Душили шнурками…
Наверняка душили!
Боже, какой ужас!
Это проклятая Феклиста накаркала!..
Что же мне делать?!
Я надеюсь, мне все это снится!" – думал затравленно в своем углу Антон Павлович, пока ботинки совершенно безнаказанно разгуливали по его доске, разбрасывая мысками фигуры.
"Нет, не могу я больше терпеть это безобразие! Хулиганы, пусть душат!" – подумал Антон Павлович, и когда, сбив белого короля (постарался левый), убийцы-ботинки направились без всякого стеснения к черному… Антон Павлович набрал в грудь побольше воздуха и…
Икнул.
– Ик! – икнул Антон Павлович, и ботинки, вздрогнув, медленно повернулись на каблуках…
…медленно повернулись на каблуках, усмехнулись и, неторопливо пошаркивая, направились в сторону икнувшего.
Они выглядели как кошмарный сон, эти ботинки. И убежать от них не было никакой возможности: ботинки наверняка бегали быстрее Антона Павловича, и снова притвориться спящим было уже невозможно…
"Ботинки мне все равно не поверят", – понял Антон Павлович и, вжавшись в диванную спинку, заскулил от отчаяния…
Полдень шестнадцатого мая стоял над городом. По городским тротуарам разгуливали миллионы ботинок. Черные и коричневые, оранжевые, белые и кремовые ботинки; уже запыленные и только что начищенные; на каучуковой подошве и на резине; тесные и разношенные, как галоши; лодочки и на ремнях; со шнуровкой и на липучках. Ботинки разных размеров. С совершенно разными характерами, мыслями и целями.
Одни ботинки спешили по делам, другие расхаживали у памятников. Третьи….
И так далее, и так далее…
Миллионы, миллионы ботинок, сдвоенных парами…
Среди них пробирался в одних носках невидимый, потерявший свой черный ботинок с дырочками для вентиляции воздуха и ненавязчивым тиснением, придуманный Антоном Павловичем Константин Михайлович Безумный…
Через распахнутые Людмилой Анатольевной шторы с веселым весенним гудением, точно шмели, в комнату влетали звуки.
Задушенный ботинками Антон Павлович открыл глаза и посмотрел в потолок. Сперва ему померещились на нем следы. Но Антон Павлович поморгал, и следы постепенно растворились в побелке.
Людмила Анатольевна, приветливо улыбаясь, отошла от окна. В руках жены, чуть скосив глаз, Антон Павлович разглядел край картонной коробки. Все так же улыбаясь, жена, шлепая тапочками, приблизилась к постели, где неподвижно лежал Антон Павлович, и распахнула коробку.
Это была черная пара хорошей кожи, с двойным перехлестом шнуровки, ненавязчивым тиснением и дырочками для вентиляции ног.
Тут Антон Павлович не выдержал, мучительно зевнул и проснулся.
Глава 9
Стон в летнюю ночь
Kf3-h4
– Пойми меня, Никанор, дело вовсе не в публикации! – говорил Никанору Ивановичу Виктор Петрович Рюмочка. Утверждая это, Виктор Петрович смотрел на спецкора дикими воспаленными глазами, вращал зрачками, взмахивал пегими ресницами и страстно теребил приятеля за пуговицу. Оторвав наконец пуговицу, подающий надежды литератор, посмотрел на нее так же пронзительно, как смотрел на все остальное, и решительно вышвырнул кругляшек за скамейку. Пуговицу тут же окружили голуби.
Сашик моргнул, с тоской оправляя опустевшую петлю.
Подающий надежды автор проводил мрачным взглядом облачко на небе и, чуть поразмыслив, принялся за карман спецкора.
Спецкор осторожно отодвинулся, неизданный литератор встревоженно пододвинулся и, вцепившись в карман Никанора Ивановича покрепче, точно опасаясь, что приятель даст деру, продолжил угрожающим сиплым шепотом:
– Вот что я скажу тебе, Никанор! Никанор, верь мне! Тут заговор! Целенаправленный, планомерный развал мысли! Публику кормят кровавым компотом, Никанор! Окрошкой мысли!
Виктор Петрович угрожающе поскреб ногтем и отшвырнул за скамейку следующую пуговицу.
– Эта сволочь, эта бездарная амеба Райский, ты читал этого мерзавца, Никанор?
Никанор Иванович читал, но на всякий случай отрицательно покачал головой. Виктор Иванович признательно дернул карман. Карман хрустнул и повис на нитках.
Никанор извлек из пакета пару пластиковых стаканчиков, достал из-за пазухи согретый сердцем "Пшеничный колосок", тяжело вздохнул и поровну налил. Приятели выпили, закусив размякшим шоколадом "Аленка"…
Антон Павлович нагнулся под стол, пошарил в темноте рукой, достал бутылку и опасливо прислушался.
Тонкая перегородка донесла до Антона Павловича сердитый голос жены. Жена разговаривала то ли сама с собой, то ли по телефону.
Антон Павлович облегченно вздохнул и также немного плеснул в стакан. Ему было неспокойно. Душно и одиноко. С завистью смотрел Антон Павлович на Никанора и Рюмочку. Ему хотелось к ним, на бульвар, на парковую скамеечку. Ему хотелось, чтобы Виктор Петрович не обижал его повести. Ему хотелось любви. Ему не хватало любви.
"Никто, никто не любит меня!" – с обидой и тоской поглядывая на шахматные фигуры, думал Антон Павлович…
Однако Антон Павлович ошибался.
Людмила Анатольевна любила его.
Бесчисленные враги мужа становились ее врагами. Нанесенные Антону Павловичу обиды застревали в сердце Людмилы Анатольевны ржавыми пулями, не рассасывались и не старели.
Нанесенные Антону Павловичу обиды блуждали по лабиринтам души Людмилы Анатольевны подводными минами; злые стрелы критических статей, выпущенные врагами в доверчивого мужа, копились в Людмиле Анатольевне, как в мрачной каменистой пустыне копятся пары ядовитой вулканической серы, как в глиняном горшочке туземца дают яд толченые листья кураре…
Имя врагам мужа был Легион.
Крошечным и беззащитным казался Людмиле Анатольевне ее беспомощный, неприспособленный к кровожадной действительности Антон Павлович, и ей часто хотелось взять бедного мужа на руки или броситься на грохочущую амбразуру кровожадной действительности, чтобы телом прикрыть Антона Павловича от автоматных очередей литературных будней.
Она не всегда могла защитить Антона Павловича и не всегда успевала быть рядом; муж, как всякий творец, нуждался в тишине, одиночестве и покое и, нуждаясь в них, запирался от Людмилы Анатольевны с внутренней стороны кабинета на тумбочку.
Ежедневная работа Антона Павловича над главами романов, рассказами или повестями проходила три стадии.
Первая стадия называлась "погружение".
Погружаясь, Антон Павлович сосредотачивался, особенно остро нуждаясь в этот момент в тишине, одиночестве и покое. От действительности во время погружения Антон Павлович ограждал себя тумбочкой.
Вторая фаза называлась "процесс".
В процессе погрузившийся муж был сосредоточен, но еще острее нуждался в одиночестве, тишине и покое. От действительности Антона Павловича по-прежнему отделяла тумбочка.
"Антуля, ты погружаешься?" – спрашивала из-за двери Людмила Анатольевна, и если муж мычал, это означало, что жена угадала со стадией. Если в ответ раздавался перестук клавиш, значит, муж находился в процессе.
Если в ответ муж не издавал ни звука, это означало третью, завершающую стадию работы над романом – "декомпресс". В декомпрессе муж походил на сомнамбулу и, еще отчаяннее нуждаясь в тишине, одиночестве и покое, отделялся от мира тумбочкой.
Людмила Анатольевна постучала. Антон Павлович откликнулся из-за запертой на тумбочку двери нечленораздельным мычанием. Это означало, что Антон Павлович проходил первую стадию. Антон Павлович погружался.
Людмила Анатольевна вздохнула и поволокла Марсельезу Люпен к дверям.
– Антуля! Мы гулять! – крикнула она на всякий случай из коридора.
– Иди-иди! – раздраженно буркнул Антон Павлович и, не глядя отодвинув жену подальше, с удивлением посмотрел на клетку, куда поставил ее.
Ф h6-g5
Переставленная жена грозила съесть Карпа, грозила съесть младшего корректора Рюмочку и грозила…
– А ты у нас кто такая? – спросил Антон Павлович белую пешку, которую также грозилась съесть жена.
Пешка молчала. Но молчала совершенно напрасно. Антон Павлович уже узнал ее. Это безумная вдова молча и тоскливо смотрела одним глазом из зарешеченного окошка лифтовой кабинки.
Лестничная клетка встретила Людмилу Анатольевну неприветливо.
Сквозняк гнал по полу верблюжьи колючки кошачьей шерсти и тополиного пуха.
Четыре кота Феклисты Шаломановны неподвижно сидели на ступенях возле лифтовой шахты. Два кота рисовались мрачными силуэтами на фоне белого квадрата окна. Один, здоровенный, как крыса, развалился, хлопая хвостом у батареи. Еще несколько оккупировали нижний пролет.
Мерсью завыла. Коты ответили ледяным молчанием. Натянув поводок, собачонка Райского выгнула спину, оскалилась и зашипела. Коты остались неподвижны и молчаливы. И только тот, что хлопал хвостом, захлопал хвостом чуть быстрее и громче.
Людмила Анатольевна нагнулась, приподнимая шипящую любимицу за шиворот, но, разогнувшись, вздрогнула и, выронив питомицу на пол, прислонилась к дверному косяку.
– Господи, да когда же это кончится? – беспомощно спросила вздрогнувшая Людмила Анатольевна, но коты по-прежнему молчали.
Из распахнутой лифтовой кабинки на Людмилу Анатольевну холодно смотрели два выцветших глаза ясновидящей вдовы.
– Конец уж близок! Слышу я шаги! На утренней заре гонец взошел из тьмы и в ящик подложил тебе отравленный свинцом несчастья вестник! Спеши, жена, предотвратить беду или, не отвратив ее, к себе приблизить! – предрекла вдова.