– Господи, да когда же это кончится? – переспросила Людмила Анатольевна.
Но двери ступы уже захлопнулись, и, грохоча, хохоча и топоча, бесноватая Феклиста Шаломановна помчалась вниз. За Феклистой заскакали по ступенькам коты.
"Тьфу! Хоть бы ты застряла, наконец, в своем ящике, старая гангрена!" – с чувством подумала Людмила Анатольевна вслед мчащейся вдове. И тут произошло нечто таинственное и неожиданное. Такое, чего раньше никогда не случалось. Ящик со старой гангреной вздрогнул и, беспомощно качаясь на канатах, завис в лифтовой шахте между четвертым и пятым этажом.
Людмила Анатольевна в изумлении крепко сжала в руках извивающуюся Мерсью и торжественно проследовала мимо нейтрализованной вдовы вниз по ступеням.
– Четвертая скамья грозит тебе и ящик! – проскандировала вслед Людмиле Анатольевне замурованная вдова.
Но Людмиле Анатольевне было весело.
"Висеть тебе до вечера, гангрена!" – бодро расталкивая котов ногами, беспечно думала Людмила Анатольевна.
Проклятие Феклисты настигло Людмилу Анатольевну на бульварной скамейке под цветущим каштаном. Развернув "Центральную славь", извлеченную в парадном из почтового ящика, Людмила Анатольевна, постепенно мрачнея бровями, читала на последнем развороте рецензию на последний роман мужа "Вечная сушь". Статья называлась "Вечная чушь" и написана была за два дня до гибели хитрым мстительным и предусмотрительным Добужанским…
Волоча за собой упирающуюся собаку Райского, Людмила Анатольевна вихрем пронеслась по бульварной аллее к троллейбусной остановке.
Вихрем пронеслась Людмила Анатольевна в троллейбусе по улицам цветущего мегаполиса и спустя каких-нибудь полчаса пронеслась вихрем по гулким лабиринтам газетного издательства.
Беспрепятственно миновав пустую, залитую дневным зноем приемную, она ворвалась в кабинет, втянув за собой свое странное животное, и захлопнула дверь каблуком.
Душитель "Вечной суши", Иуда литбиза, был у себя.
Душитель был у себя, но был не в себе. Подлый человек этот сидел, держа на коленях Машу, и накручивал Машин локон на свой указательный палец.
В кабинете пахло хорошей мебелью, табачным дымом и ландышами. На длинном столе совещаний стояла пара высоких бокалов. Узкое горлышко "Бьянко" торчало из кубиков хрустального льда.
– Что ж это ты делаешь, старая ты сволочь?! – обратилась Людмила Анатольевна к Вениамину Александровичу, и Вениамин Александрович вжался в кресло. Маша соскользнула с колен издателя. В кабинете женоубийцы сделалась пауза. В наступившей тишине Людмила Анатольевна, грохоча каблуками, достигла издателя и с треском шлепнула собранным мухобойкой изданием "Слави" между ушей.
Вениамин Александрович вздрогнул и, выпучив глаза, прикрылся от Райской новым газетным выпуском. Серебряно захихикала красавица Маша. Затрепетали на весеннем ветру голубые шторки, Людмила Анатольевна размахнулась, и меценат-душитель был треснут повторно, утренним выпуском по вечернему.
– Маша! Вызови…те охрану! – прохрипел избиваемый, но Маша не торопилась. Какая-то жуть, какая-то бойкость выглянула вдруг из глаз секретарши, из ее позы и всей фигуры ее, и Вениамин Александрович с ужасом понял вдруг, что Маша ведьма, и эта проклятая Райская – ведьма, и все они, и покойная супруга – ведьма, и ведьмы, ведьмы и русалки – все женщины на Земле.
– Дашь опровержение на рецензию, старый черт?! – Людмила Анатольевна снова занесла газету над всклокоченной головою Иуды.
– На какую? – сипел Вениамин Александрович.
– Вот на такую! – показала Карпову крепкий кулак Людмила Анатольевна, тыкая отрицательной рецензией покойника Добужанского в нос издателю.
– Людмила Анатольевна, да это же просто опечатка! – защищался тот.
– Я тебе покажу, опечатка! – обещала оскорбленная женщина. – Вот тебе твоя опечатка раз! Вот тебе твоя опечатка два! Вот тебе твоя опе… – хотела добавить к двум предыдущим опечаткам третью Людмила Анатольевна, но тут Вениамин Александрович сдался.
– Дам… – прохрипел он, сползая под стол и думая укрыться там, но Маша откинула скатерть и смотрела на Карпова сверху, перевернувшись лицом. И щеки Машины были свежи и румяны, и зубы ее белели жемчужными каплями. И колокольчиковый – синий, полуденно томный – был Машин смех…
И опять по лабиринтам издательства вихрем помчалась Людмила Анатольевна Райская со своей собачкой.
С треском распахивала Людмила Анатольевна редакционные двери в поисках младшего корректора "Центральной слави" Виктора Петровича Рюмочки.
Это он, неблагодарный, жалкий и бездарный корректор, написал в статье Добужанского слово "Сушь" через "Ч".
Глава 10
Сон Антона Павловича
С пятницы на субботу Антону Павловичу приснился страшный сон, что он проснулся.
С субботы на воскресенье Антону Павловичу приснился страшный сон, что его нигде нет.
Вечером воскресенья Антон Павлович ужинал и смотрел с женой новости по телевизору. В новостях передали, что какой-то гражданин свалился на станции метро "Молодежная" на рельсы. Антон Павлович очень заинтересовался новостью и даже перестал жевать; ему было интересно, убило ли того гражданина насмерть или гражданин все же остался жив. Бодрый диктор порадовал Антона Павловича, сказав в конце, что гражданина убило насмерть.
Антон Павлович с удовольствием доел парную котлетку и корочкой подлизал соус.
После чего Антон Павлович заперся на тумбочку в своем кабинете и долго занимался тем, что щелчком указательного пальца сбивал по очереди черные и белые пешки с доски.
– Ать-два! Ать-два! – доносилось до Людмилы Анатольевны из-за дверной щели.
– Ать-два! Ать-два! – доносилось до Людмилы Анатольевны из-за тонкой кабинетной перегородки.
Наконец Антон Павлович успокоился, утомился и лег спать в очень хорошем настроении.
"Ать-два!" – думал, засыпая и улыбаясь, как дитя погремушке, Антон Павлович.
В ту ночь, ночь с воскресенья на понедельник, Антону Павловичу приснился страшный сон, что он идет по тротуару.
Тротуар, по которому шел Антон Павлович, был самый обыкновенный битый асфальтовый тротуар из тех, что обычно лежат вдоль ржавых гаражных товариществ и детских садиков, огражденные с одной стороны пьяным забором, а с другой – дорогой, поворачивают куда придется, ведут неизвестно куда и кончаются неизвестно чем.
Антон Павлович появился на тротуаре в голубой коляске. Антон Павлович лежал в голубой коляске неподвижно, крепко спеленатый, и смотрел, не мигая, серыми круглыми глазками в голубое небо. По небу бежали в обратную сторону облачка. Антона Павловича везла по тротуару мама.
Потом и коляска, и мама куда-то исчезли, и Антон Павлович заскакал по тротуару маленьким мальчиком, играя гуталиновой баночкой в классики и мешая прохожим.
После Антон Павлович бодро шагал по тротуару, весело насвистывая и обгоняя прохожих.
Затем сердито брел, опустив голову и ругая прохожих.
Еще чуть спустя прохожие сами принялись, кто насвистывая, кто прыгая в классики, а кто нетерпеливо толкаясь, обгонять Антона Павловича.
Тротуар то шел в горку, то скользил вниз. Иногда тротуар поднимался вверх очень круто, и тогда Антон Павлович начинал задыхаться и уставать. Вниз по тротуару идти было гораздо приятнее.
Погода во сне была, как обещали Антону Павловичу в вечерних новостях, хорошая. Светило солнышко. Истаявшие ручейки стекали в приоткрытые канализационные люки. По гудроновым лужам скользили ватные облачка. В цветущих яблонях чиририкали птички…
Правда, иногда погода во сне почему-то резко менялась, дул ветер, сдувая с тротуара тополиный пух, и вместо пуха бросал в лицо Антону Павловичу сырые снежные колючки. С кленов осыпались янтарные листья, и тогда Антон Павлович шел, шурша по мягкому золотому ковру. А то вдруг под ногами Антона Павловича принимался сухо поскрипывать синий морозный наст. Но тут же бежал вниз, журча ручейками, обгонявшими Антона Павловича.
И все же в основном погода держалась, как и была обещана Гидрометцентром. Цвела весна.
Антон Павлович быстро мелькал мимо детских площадок, уютных двориков, скользил тенью между спичечных коробков пятиэтажек и иногда, ослепленный, выныривал из сиреневой карусельной запруди на огромный гудящий проспект. Тротуар тупился, терялся, отползал или вздыбливался косматой деревянной лестницей над канализационной трубой и вдруг обрывался.
Тогда Антон Павлович останавливался растерянно, возвращался обратно и вновь принимался мелькать тенью вдоль футбольных площадок, спичечных двориков, цветущих яблонь и скрипучих качелей.
Однажды Антон Павлович все же решился пересечь проспект.
Согнувшись в три погибели, кряхтя, он прополз под ржавым брюхом тепловой коммуникации и, огибая канавы и рытвины, поплелся вдоль барьерного ограждения в ожидании светофора, подземного перехода или зебры.
Антон Павлович шел и шел вдоль барьерного ограждения, а барьерному ограждению, казалось, нет конца. Слева тянулась тепловая коммуникация. Справа проносились машины.
Путешествие Антона Павловича на ту сторону проспекта оборвалось внезапно.
Задумчиво перешагивая канавки, наступая пыльными ботинками на одуванчиковые проплешины, поворачивая голову парадным солдатиком в сторону гудящего проспекта, Антон Павлович внезапно оказался в Конце всего.