, пора. К вечеру уже оба будем дома.
Они вошли в вертящиеся двери гостиницы, куда тонкой струйкой вливался поток таких же любителей белых ночей, а через два часа под пение птиц и кошачьи шаги дежурной по этажу застрекотал походный будильник. Марк остановил его-и больше не стало времени смеяться, плакать, обмениваться клятвами и поцелуями.
- Что тебе подарить?
- Уволь.-Он замотал головой.-Вполне достаточно натасканного вчера ко мне в номер остальными. Уволь.
- Это смешно, милый, Я навезла зажигалок, шариковых ручек, значков, джинсы новые захватила-твой, кажется, размер. Мне говорили, их тут можно выгодно...
- Брось ты свои американские штучки. Я, может, по вашим понятиям и беден, но горд. Вези все обратно. Вот таблетка успокаивающего мне бы не повредила. - Он облизал пересохшие губы. - Слушай, у вас в штате есть смертная казнь?
- Отменили,-рассеянно сказала Клэр. В чемодан поочередно летели: лилово-серое платье, в котором она была тогда у моря, черный свитер с дыркой от сигареты на груди-память о Тбилиси, драконы, переложенные какими-то полотенцами и блузками. Мелькали вещи, сыпались в чемодан, и номер постепенно приобретал свой исконный нежилой вид. Только букет астр продолжал топорщиться на столе.
- Погоди, отчего ты спрашиваешь?!
- Солнце восходит.-Марк сощурился.-Я так люблю утреннюю зарю где-нибудь в средней России, на берегу реки, когда туманно, и пахнет мокрой листвой, и обидно, что не знаешь названий всех этих птах, которые распевают в ивах, я же человек городской. И казнят на рассвете. Будят засветло, выводят в холодный двор... Или уже нет? Двадцатый век, все упростилось. "Тьму в полдень" помнишь?
- Как не помнить!
Кое-как собранный чемодан уже переполнился, и Клэр лихорадочно соображала, как же запихать в него плащ и косметику.
- Над первыми страницами я очень веселился. Кестлер, душка, полагал, что в сталинских тюрьмах врагам народа дают чай с лимоном. И держат их в одиночных камерах.
- Все-таки возьми джинсы, считай, что это мой взнос на Андрея. Куда, по-твоему, лучше спрятать письмо? В чемодан?
- Ох, не знаю! Может быть, лучше в сумочку-я давно заметил, у тебя подкладка оторвана. Туда и запихай.
- Хорошо.
Она с усилием захлопнула чемодан и отдала Марку пластиковый мешок со "взносом".
- Присядем перед дорогой?
Последний их поцелуй наедине вышел долгий, отчаянный, но и он кончился, пора было звонить в ресторан насчет завтрака, спускаться на первый этаж со списком номеров для носильщиков, забирать вчерашний пакет с подношением, лежавший у профессора. По дороге Марк наткнулся в коридоре на мисс Уоррен с мордой, опустошенной чем-то весьма смахивающим на мировую скорбь. Она грузно опиралась на новую палку, а в травой руке сжимала конверт советской внутренней почты. Этот-то пятикопеечный конверт, разукрашенный алыми знаменами, танками и золотыми звездами, и заставил Марка наконец с поразительной ясностью понять, на кого была бы как на родную сестру похожа несчастная Хэлен. если б снять с нее вискозную кофту с огромными цветами и бабочками, синие кримпленовые штаны, рыжие туфли на американской пробковой подметке да очки в оправе, усыпанной стеклянными бриллиантами, а взамен облечь в москвошвеевский штапель, скороходовские босоножки на резиновом ходу и кольцо с карамельным искусственным рубином нацепить на палец-да еще заставить раза в полтора потолстеть.
Разумеется, на Марью Федотовну бывшую соседку.
Однако развивать эту занятную мысль, то есть представлять себе, чем бы занималась американка, если бы родилась в тридцатом году в Череповце, не было времени.
Семь утра. Казнят на рассвете, и рейсы в Америку обычно отправляются ранним утром. Как быстро кончилось это путешествие. Раздать паспорта, перемолвиться одним-двумя словами с каждым. Нельзя быть свиньей, все-таки люди отдыхать приехали.
Глава восьмая
- Письмо?-Таможенник вытащил из сумочки Клэр порядком помявшийся сероватый конверт.
- Частное письмо,-сказала она по-русски.-Случайно завалилось за подкладку. Давно собиралась зашить, все забываю.
- Письма, девушка, следует отправлять по почте. Напишите адрес на вашем конверте и бросьте его вон туда.-Он показал на синий ящик перед входом в таможенный зал. - По почте долго. И марок у меня нет.
- Видите ли, девушка...-Таможенник попался словоохотливый. Лицо этого грузного лысеющего парня казалось помертвевшему Марку знакомым, но рыться в памяти не было сил.-Перевозка писем через границу составляет нарушение государственной почтовой монополии. Да и что такое письмо? С точки зрения нас, таможенников? Всякое письмо есть рукопись. Или предмет, предназначенный для передачи третьим лицам. Надо было в декларацию его внести или, во всяком случае, показать, не дожидаясь, пока я сам его найду.
- Я забыла,-беспомощно сказала Клэр.
Таможенник вылез из-за стойки и на несколько секунд скрылся за дверью с надписью "Посторонним вход воспрещен".
- Значит, так,-бодро сказал он по возвращении,-вскроем, ознакомимся с содержанием, а там посмотрим.
За соседней стойкой Коганы разыскали, наконец, квитанцию об уплате пошлины за полученный от брата самовар, чуть подальше старичок Грин сумел убедить таможенницу, что ташкентский коврик с лебедями он хочет увезти в Америку как сувенир, образец народного среднеазиатского искусства, что и в мыслях, у него нет как-то обидеть увозом этого коврика советскую власть. Взглянув на Клэр, словно на царапающуюся кошку, таможенник пожал плечами и снова исчез за той же дверью, а вернулся в сопровождении чина постарше.
- Ну, госпожа Вогел, что прикажете с вами делать?-осведомился тот. - Вы же не хотите неприятностей?
Неведомых неприятностей (ссылка в Якутию? расстрел на месте?) Клэр, разумеется, не хотела, но и сдаваться так легко не собиралась,
- Там впечатления о моей поездке,-морщилась она,-это для мамы и мужа... Ни на одной таможне мира не вскрывали моих писем.
- А почему мы должны вам верить, госпожа Вогел? На любой, как вы соблаговолили выразиться, таможне мира есть свои четкие правила. Что вы упрямитесь? Не съедим мы ваше письмо. Просмотрим и тут же вернем. Где ваш переводчик?
- Я переводчик,-подскочил Марк с угодливым подобием улыбки на устах,-мадам Фогель во время поездки ни в чем предосудительном замечена не была, уверяю вас...
Толпившиеся за Клэр старушонки из группы Веры Зайцевой поглядывали. не понимая ни слова, с любопытством, а иные и с нетерпением. И то сказать, из-за этой глупейшей заминки с таможней они рисковали не успеть закупить в "Березке" икры и водки, предметов, без которых возвращаться из России просто немыслимо. Уже прошедшие таможню Берт и Руфь, посвященные в тайну серого конверта, заметно беспокоились. Наконец чин постарше, раздраженный внезапным заступничеством Марка, заявил ему, что "может, конечно, ваша мадам и хорошая, а вот мы ее сейчас задержим для личного досмотра, и рейс ваш задержится, а кто будет пятьсот рублей штрафа платить-это забота не наша, сами знаете".
Предаваться раздумьям на эту неприятную тему Марку, однако, не пришлось. Как из-под земли явился еще один таможенник, чуть постарше первого, но помоложе второго, постоял, послушал, посмотрел на Клэр немигающими серыми глазами.
- Зачем же самолет задерживать. Петр Афанасьевич?-сказал он пожилому. - Вы разве не читали телефонограмму?
С этими загадочными словами он взял со стойки конверт, не торопясь вскрыл, достал оттуда один листок машинописный и один - исписанный бисерным почерком Андрея. Просмотрел, сунул вместе с пустым конвертом в нагрудный карман кителя. - Пропускай ее, Володя!-скомандовал он.
- А письмо?
- Как обычно.
Володя, не улыбаясь, оттиснул на декларации Клэр жирный лиловый штамп и сделал ей знак проходить.
- Сволочи вы все,-с полушепота она перешла почти на крик,- сволочи, свиньи фашистские, так бы и перестреляла вас всех, гады, гады! Таможенник, забравший письмо, мгновенно обернулся. - Ну-ка не смейте хулиганить, мадам Вогел,-сказал он спокойно.-Тут вам не Америка. Не Америка еще, слава Богу. Не знаю уж, кто вы такая и зачем к нам пожаловали, но валите-ка отсюда подобру-поздорову, катись, покуда цела, немецкое отродье, скажи спасибо, что отпускаем с миром. И хозяевам своим, кто там тебе платит, передай- ни черта у них не выйдет! Сто лет простоим. Тысячу. А вас и агентов ваших... словом, проваливай.
"Бедная девочка",--успел подумать Марк. Вокруг ревущей в голос Клэр собрались Митчеллы и Уайтфилды--целовать, наперебой утешать... А машина расставания двигалась своим чередом, пора было направляться к паспортному контролю.