- Да мы ж с вами играли…
- Точно так. Тут отца родного не узнаешь. - Повариху выпихивал вон. - Он - не женский врач!
Та голосила:
- Тогда в город отпустите!
Свиридов снаружи кричал.
- Почему пошабашили? Да он - са-ни-тар-ный врач. Санврач! Это хуже, чем ветеринар. Не лечит, а травит. Бригадиры, ну приструните вы народ, человек с Москвы ехал… Стыдно!
И вернулся, не один - с близорукой дамой: шляпа-шорты.
- Прошу. Мой зам по… Прилично не выговорю.
- По археологии.
- По ней! Нездоровая обстановка на раскопках, товарищ врач. Некачественная вода произвела постоянный понос, то бишь выделение жидкого кишечного содержимого. Народ совсем не терпит, выделяет содержимое где попало. В тридцать три струи. Не считая мелких. Негде сесть. Объект режимный. Для пресечения самовольного покидания ввел комендантский час. А не можем соблюсти! Бегают выделять. Разрешил стрелять холостыми для начала, а народ не устрашишь - лазят перебежками, ползком. К сознанию стучался: как же, говорю, космонавты полтора года и больше крепятся? И ничего нам на головы не летит. А вы две недели не осилите? Слушай, глянь пока, что у меня вот тут-то во в боку прищемляет, когда рукой замахиваю. - Свиридов задрал рубаху. - Елена Федоровна, вы уж за мной.
- Я, правда, не лекарь. Я только убиваю.
- Да? Нет, без балды? Жал-ка. Побегли осмотрим тогда сокровища. Накопали мы кучу реликвий. Елена Федоровна!
- А!
- Не пугайтесь, я это, Свиридов. Дремется? Ляжьте сосните. В смысле - бай. Ну, кровать, отдых, подушка. Понятно?
- Очень понимаю.
Палатки занимали гладкую площадку, за ней берега провала раздавались просторней, глубже. Народу рылось - тьма; гнулись и разгибались кругом. Копали уступами, ступенями - ямища раскопа походила на цирк, На донном пятачке торчала железная дура и запятнанный соляркой движок на колесах.
- Бур, - причмокнул Свиридов. - Экскаватор не затянуть, а я промыслил…
- Чо ж вы такое место неудобное выбрали?
- На людей я зря, люди - ангельские. Пара кандидатов, студенты-историки, а так - с птицефабрики. Все руками, и бережно. Древности хрупкие, лопаткой ширнешь и - утеряны. А находки всякий день. Да какие! Вон плакат, что нашли за сегодня. Кандидаты вечером про каждый горшок прямо сказку читают, а кончим, народ по хатам деткам знания понесет. Народный университет. Думают, в поле коммунисты город построили. Нет же - сыскались корни. Пока не объявляй. - Он схватил мое плечо. - На всю державу прозвеним. На мир! Трое немцев раскопали город один и слышны. Но что их три против двухсот пятидесяти двух русского народа и караульной роты с приданными пулеметами?! Хочешь, тебе шепну? Мы здесь не один город раскопали. Мы - все раскопали. Ты понял? Слазий, я тут сбегаю, семь секунд. Измуздыкал меня - содержание жидкого…
И шариком ускакал; по деревянным лестницам, с уступа на уступ, я спустился на дно, работники мешкали и оборачивались.
Солнце сочилось ровно над маковкой. И ни с какого боку дно круглое, вроде ведерного, не берегла тень, но от плотносырой глины сквозило погребной прохладой. За буром даже стояла лужа стеклянно ровной и пустой воды шириной в самосвальный кузов - студеная; я смочил пальцы и не углядел ключа, выталкивавшего бы наружу водяные бугры и пузырики - нету, словно дождем набузовало по пояс; я почуял неприятность. Как и не уезжал. Один, а толком не шелохнешься - прижало, пасть провала набита небом, не продыхнуть, его не держат шершавые склоны, разинутые старческими деснами, тяжко-стиснутый нажим прет вниз, где втыкают-просеивают лопаты, разгоняя напор по резьбе уступов, и все врезается в бур, меня, гладкую лужу, все смотрят - я покарабкался наверх.
Археолог Елена Федоровна следить за мной бросила, постелила на верхнем уступе тряпку и протянулась загорать, укрыв шляпой очки.
Свиридов перенял меня на второй же лестнице и увлек пройтись.
- Драгоценность в чем? Русский города строил нерадиво. На кой строить, ежели завтра наедут, пожгут либо переселют? Оттого всегда строились на голом, в поле. И страна расползлась, потерялась, родина вышла неявственной. Присовокупите хилую русскую память: никто ж не помнит, кто отцы. Посему безверие, непризнание переселения душ. А вы?
- Не верю.
- Отсюда вам гиблемость. Все разметали: дом тут, двор там, отхожее место - у соседа в малине: скифы, Киев, Владимир, Москва и дальше, А мы Россию выручим! Мы живую воду нашли. Тут, - Свиридов ткнул перстом наземь. - оказалось, здесь русские жили всегда! Вечный город, Рим! Только еще лучше. Светлояр - единственный неподвижный город. Мы, ей-богу! - нашли всю историю по векам. От неолита. Ступени - по векам, один на одном.
- Как гробы.
- Вам невдогад, - всплеснул руками прапорщик. - Как широко объявим и город завиднется - Россия не сможет бечь. Бегство наше нутряное пресечется. Начнем строиться! Россия остановится. Все равно что жениться. Блудить начали с Дона, исток Дона нас и возвратит. Президент понимает, я уверен, приезжает объявить. Дело не в валюте на местное благоденствие, конец яремщине! Мы вернем, воскресим ее…
- Слушьте… Но как вас звать?
- Прапорщик Свиридов.
- Да не, имя-отчество.
- Мое-я? - Прапорщик сморгнул и потрогал на рубахе карман. - Елена Федоровна. Тьфу ты, отставить! Евгений Федорович! Короче, Федька, чего нам фуфыриться.
- Федор... - Я поозирался: землекопы сели в стороне курнуть по очереди. - Слушьте, мне Иван Трофимыч все рассказывал.
- Все?
- Что вы копаете понарошку. На самом деле - нет ничего.
- Как? Дак… Откуда ж?
- Передо мной-то чо выкобеливаться?! Откуда-то возите.
- Возим?! - взвизгнул Свиридов, лапнув ладонями щеки. - Трофимыч рехнулся! Дохлятинская жаба. И вы? Как же? Н-ну, вот… Вот эти люди! Гляди! Вон они копали. И ты можешь им? Ты хочешь сказать, я - их… - Он расталкивал обветренных землекопов, мужики расступались и сплевывали, отскребали лопаты одна об одну, бабы приседали на брошенные рукавицы, заглядывая снизу на меня, насупливая выгоревшие брови.
- Разувай глаза! Ладно, вниз не сунемся, неолит, вон черный, культурный слой. Керамику обнаружили, черепки, вот такой костяной кинжал. Три шурфа били. Кто отличился? Прохоров, ты?
- Я. Целый день лопатили, и пусто, - отозвался носатый мужик.
- Потом?
- Потом: слышу - цякнуло, только я…
- А там от дротика наконечник, да еще куски пальцев прикипевшие! Глянь, на той стороне погребения лужицкой культуры. Пятнадцать веков до Христа. Пепел в горшок, горшок в ямку, чуть одежи и жратвы, и так все поле. А ведаешь, что у тебя под тапками? Вятичи! Ты, хоть и русский, а помнишь, кто вятичи? А тут всякий! В семь секунд. Костромин, хоть ты. Лейтенанту про вятичей!
- От слова "венто" - древнего прозвища славян. - Лысый парнишка прекратил выкусывать с ладони старую мозоль и охотно докладывал: - Сказано в летописи: а Вятко седе с родом своим по Оце, от него же прозвашася…
- Хоронили…
- Хоронили до двенадцатого века в горшках - в су дину малу на столпе, на путях - на развилке. Вольнолюбы: присоединились последними, все из Киева в Муром завертали крюком через Смоленск, чтоб не терять живота в вятских чащах, и суть подвига Ильи Муромца - в прямоезжей дороге. Вятичи окали, просветил их Кукша, киевский монах, дань они платили хазарам дольше всех.
- Довольно! Молодцы вы, молодцы. Подсобник с кузни, скоро служить, а знает. И ты памятуй. Мы раскурочили городище: здесь - мысок, оттудова огражден валом, отсюдова - ров. Улица узкая, в три метра, а нале-направо такие полуземлянки. - Свиридов соскочил в размеченную колышками яму, я следом. - Остатки деревянных плах - трогай же! Стены. Угол, где ты - каменная печь. Тронь тут. Что?
- Доска.
- Ящик под зерно! А крыс у их не водилось. Я два кургана лично просеял от азарту изучать. - Свиридов загибал пальцы. - Крупные рогатые, свинья, лошади, собаки, бобры, лось, медведи, куницы, кабан, лиса, заяц, барсук, птицы, рыбы, северный олень - одна штука. Гора костей, крысы - нет! - Свиридов распахнул здоровенный фанерный короб. - Серп, жернов ручной - молоть, медорезка, гвоздь костыликом. Замечаешь ярлыки: кто нашел, когда нашел. В этом времени золота нету, и серебра почти. А так мечталось, кубок, - он прорычал: - кубище нарыть, из рога, и чтоб оправленный в серебро, у-у - зыришь исторические богатства? Почище кубка в руки полезло: скань, бусы, монеты, дирхемы. Да что я тебя вожу, как слепца. Как оправдываюсь. - Свиридов обиженно прихлопнул короб, погладил живот. - Бегу. Смотри сам.
Сам я сызнова перебрал находки в коробе по одной, на кувшинном черепке по плечикам перевитой веревочкой тянулся узор. Сидел мужик, изукрашивал. "Найден Ю. Костроминым, 2 августа с. г.", - ярлычок, я поднял взор.
- Лепная посуда, - пояснил лысый, стерегущий мои затруднения Костромин. - Этот век без гончаров. Узор простой: ямкой, насечкой. Щепкой ковыряли. - Он спустился. - Хочу предупредить, пока вы один. Вы товарищу прапорщику не целиком верьте!
- Да? А я уж…
- Нет, он, ясное дело, нахватался, но путает. Вам сказал: каменная печь. А по правде - глинобитная.
Я обождал, но он улыбался молчком, лишь кинул вдогон:
- Мы уж все как профессора московские! Наглядно! Армию отбуду, и на археологию!
Елена Федоровна так и грелась черепахой поперек пути, твердо соединив коленки, - переступать? Я сломил единственную, выгоревшую в кость травинку и запустил даме под шляпу, произведя щекотливое движение.
Хр-рясть! В моей руке остался размочаленный огрызок. Я заглянул под шляпу. Археолог уставилась в меня, равномерно переминая зубами отчекрыженную травинку:
- Кто?
- Я санврач, Елена Федоровна. Сегодня приехал.
- Врач. Кто?