- Намного приятнее! - сказала тетушка Бесси, закатывая глаза.
Он поспешно спустился с веранды.
Из соседнего дома снова вышла девушка с книжкой. Наверное, они знакомы. В детстве, когда он приезжал к тетушкам в гости, те неизменно притаскивали к нему поиграть кого-нибудь из соседских недотеп: то жирную идиотку в скаутской форме, то подслеповатого мальчишку, декламировавшего библейские тексты, а как-то привели почти квадратную девицу, которая подбила ему глаз и удалилась. Слава богу, он теперь уже взрослый, и они не посмеют развлекать его. Девушка из соседнего дома не взглянула на него, и он не стал с ней заговаривать.
Выйдя на улицу, он снова поразился буйному цветению азалий. Казалось, волны их разноцветным приливом неслись по газонам, вздымаясь у белых фасадов розово-малиновыми гребешками, гребешками белыми, с каким-то еще таинственным лиловатым оттенком, крутыми желто-красными гребешками. От этого изобилия красок у него перехватило дух. Мох свисал со старых деревьев. Дома, старомодные, построенные еще до гражданской войны, были на редкость живописны. Об этих местах некогда сказал его прадед, и слова эти остались девизом города: "Мы сеем красоту, а пожинаем деньги".
Тетушки жили в пяти кварталах от деловой части города. Кэлхун шел быстрым шагом, и вскоре перед ним открылась торговая площадь, в центре которой было обшарпанное здание муниципалитета. Солнце беспощадно жгло крыши машин, стоящих везде, где только можно. Флаги - государственные, штата и конфедерации - на каждом углу развевались на фонарях. Вокруг мельтешили люди. На тенистой улице, где жили его тетушки и где азалии были особенно хороши, он не встретил почти никого - все были здесь: глазели на жалкие витрины, вяло и почтительно проходили в здание муниципалитета, туда, где пролилась кровь.
Интересно, подумает ли хоть один из них, что он здесь по той же причине, что и все они? Ему не терпелось, подобно Сократу, прямо на улице затеять спор о том, кто истинный виновник шести смертей, но, оглядевшись, он решил, что вряд ли кого-нибудь тут может заинтересовать подобная тема. Потом он забрел в аптеку. В ней было темно и неприятно пахло ванилью.
Он сел на высокий табурет у стойки и заказал лимонный напиток. У парня, который его обслуживал, были холеные рыжие бачки и на рубахе - значок праздника азалий, тот самый, который отказался купить Синглтон. Кэлхун сразу это приметил.
- Я вижу, вы отдали дань этому богу? - сказал он. Парень, видимо, не понял, о чем речь.
- Я про значок, - сказал Кэлхун. - Значок.
Парень взглянул на значок, потом снова на Кэлхуна.
Он поставил напиток на стойку, но продолжал смотреть на Кэлхуна, словно бы подметил в посетителе какое-то забавное уродство.
- Ну как вам праздник? - спросил Кэлхун.
- Вообще все это? - переспросил парень.
- Эти славные торжества, хотя бы вот шесть смертей, - продолжат Кэлхун.
- Да, сэр, - согласился парень. - Шесть человек недрогнувшей рукой. И четверых из них я знал лично.
- Ну тогда, значит, вы тоже отчасти знаменитость, - сказал Кэлхун.
И вдруг он явственно ощутил, как притихла улица. Он повернулся к двери и увидел проезжавший мимо катафалк, за которым гуськом медленно шли машины.
- У этого отдельные похороны, - почтительно объяснил парень. - Тех пятерых, в которых тот целил, хоронили вчера. Всех разом. А этот не поспел помереть.
- Их руки обагрены кровью безвинных и виновных, - сказал Кэлхун, сверкая глазами.
- Кого это "их"? - спросил парень. - Все это один человек наделал. Его фамилия Синглтон, он чокнутый.
- Синглтон был лишь орудием, - сказал Кэлхун. - Виноват Партридж. - Он залпом выпил напиток и поставил стакан.
Парень смотрел на него как на сумасшедшего.
- Партридж никого застрелить не может, - проговорил он сердито.
Кэлхун положил на стойку десять центов и вышел. Последняя машина завернула за угол. Толпа как будто поредела. Видно, при появлении катафалка люди разбежались. Какой-то старик высунулся из соседней скобяной лавки и упорно глазел на угол, за которым скрылась процессия. Кэлхуну не терпелось поговорить. Он нерешительно подошел.
- Насколько я понимаю, это были последние похороны, - сказал он.
Старик приложил ладонь к уху.
- Похороны ни в чем не повинного человека! - прокричал Кэлхун и мотнул головой туда, где скрылся катафалк.
Старик оглушительно высморкался. Выражение лица у него было не слишком любезное.
- Единственная пуля, которая угодила куда следует, - сказал он дребезжащим голосом. - Этот Биллер просто пьяница и барахло, он и тогда был пьян.
Кэлхун нахмурился.
- Зато уж остальные пятеро - герои как на подбор, - проговорил он ехидно.
- Да, прекрасные люди, - сказал старик. - Погибли, исполняя свой долг. Мы им и похороны закатили как героям - всем пятерым, - общие пышные похороны. Биллеровы-то родственнички побежали в похоронное бюро - мол, и Биллера к ним, да только тут уж мы все вмешались и не дали. Иначе это был бы позор.
"Боже правый!" - подумал Кэлхун.
- Одно доброе дело сделал Синглтон - избавил нас от Биллера, - продолжал старик. - Теперь бы еще кто-нибудь избавил нас от Синглтона. Живет себе не тужит в Квинси, спит-ест задаром, а мы с вами за это налоги платим. Пристрелить бы его тогда на месте!
Это было так чудовищно, что Кэлхун онемел.
- А если уж решили держать его там, пускай платит за харч и квартиру, - сказал старик.
Кэлхун смерил его презрительным взглядом, повернулся и пошел. Он пересек улицу и направился к скверу перед муниципалитетом; он шел, не разбирая дороги, - лишь бы подальше от этого старого дурака, и чем скорее, тем лучше. Под деревьями стояли скамейки. Кэлхун отыскал свободную скамейку и сел. У входа в муниципалитет какие-то зеваки наслаждались видом "тюрьмы", где Синглтон был заточен вместе с козлом. Кэлхуна пронзило чувство дружеского сострадания. Ему вдруг показалось, будто его самого бросают в уборную: щелкает висячий замок, снаружи беснуется ревущая толпа, и он с ненавистью разглядывает ее сквозь прогнившие доски уборной. Козел издает неприличный звук; вот воплощение общества, к которому он прикован!
- А тут шестерых дядей убили, - послышался какой-то странный голос.
Он вздрогнул.
Маленькая белая девочка, сунув в рот бутылку "кока-колы", сидела на песке у его ног и следила за ним с независимым видом. Глаза у нее были такие же зеленые, как бутылка. Она была босая, волосы белесые, прямые. Бутылка с цоканьем выскочила изо рта, и девочка сказала:
- Это сделал гадкий дядя.
Кэлхун как-то сник - так бывает, когда сталкиваешься с детской непосредственностью.
- Нет, - сказал он, - не гадкий.
Девочка сунула язык в бутылку, потом беззвучно вытащила его, продолжая смотреть на Кэлхуна.
- Люди его обидели, - объяснил он. - Они были плохие, злые. Что бы ты сделала с теми, кто тебя обидел?
- Постреляла бы всех.
- Вот и он то же самое сделал,- сумрачно сказал Кэлхун. Она по-прежнему сидела на песке, не спуская с него
глаз. Казалось, сам Партридж смотрит на него ее бездумным взглядом.
- Вы травили его и довели до безумия, - сказал Кэлхун. - Он не хотел покупать значок. Разве это преступление? Он жил здесь как посторонний, и вы не могли этого вынести. Одно из основных прав человека, - продолжал он, глядя в прозрачные глаза девочки, - это право не подражать дуракам. Право быть не как все. Господи, да просто право быть самим собой!
Не спуская с него глаз, она закинула ногу на ногу.
- Он гадкий, гадкий, гадкий! - повторила она. Кэлхун встал и, глядя прямо перед собой, пошел прочь.
Гнев застлал ему глаза туманом. Было трудно различить, что творится вокруг. Две школьницы в ярких юбках и курточках метнулись ему под ноги, визжа:
- Купите билет на конкурс красоты! Вы увидите сегодня вечером, кого Партридж изберет королевой азалий!
Он отпрянул в сторону, но их хихиканье сопровождало его до самого муниципалитета и дальше. Наконец он остановился в нерешительности; перед ним была парикмахерская, видимо пустая и прохладная. Помедлив, он вошел.
Клиентов не было, парикмахер поднял голову из-за газеты. Кэлхун попросил постричь его и блаженно опустился в кресло.
Парикмахер был высокий изможденный парень, глаза у него, казалось, выцвели. Он выглядел человеком, который тоже страдал. Подвязав Кэлхуну простынку, он уставился на круглую голову клиента, словно это была тыква и он прикидывал, как ее лучше разрезать. Потом повернул его к зеркалу; оттуда на Кэлхуна глянуло круглое, совершенно заурядное и наивное лицо. Выражение его мгновенно сделалось жестким.
- И вы тоже, как все, хлебаете эти помои? - спросил Кэлхун воинственно.
- Как вы сказали? - переспросил парикмахер.
- Что, все эти дикарские ритуалы идут парикмахеру на пользу? Ну все, все, что здесь творится? - проговорил Кэлхун нетерпеливо.
- Да прошлый год сюда, на праздник, целая тысяча приехала, - отвечал парикмахер. - Ну а в этом году вроде бы и побольше, как-никак трагедия.
- Трагедия, - повторил Кэлхун, поджав губы.
- Из-за шести убийств, - пояснил парикмахер.
- Это трагедия?! - возмутился Кэлхун. - А что вы думаете о другой трагедии - о человеке, которого здешние дураки травили до тех пор, пока он шестерых не пристрелил?
- А, вы о нем, - протянул парикмахер.
- О Синглтоне, - сказал Кэлхун. - Он был вашим клиентом?
Парикмахер принялся стричь. При упоминании имени Синглтона лицо его выразило какое-то особое презрение.
- Сегодня вечером конкурс красоты, - сказал он. - А завтра концерт джаз-оркестра. В четверг после обеда будет большой парад в честь королевы…