- Есть незавернутый винт. Мужик клюнул, вот как Трофимыч, отвертка попала в прорезь - винт ввертывается. И протыкает сердце. Это близко дератизации, Не думали: почему именно крысы? Почему сейчас? Почему нам? Греки их не замечали, у них золотой век. Тринадцатый век: в Европе крысы, у нас татары. Ненаучно. Я просто объясню: человек смотрит одинаково с наукой. Наука говорит: вот собака. И человек не спорит. И только в одном случае, с крысами - разошлись! Народ из тысяч видов грызунов вдруг заметил каких-то, назвал крысами и забоялся. Бестолково! Бояться несуществующего! Наука не в состоянии выделить крыс; где? - где они начинаются, где кончаются, на каком сантиметре, на какой чешуйке хвоста. Почему мышь - не крыса? А хомяк? Землеройка? Ведь одно и то же. Кто именно споткнулся? Кто их придумал? Как первую любовь губит удвоение: за лицевой стороной вдруг видишь изнанку. Сперва это в радость, и землю видно и крысу, на которой земля стоит, - взлетел. А начнешь падать - ни одна сторона не посадит. Так и долбанешься о косяк. Промеж глаз. И ног. Ваш подъезд? Кто-то у вас в подвале с фонарями лазит… Ну что? Родители на даче? Небось страшно одной? Чай будем пить?
- Все хочу спросить. Вот когда впервые увидели меня, почему вы так сказали… Ну, что я влюблюсь в вас?
Я посматривал на светящиеся подвальные оконца, что за притча? Из-за лавки поднялось служивое рыло.
- Да пойдемте до дому, товарищ лейтенант, да поздно уже.
Невеста встрепенулась.
- Да. Спасибо вам. Ступайте.
- Я зайду. Вдруг в подъезде широкие подоконники. Посмотрим, что за деятели у вас шарят…
- Да ну, вы гляньте время. - Рыло подступило, взяв за рукав. - В шесть утра подъем, надо ж вам отдыхать. Разве ж так можно себя уродовать? - восклицало рыжеволосое, грубоносое, веснушчатое рыло.
Так, я понял: не пустит. Невеста живо прошла в подъезд. Рыло, спотыкаясь и потому подпихивая меня плечом, сопровождало, плакалось:
- Обед не кушал. Ужин не кушал, в кустах сиди - никуда не отойди. Товарищ лейтенант, вы поверите - некогда отлить!
- Напомнил. - Я полез в сирень, раскупоривая штаны.
Рыло отбежало за липы, зашипело с алчным стоном, хыкало, хакало, вдруг провопило:
- Куда?!
Но я уже порядком отмахал и далее понесся без утайки. Успел: два солдата как раз запирали подвал, не приземляя холщевого мешка. Уставились на меня, как родные дети.
- Здравствуйте, товарищи. - Я пнул мешок, там ворохнулось и визжало, рванул из покорных рук мне понятный прибор. - Живоловка. Шаховского завода. Что ж вы ее несете настороженной, знамо дело, не свое. - И заорал. - Кто командовал?!
- Губин.
- Какой на хрен Губин?! Где он сидит?
- Да мы откуда знаем? Сказали: снять крыс, которые живые, доставить в штаб. В распоряжение Губина. Сразу орать… Идите в штаб и разбирайтесь.
- "Крысиный король?"
Солдаты взглянули на меня как на придурка. Я обернулся на топот рыла.
- Ты как поливальная машина. - Оценил его штаны. - Бежать надо спиной вперед. - И шел всю дорогу с улыбкой.
Палата рабоче светилась. Злобная санитарка сметала на совок брызги стекла. В разгроханное окно дула ночь. Старый скучал.
- Кирпич письмо принес.
На листе календаря за одиннадцатое сентября сего года разборчиво начертали: "За кафе" - и подрисовали крест - под окнами немо головокружили мигалки, милиция бегала за овчарками, придерживая головные уборы, - я убрал свет.
- Я тут подумал, - тихо произнес Старый. - Возможно, тебе не следует цепляться к этой девушке?
Даже будет лучше спаться - на сквозняке.
- Старый, на хрена им живые крысы?
- Какая разница. Сделаем и уедем.
Значит, первое сентября, если малышня тащит ранцы, радио спрашивает: "Где мальчики с мелом?" - тощеногие девицы телепаются в моднявых туфлях, два шага вперед - четыре обратно, и ветер подымает волосы. Тепло еще.
Старый велел - из строя выступил замыкающий, худой и маленький; иди-иди сюда, да не строевым, пилотку долой. Руки вперед. Ларионов, как детсадовцу, натягивал солдатику резиновые перчатки, рот перевязывал марлей.
- Вас поднимут. - Солдат следил за дланью Старого. - Сначала снимаем павших грызунов с краев подвески. Снял - бросил на пол. Тех, кого достанет рука. Затем, телосложение ваше позволяет, подтянуться и протиснуться на подвеску. Брать грызуна так - за шейные позвонки. Слышите? Возможно, часть грызунов еще сохраняет признаки жизни. Находятся в сидячем положении, пытаются встать на задние лапы - не пугаться. У них нарушена координация. Они уже пристывают. Не укусят. Вас как величать?
- Мелкий, - подсказали из хохотнувшего строя.
Воин только Старому прошептал:
- Павел.
- Осторожно, Павел, времени достаточно. Правой собираете, левой - держитесь за железный прут, там они часто. Так. Внимание! Тура готова?
Тура понесла воина к подвеске, мы свинтили с нее шесть секций, отделив стаю от хода в стене. Воин, схватившись за поручни круглой площадки, глядел в пол, устланный брезентом, на притихших сослуживцев, на врачебные халаты, мундиры Гонтаря и Баранова, запрокинутое лицо губернатора и трогал через белую марлю нос. Поднял руку - шабаш.
- В отпуск поедешь! - крикнул Гонтарь.
Воин выхватил сразу с края темный комок, приметался и выронил, и дождался живого стука, чвакнувшего на весь зал. Народ одинаково опустил головы и снова околдованно уставился вверх, я сбежал, ухмыльнувшись Ларионову:
- Рухнула ваша твердыня.
И врезался в шофера, летевшего холуйским скоком.
- Товарищ лейтенант, Клинский приказал вас в Крюковский лес к гробокопателям. Меньше, говорит, народу - больше кислороду. Будет упираться - силой увезем.
Едва тронулись, а уже тише нутро - выломался. Уехать можно и, едва тронувшись, сидя попрощаться.
Осмотрев встречные голые коленки и просвеченные подолы, я потерпел, но все ж вырвалось:
- Константин. Как жена? В баню вдвоем? Небось ух!
- Ну, мы… Да.
- А кто "ух"? Она? Ты?
- Ну, в общем, так говоря… Оба.
Дорога побегала вдоль рельсов и заводов и серым холстом легла среди рощи; холмы, ложбины, зеленые поля, расчленяя серой строгостью, нанизывая домики путейцев у переездов, заправки, хутора, солнце просвечивало сырой лес до дна, - потемнели стволы, проступили ели, кленовые подростки расстелили над травой золотые зубчатые платки - мы катили, протыкая один дождь за другим, пока перед носом не прошмыгнул заяц, за ушами подтаскивая толстый зад, - я сразу вздремнул и почем зря приставал к невесте. Она особо не сопротивлялась. Дура.
- Эта дура у их для воды. Машиной возят. За день нагревается. Снизу загородки из досок, там моются.
- Чего?
- Говорю, бак у их в лагере торчит.
Костлявые волны дубов, сгустившиеся впереди, перетасованы елками и орешником, это Крюковский лес - а лагерь?
Полез, распихивая чертополох и разные травы, третьим шагом махнул мимо земли, хватанул воздух и шмякнулся навзничь на глину, тварина, с обрыва - Костик мне вцепился в загривок, чтоб не сорвался вниз, я тер гудящий лоб, паскуда, и елозил пятками упереться.
- Телелюй! - кряхтел Костик. - Поперся. - И меня вытянул.
Земля обламывалась напрочь, незримо в траве, широким размахом проламывало поле неживым обрывом, сбегавшим полого только у глубокого дна - там выстроились палатки, поблескивали спины, дымила земля, вспархивая с лопат, торчал черный бак, здоровый, как яйцо, из которого вылупится паровоз. Я посмотрел на другой берег, вот он, снова трава, так-то по воздуху - недалеко.
Костик вычищал изгвазданный рукав и корил:
- Пентюх. Дочикался. Видишь, как палатки расставлены. Архитектор руководил. Римский, говорит, город такой.
- Карьер, что ль?
- Говорят, озеро было. Осушили, когда площадку под мясокомбинат искали. А земля никудышная: ползет и ползет. Другие говорят, не здесь было озеро. Каждый дед разное место показывает. Мой дед сказал, тут при давнишнем царе глину брали. Хотели ложить царю печь на весь город. Печь сложили, а тяги не было. Из печи сделали церковь. Не был, не знаю. Этих с птицефабрики нагнали копать. Давай. Вон малый с автоматом - он тропинку стережет.
Часовой махал веточкой на мух. Заметив меня, подобрал ноги с тропы. Я приостановил шаганье.
- Я пошел?
Солдат хмыкнул:
- А мне чо? Туда-то иди.
Я спускался в пропасть, похожую на гроб, подчас бегом - голая глина, раскорябанная зноем в бурые струпья, вдоль тропы щетинилась болезная паутинка травы и пятнели нашлепки высохшего мха, палатки протягивались и тучнели, распирая военные бока - римский город начинался от тропинки, следующий часовой окликал:
- Курить привез?
Остервенел на мой ответ.
- Где ваш шеф?
- Шеф - у бандитов.
- Ну ладно. Где начальник?
- Начальник там, где трудно.
- Ну и воняй тут до пенсии!
Хлоркой несло будь здоров. Два мужика посыпали растворенное отхожее место на четыре очка под надписью "Финиш".
Главной улицей я выбрался к столовой - повариха с загорелыми плечами бросила чистить картошку и вцепилась в меня.
- Приехал? Пойдем сюда. Ты ж во всех понимаешь? - Завела в палатку. - А то сейчас набегут. Тебе ж старая - молодая разницы нет?
- Как сказать…
- Сможешь на раскладушке? Я вот так лягу - тебе низко не будет?
- Как сказать, - как заведенный повторил я, во дела!
- Давай. Пока нет никого. У меня задержка. - Она возилась под фартуком.
- Отставить! - гаркнули в окно.
Ворвался взмыленный кряжистый мужик с восклицанием:
- Прибыл? Ладноть! Прапорщик Свиридов - раскопный комендант.