Портмоне из элефанта
- Вторая хирургия, вторая хирургия! Кушать! - отпечаталось где-то в замутненном сознании.
- Обед, хлопчики! - вдруг отчетливо услышал он сквозь пелену остатков сна и открыл глаза.
Через распахнутую дверь палаты девушка в белом халате, пятясь, вкатывала громыхающую тележку с алюминиевыми столовскими кастрюлями, на которых аляповато, белой масляной краской было выведено: "Каша", "Первое", "Для хлеба". Пахнуло знакомым еще по детству запахом - сочетанием кускового хозяйственного мыла, непромытой общепитовской металлической посуды и остатков еды, приготовляемой при обильном использовании главного уничтожителя вкуса - комбижира, хранящегося в холодильных шкафах в виде желтоватых оковалков с заветренными прогорклыми краями. Он улавливал этот запах каждый раз, попадая в зону пищеблоков: пионерлагерного - в детстве, летом, школьного - зимой, и уже потом, через годы - институтского, все пять лет его родной Плехановки. В последующие годы, по мере взросления и продвижения по службе, запах этот постепенно улетучивался, забывался и окончательно исчез из памяти к концу восьмидесятых - когда его совершенно забили и практически свели на нет другие запахи и звуки новой чумовой жизни, свалившиеся на головы и ноздри столичного потребителя. Произошло это сразу же, по истечении первой недели после принятия и опубликования закона о кооперации, в 1987-м.
К этому времени он, Юрка, уже надежно и окончательно превратился в Юрия Лазаревича, сорокалетнего заместителя директора магазина "Бытовая химия", что на Можайке, и с нескрываемым удовольствием стал именоваться "господином" вместо обрыдлевшего всем "товарища". И что уж говорить о нынешних - крутых девяностых, когда запахи его теперешней жизни измерялись и соответствовали уровню генерального директора и председателя совета директоров ЗАО "Торговый дом "Беловежье"", в который превратился с его легкой, но и не особенно вороватой руки бывший хозяйственный магазин. К моменту победного, многоходового и хитроумного, но вполне законного овладения Юрием Лазаревичем последним, пятьдесят первым и решающим процентом беловежских акций, ароматная гамма эта состояла уже из устойчивых и характерных запахов, строго определенных жизнью согласно табели об особых, торгово-предпринимательских понятиях и рангах, предполагающих следующую минимальную пахучую потребительскую корзину: запах ксерокса фирмы "Canon" и духов "Палома Пикассо", исходящих от офиса и Лолки-секретарши с ее неудобной несмываемой губной помадой, запах грандчароковской лайки в салоне джипа и особого, чуть-чуть тухловатого, но чистого выхлопа, выбрасываемого дженерал моторсом при сжигании 98-го бензина, смесь запахов "Ультра Юнит Ликуид", которым промывают форсунки в джакузи каждый раз после пятого бурленья перед шестым, и обильно, почти ежедневно выдавливаемого из итальянского тюбика Каринкиным гелем фирмы "Суперпластик". И наконец - сумасшедший запах сосен, проникающий в их с Каринкой спальню на втором этаже Барвихинского дома по утрам, и не менее завораживающий - шишечного самоварного дыма, там же, но уже по вечерам…
…Санитарка докатила тележку до середины палаты и объявила:
- А ну, налетай, кто ходячий! Кто не может - не надо. Сама налаживать буду…
- Чего там сегодня, а, теть Марусь? - спросил девушку крайний к окну, с перебинтованной грудью парень. - Чего налаживать-то будешь?
Девушке было на вид лет двадцать пять, не больше, но на "теть Марусь" она не обиделась, а весело ответила:
- Тебе, паралитику, - щи - мудищи полощи, а всем другим, кто толковый пациент, - рассольник и суфле. Как на убой сегодня, перед Днем Победы, наверно, потому что…
Шутка девушки Маруси была явно сомнительного свойства, но назначенный на выздоровление народ не обиделся, а даже, наоборот, хохотнул с подмигом и зашевелился, каждый - в силу собственных послеоперационных возможностей.
Предстартовое обеденное настроение каким-то краем передалось и Юрию Лазаревичу и заставило его окончательно проснуться после затяжного наркоза. Он осмотрелся, уже внимательней. Это была стандартная больничная палата на шестерых - лежачих, как он, и прочих - целиком или частично ходячих. В основном все были послеоперационники. В их четырнадцатую старались заваливать, по возможности, тяжелых, кучкуя по диагнозу принципиальной выживаемости, в отличие от пятнадцатой, соседней, - тоже для тяжелых, но при отсутствии какого-либо принципа…
Все кровати были заняты. Он опустил глаза на пол. Драный линолеум, покрывающий поверхность пола, местами переходил из рубцов в задиры, перераставшие, в свою очередь, в полуметровые язвы, из которых выглядывала грязно-серая бетонная стяжка. На одной из таких подкроватных язв покоилась полная почти до краев утка. Юрий Лазаревич повел носом и недовольно поморщился.
- Э, Марусь, а этому-то? - спросил санитарку перебинтованный парень и указал кивком на Юру. - Ему-то чего не ложишь? Он, вон, проснулся…
- Не положено ему, - повернувшись в направлении кивка, ответила Маруся, - он на питании только с вечера… Он еще свежий, на жидком пока…
- Ну и налей жидкого, - не отставал сердобольный парень, кивнув на этот раз на кастрюлю с рассольником, - супу в смысле…
- Жидкого - это на голой воде значит и таблетках, - со знанием дела раздавая тарелки со вторым, по-научному отреагировала Маруся и, повернувшись снова к Юрию Лазаревичу, обратилась теперь уже непосредственно к нему: - У вас еще не заросло там… Свежий шов, значит. Изнутри… - Она стала половником разливать кисель. - А к вечеру подзатянет немного, и пойдете на довольствие… Как все…
- Хлеба дай еще, дочка, - протянул к ней руку старик с соседней с Юрой койки, - беленького… А то у меня ни одной огурчинки в рассольнике не получилось…
- Он у меня наперечет, дедунь, - тут же нашлась бойкая санитарка, - подушевой: один - белого, один - черного, понял? На! - улыбнулась она ему и протянула ломтик белого. - Кушай на здоровье…
Закончив раздачу, Маруся двинула тележку на выход. Проходя мимо Юрия Лазаревича, на всякий случай сообщила, демонстрируя остальным свою осведомленность:
- А вас, между прочим, милиционер дожидается, из органов прокуратуры, капитан. - Она смешно завела к потолку раскосые глаза и невпопад добавила: - Симпатичный… И жена еще ваша с ним разговаривает… Черненькая такая…
Сейчас она стояла к нему лицом, и он сумел хорошо ее разглядеть. Молодая санитарка выглядела типичной казашкой - широкие скулы, узкие глаза, кожа смуглая… Что-то очень знакомое почудилось ему в ее восточном облике.
- Из органов, говорите? - задумчиво переспросил он девушку, а сам подумал: "Ну, точно… Элефанть лезя…"
А началось все сразу после путча, в девяносто первом. В июле они с Гариком, лучшим другом и замом, акционировали наконец магазин и пребывали на вершине счастья, готовясь к будущим дивидендам - честным и не очень. Коллектив магазина был большой, но, как выяснилось, не опасный. Совершенно безопасным он стал на следующий день после того, как Гарик, второй по главности после Юры акционер, уволил с председательского молчаливого согласия основных бунтарей - качателей магазинной демократии - упрямого и упертого в своей неперевоспитуемости коммуняку Тишкина - завсекцией скобянки, ловко устроив ему небольшую недостачу, и двух продавщиц - одну из "Обоев", другую - из "Лаки, краски". Девки были наглые, но действовали по предусмотренной новыми законами справедливости, за это и поплатились. Обе пошли по аморалке, так же грамотно сконструированной друзьями-начальниками при помощи хорошей выпивки, закуски и двух продажных продавцов из фурнитурной секции - Рината и Коляна. Аморалка пришлась на часы еще рабочие, но уже предпраздничные, о чем и был составлен соответствующий акт. Ребята сработали на совесть и не отдавали одной юбку, а другой - колготы, до самого момента неожиданного появления начальства и других свидетелей в подсобном помещении магазина. Ребята после этого резко пошли в замзавсекцией, а девки - вон, правда, не по статье, а по их собственному, усиленному Юркиным с Гариковым, желанию. Юрке, честно говоря, было крепко стыдно, но время на дворе было жестокое, и он поддался на Гарькину удочку. После случившегося все акционерские страсти как-то сразу улеглись, и в коллективе вновь возобладали мир, социалистический порядок и прежнее дореволюционное послушание.
Путч внес изрядную долю беспокойства за судьбу вновь налаживаемого по-капиталистически бизнеса и заставил понервничать друзей по-настоящему - с каплями и примочками. Крыша их, то есть местные кунцевские бандиты, тоже ничем помочь не могла и также, как и все остальное население, ждала результатов танкового толковища, что затевалось у стен Белого Дома.
- Может, нам в "живое кольцо" сходить? Постоять… - неуверенно спросил тогда своего зама Юра в робкой надежде на непонятно что.
- Ты чего, совсем охуел? - с искренним удивлением отреагировал тогда Гарик. - А товар? С товаром-то как?..
Аргумент нес в себе такую несокрушимую силу и жизненную правду, что Юрий Лазаревич впервые растерялся и не нашел, что ответить. Совсем не нашел… Дух завскобянкой Тишкина и двух пострадавших по линии невольного блядства девок из лаков, красок и обоев, вновь тускло завитал в торговом зале АОЗТ "Беловежье".