Успокаиваясь, я достиг банка. Поцеловал замок и ушел: закрыт. И до сумерек искал окраину с палисадниками, березовыми чурками, куриным пухом в траве и ведерками яблок, выставленными к дороге - покупайте. Но за бараком сызнова торчал барак, у подъездов курили, в окнах выглаживали школьные наряды и ужинали без рубах, малышня трогала штык-ножи армейских патрулей, вороны ляпали на дорогу - на другой стороне улицы загибались бетонные заборы с обвислой колючей проволокой на ржавых штырях. Очутился на автобусной станции, купил у бабуньки семечек - крупные, но сыроваты; отцепил цыганкину руку, гадать:
- Молодой, пригожий - тень за тобой…
- Пошла ты!
Цыганки таскались оравой вдоль торговых лавок босиком по бархатистой пыли, сторонясь одного окошка - у него дебелый милицейский голова Баранов царил меж распаленных кавказцев. Всхлипывали две крашеные девки.
Я отсыпал семечек водителю, таращившемуся из автобуса на разборки.
- Чо там за дела?
- Ложки серебряные слямзили с ларька. Одна продавщица: я не брала. И вторая: не я. Работают в смену. Чернота-хозяева серчают, до убивания.
- Какой ларек?
- Да вон.
Обойдя ларек, я позвал:
- Командир, пусть подымают краном ларек. Наверняка крыса утащила. Лежат в гнезде.
Баранов покосился на меня, как на малосмысленное дите, и отвернулся к притихшей черноте. Я доканчивал в рыжий затылок, облизав опухшую губу:
- Забываю сказать: подвал глядели гостиницы - там какое-то пальто, где блоки свалены… Лежит, как человек.
Город оборвался, так и не смалившись в деревню. За очередной автобазой простерлось поле с черными костяками грузовиков. Подальше - набухла насыпь железной дороги; я расположился на черепе усопшего автомобиля, разглядывал первые звезды и ворон, ватажившихся в опиленных тополях, находил в кармане последние семечки с оглядкой на чудного живописца: дядя поставил ящик под забором и малевал впотьмах: что? Жрали комары, не высидел боле, вдарил бечь - живописец угнулся, но я угадал:
- Товарищ Клинский?
- Набродился? - Он складывал ящик. - Люди наперечет, сам за тобой хожу. Чтоб не тронул какой мазурик. Согласен "на ты"?
- Годится! Дай рисунки позырить.
- Да ну, к черту, я природу слабо. Люди - ранимей. Вот наброски с собой. Первостроитель Мокроусов. Наш, местный, покойник уже. Я его по пояс, чтоб деревянную ногу не захватывать. Вот, узнал кто? Илья Муромец. Легендарный покровитель Светлояра. Когда с печки слез, он в Киев ехал напрямую через нашу непроезжую землю вятичей. И срубил избушку на озере. Озеро-то, что Трофимыч после войны осушил. Богатырь купался, наши девки подсматривали. Князь их спросил: как мужик? Они: светел телом, мордой яр. Светлояр! В Киеве Илье не поверили, что ехал напрямую. Начали: в очах детина завирается…
- Что у него на штанах?
- Лампасы! Ведь как писали - "старый казак Илья Муромец".
Возвращались молчком. Клинский вздыхал, не подымая небольшой черноволосой головы, источая спиртовые дуновения, и глотал зевки, уставясь в землю.
- Случилось что?
- Мы случайностей не допустим! Обычная маета. Письмо пришло: Президента убьют. - Приостановился. - Не ты писал? Шучу. И не знаешь кто? И краем уха? Смеюсь. - Он язвительно хмыкнул. - Убьют. В Светлояре. Где чихнешь, а жена уже знает, кто пожелал "будь здоров". Сократите хождения. С крысами у нас - ты понял. Особенно на мясокомбинате. Покусы детей. Народ обступит и - необоснованные надежды, завышенные требования. Людей нехватка вас ограждать. Съезди для роздыху к археологам в Крюковский лес.
Старый дрых, Ларионов и Витя чаевничали с буфетчицей. Архитектор донес:
- Поутру снимаем первых павших. Заказали вам билеты назад.
Клинский тотчас добавил:
- Озаботьтесь мешочек для денег побольше. Ка-вар-дак… - Он жалился, пропадая на лестнице в тепло-синей ночи. - Затеяли проводы Трофимычу в кафе - там подвал залило, крысы по гостям, крысы по мне, крысы Трофимычу по галстуку. Хотели душевно наградить, а старика - в больницу. Синий. Милиция кафе трясет, а что толку? Гибло живем… А сыну завтра в школу. Живодеры, слышьте? - я надеюсь на вас!
- Выпил, - тихонько сказал Ларионов. - Вы и не знали, какая каверза-то с Трофимычем? Такое и вам небось удивительно?
Я пожал плечами.
- Нет. Я хорошо представляю. Подтопление подвалов талыми или грунтовыми водами. Событие трагическое для грызунов.
Осоловели, разошлись.
Русская Троя, или тридцать три струи
Время "Ч" минус 11 суток
- Лейтенант. Сюда иди.
Я замялся у ворот, силясь вглядеться: кто? Да какая разница - люди.
В черной легковушке ожидал Баранов - один. На сиденье белела газета. Хлеб, огурцы, бутылка.
- Залазь. Что ж я один. Мастер! Подняли киоск - в норе ложечки. А вон друг твой из подвала в гостинице.
Я глянул туда. У гостиницы мордой в морду светили милицейский "газик" и синий краснокрестный фургон - между ними толклись милицейские и штатские. Мужик в белом халате нагибался к земле, к черному клеенчатому свертку, похожему на укутанную елку.
- Дед. Небось бомжатник, бомбил на рынке. Сыплется в руках. Нога до колена - вообще свинтила. - Баранов разъерошил рыжий чуб. - Так не вовремя. Следов насилия нет - я его задвину втихаря. А то область отбузует. Перед гостями только и ждут, за что накрутить. Без этого гадюшник. Трофимыча проводили… Мужик! Сорок пять лет пахал. А в колхозе - с одиннадцати. Пять орденов, герой! Сиял, как пацан, танцы затевал. Музыка пошла, и крысюки начали сигать - по галстуку к горлу. Не зря ведь он свихнулся на них. Погань его и схарчила. Так живем - хлеб жуем. - Он раздавил слезу. - За что сдохнет? Ты пошел уже?
Скуки ради я выбрел на единственный освещенный подъезд с притулившимися каретами "Скорой помощи". Поотирался. Санитарка отмахивала с лежака: ступай! Дождешься - в милицию звоню! Не жди ты, Верка спать пошла. Не ее? Ложусь спать, а телефон - вот он, милиция рядом. Морда твоя нетутошная.
Холодно сидеть - не дождешься света. Кошка дремала на лохматом венике, щурясь на меня - не сгоню? Ушел к березам найти лавку, но примостился в траву - трава. А вот я. Сижу в себе, как влитой. Такой вот. Вдруг странно.
Качели чернели виселицей, оттуда расслышал плач - разом догадался кто. Доброй ночи.
- Простите. - Невеста отворачивалась в платок. - Мы вам так надоели! Маленький город: из дому выйдешь - всех повстречаешь. Он - вон окно.
Я не посмотрел.
- Вы пойдите к нему… Встречаю утром - идет в парикмахерскую, уже в орденах. Помахал мне вот так: спасли, меня спасли. Засмеялся. Я к вам кинулась так, от бессилия. Вы почти смогли. Витька разогнулся. А Иван Трофимович вас ждет.
Я зевнул, ну его на хрен.
- Повторяет: я неправильно понял что-то. Болезнь смешная - упадок сил. Он теперь…
- Да ладно вам. Разнылась…
- Сказал: умру, я это понял, теперь и ты пойми. Я пробую. Но это совсем чужое. Не приложишь к себе. Я не знаю: боюсь крыс? А вы?
- Да ну. Они такие беззащитные. С трубы хвост висит, цапнешь карцангом - барахтается, а пузо все наружу. Когда устаешь - раздражает.
Она трогала траву у ног, раскрыв дольку тела на спине, туда легла моя ладонь - лишь тепло.
- Теснота раздражает - нигде не один.
Поднялась. Надо бы ее посмотреть с заду, Но не уходила.
- Вы не спрашиваете, как меня зовут.
- Скучно, мать. Красивая девка. Ноги. Другие выдающиеся детали. - Когда пойдет, пропущу вперед. - Жалко тебя тратить. Что за пакость, когда такой зад будут звать Машей или Наташей. Уже что-то убудет. Хорошо подходит: невеста. Значит, неведомая. Хрен знает какая. Дуй давай. А вообще - я тебя провожу.
Опять ночная смена!
Она ступала близко, толкаясь пахучим плечом, не давая отстать для обзора. Но я чуял весомый, крученый размах у себя под боком, она словно сдерживалась, медлила, чтоб не раскачаться, чтоб не удариться в меня, я бубнил, чтоб не замлеть от красы, притягательного ротешника - тащусь с такой картиной по заворотам Светлояра!
- Здоровый должен бояться. Такая наша участь. Человек идет, и тень ползет. Тень еще приближается. Давние боялись бури, молнии. Следующие - морских змеев, драконов, русалок - уже человекообразных. Дальше пугала уже собственная работа: мельницы, заброшенные колодцы, кладбища. Дальше напрямую начали бояться людей: татей, вурдалаков, нашествия. Тень вплотную приблизилась - чего страшились? Скелета. Смерти. А крыса - шаг уже внутрь, к сути. Самое человечное. Надо бояться! Но не страх. Страх - слово детское. Боюсь, дождь ливанет, встретят, догонят и морду набьют. Разве сойдет "я боюсь" к смерти? Другое. Явление господина. Оцепенение, словно видишь любимые ляжки. Рядом сила и может все! Это не страшно, это смертельно. Когда, бодреешь от девяти девок, а от десятой вдруг дрожишь, в ее глазах мед и черемуха. У каждого в сердце, и у вас, вот тут, если позволите…
- Не трогайте меня так.