Хотя в гостинице, где крысы летают с потолка, в таком помоечном городе, при вскрытии мусорокамеры рябить - рябить! - должно от хвостов. Гроздьями должны сидеть на трубах, ничего не боясь!
Боец вернулся: мусор колом стоит с двенадцатого этажа. Выше - пробками. Ну, что ж. Добрый город.
- Ты кто? - зацепил я красильщика.
- Техник-смотритель.
По его лицу я понял: сегодня первый день в его трудовой биографии, когда он к обеду не выпил двести грамм.
- Веди в подвал.
- Там темно, лампочки пережгли, а новых нынче…
Я стащил со счастливо улыбнувшегося бойца сапоги и, не вдыхая, не глядя вниз, чтоб не утыкаться в мокрые кошачьи ребра, перелез смрадную гору, оползающую в черные подвальные недра. За мной чавкали остальные.
Пропустил вперед бойца, чтоб светил. На восьмой ступеньке я уперся в него - что? Нагнулся, в желтом ломте фонарного света - пола нет, гладко отсвечивает жидкая чернь и носится ослепшая на свету насекомая шелуха; я минуту молчал. Силясь вспомнить хоть одно цензурное слово. И вспомнил:
- А это что за параша?
- Вода. Пожарную систему испытали и набузовали в подвал. Третий год не сохнет.
Единственное, что теперь: напиться квасу и спать. Бараны топтались и дышали мне в шею.
- Фонари! Светите все над водой - острова есть?
Два: посередине и в углу. Несите, чего вылупились?
Меня несли по санитарному уставу вдвоем, сцепив руки в стульчик. Ларионова и кряхтящего прапорщика - на закорках. Вместо первого острова - узел труб брошенной пожарной системы. На второй я спрыгнул - земля. Шлак, стекловата. Лошадь прапорщика ахнула в яму, метнув переставшего кряхтеть командира мордой в поток. Плескались во мраке, как два бегемота, шарили фуражку, прапорщик обещал: "До дембеля будешь нырять!"
Работал я. Остальные светили и выжимали портянки.
Мало надежды, чтоб они вплавь ходили жрать на мусорку. Ни одной норы. Вот так день, хуже и хуже. Ни крысиных столиков, ни отхожих мест. На вводах коммуникаций штукатурка без повреждений, пыль на трубах без следов. Особо и не потыкаешься при таком свете.
- Хозяин, лампочки, говоришь, сожгли, а патроны - пустые! Сам небось на лодке подгреб и вывернул. Шалава.
Ларионов дотронулся:
- Не сердитесь. Что у нас так…
- Как везде. Небось пятилетку клянчили швейцарскую противопожарку. Испробовали и бросили гнить, пока вода сойдет. А вода третий год не сходит - бетонный пол. Вы архитектор? Берите лопату и бережно вскройте мне вот, - я сбил дырявое ведро, накрывавшее единственную найденную дыру. Края оползшие - значит, нежилая. Но хоть душу отвести.
Бойцы копали. Ларионов боязливо заглядывал, как профессор ботаники в задницу старому слону. Я ждал на гнутой железке, замерз и пошлепал вдоль стены, где мелко, ощупывая светом горки щебня и песка, бетонные блоки. С блоков я посмотрел за перегородки: везде вода. Без всякого охотничьего ража. Я чуял - не найдем.
Скользко. Посветил, меж блоков забилось раздутое пальто, блеснули пуговицы, я запомню.
- Раскопали, товарищ лейтенант.
Рыли как зря, как могилу, - солидная нора, на два гнезда, давно нежилая. В одном гнезде, верхнем, - нагрызенная бумага. Из нижнего вытаскивал рукавицей и раскладывал на лопате под светом кости, хомячью шкурку, медный пруток, два черепа домовой мыши, веревку, виноградные косточки и шкурки помидоров - остатки съеденного человеческого кала. Бедовала, значит, семья. Закапывайте, все на выход.
Краска воняет. Я мял поясницу - накланялся. Кто мокрый - сушитесь. Остальных для очистки совести я отправил на бульвар: ищите норы. Было как-то: бесплодно шерстили подвал один на улице Генерала Ермолова - а норы нашли через дорогу, под кленом - тридцать две норы.
Я обошел гостиницу снова. Ни трубой, ни кабелем нет дороги от соседнего чердака. Смотритель докрасил дверь мусорокамеры и двигался уже молодцом.
Я присел у крашеной двери. Уголок над порогом выпилен кругляшом, чтобы вывести кабель. Качнул качель - ходил он в дырке свободно. С запасом. Пальцем я огладил пропил: да. Шероховат. По окружности выщербен. Сколько? Сантиметров семь. Крысиный ход. Я прилег: в дырке паутина. Паутина убавляет радости. Выходит, давно не пользовались.
- Чего не спится? - Клинский смеясь протянул пацанячью руку. - Губернатору неймется проверить. Две вещи скажу. От души и по делу. От души: не злитесь насчет наших маскарадов - мужики перебарщивают, но по сути болеют за город. Не очень знают как. По-другому у них не получится. Учимся. Я сам любитель. В госбезопасности третий год. До этого в школе. Тоже, кстати, химия-биология. Страховым агентом подрабатывал: видите, без машины? Привык пехом.
Главного не нашли - места поселения. И не выспался.
- И по делу. Шестаков каждый день будет меня гонять. Еще, мудрец, требовал, ха-ха, чтоб я человека к вам приставил. Он так любит: каждый за каждым - надежность. Условимся, я ходить не буду, а ему совру: был, работа варится. Кончите - позовете. Я очень в вас верю. Не то что в нашего "Короля"…
- Что за люди?
- Не знаю. Уж крысами я точно не занимаюсь! Приходите в гости, редко кто приезжает из образованных. Живу на северной стороне. Так и не перебрался на богатую сторону. Из-за крыс, конечно, да и к соседям привык - я ж в коммуналке - как родные. Посвободней будете - махнем в Крюковский лес, на курганы: раскопки - чудо! Если с Барановым какие сложности… Он, честно говоря, в чем-то отвечает своей фамилии. Чуть что - сразу мне.
Я подумал вдруг:
- Слушайте, под гостиницей нет бомбоубежища? Или что-то вроде. Канал спецсвязи? Важно знать.
Брови Клинского сползлись - нахмурился.
- Подумаю. Успехов.
Зря я. Крысе надо есть-пить, вить гнездо - зачем ей в бункер? Хотя бывают в убежищах и вода, и жратва.
Проверил за бойцами на бульварах и распустил. Благодарю. Козлы. Узнал про ближайшие мусорные баки - далеко.
Подлетала белый халат, мамаша:
- Начинаем систематический отлов?
Смотри, чтоб тебя не отловили, курица тупая, овца!
Старый, придурок, стоял посреди зала. Его бойцы выносили стулья, сколоченные в ряды. Он растерянно пялился в высоченный потолок. Судя по воздуху, в канализацию они еще не спускались. Судя по общей зашибленности, осмотр четырех этажей и подсобок шибко разочаровал - я не один.
- Птеродактиль ты, - педагогически прошептал я и громче добавил: - Стоило ехать пятьсот километров - тупее рожи я у тебя не видел.
- Представляешь… Всюду чисто. Зато, - указал на синеватого Витю, у того в пакете пластались два крысенка: один всмятку, другой еще подергивался, каждым движением комкая парню лицо. - На моих глазах…
Я задрал голову: ну потолок. Трещины ползут от ламп. Не так и заметны. Буркнул:
- Вскрывай пол.
С лифтером я обнюхал всю шахту и на двадцать пятом, последнем, этаже выскреб из бороздок под дверьми крысиный помет. Опять самое раннее - прошлогодний.
На крыше - зачем? - уселся на просмоленную вентиляционную дыру. Закрывал глаза, когда дуло в лицо, когда нет - глядел поверх домов, за дорогу, влево от элеватора, там - лес за полем, за желтым цветом.
- Все плохо? - посочувствовал старик Ларионов. Он говорил о гостинице: - Вы угадали: долго строили. Сам Мокроусов не дожил. При нем этажи подняли, общий рисунок, а отделали - уже его не было. Без вести пропал. Семь лет уж. Я думаю, уехал. Знаете, забываются старики, попал ка вокзал, в вагон занесло, не помнит ни имени, ни адреса. Хоть у нас не так много поездов. Два своих. Летом, самое большое, пять проходящих. Поздновато хватились, некому искать. В единственном числе доживал. Так представишь, заслуженный архитектор Советского Союза помер без имени в какой-то богадельне. Что характерно, Алексей Иваныч рисовал гостиницу чуть иначе: на крыше спаренные полукруглые башни. У фасада углы подрезать, оштукатурить гранитной крошкой. Над подъездами - золотистый рельеф на ярком таком, пламенном фоне. Как на знамени. Рельеф "Русское оружие". Но мысль его сохранилась: величие - этажи ввысь, демократизм - зал заседаний амфитеатром. Демократизм и величие. Собственно, венец его деятельности. Всю жизнь я при нем. Сам какой я архитектор… Назначенец! Под гостиницей земля, что характерно, крысиная. Я глядел довоенный план: бойни мясокомбината.
Домой. Лифт выпустил меня. Прямиком в санаторий. Я не оборачивался на размашистые, властные каблуки, пока не догнали.
- А где Витя?
- В глубокой заднице. Как и вся наша артель.
Минут пять я мучился в палате: сразу спать или спросить на кухне каши? Не в силах продвинуть вопрос ни в одну из сторон, понял, ничего не изменится, если я продолжу выбирать лежа, и - потерял сознание.