И еще - раз уж посылать карт-посталь, надо озаботиться видом - тривиальная башня Эйфеля? или ресторация, где они были? а если шоссе, по которому шли вдвоем, где он рассказал ей про порошок? (но такой нет открытки - а отправлять самодельную, из фотографии, было бы слишком). А если (ну, разумеется, хохотнет Булен - это его юмор) - с ликом Сталина? Магазинчик при красном посольстве радушно предлагал такие. В 1935-м съехавшиеся на конгресс мира передовые мыслители покупали охотно. Болтун Арагон (тогда ему вменяли не красные взгляды, а красный нос после бордо - для француза конфуз невозможный) всегда носил при себе дюжину - извлекал их из портмоне, тасуя в воздухе разные масти (френч? толстовка? лишь мудрый взгляд в ваше предсердие? надежность мужского начала?) - "Вуаля! Вот он каков, камарад Сталин! Смотрите на него! Учитесь у него!" Единственно, что прежде действовало на нервы Арагону (но он скрывал, молодец), - тощий и визгливый коллега по цеху пера и малиновых убеждений - Анри (чтоб тебя) Барбюс. Он думал (идиот!), что без него не обойдется - считал себя экспертом (ну не идиот?) по Сталину. Теперь уже упокоился - буржуазные клеветники писали, что Барбюса отравили в Москве опять-таки в 1935-м. Разумеется, никто его не травил - разве нельзя и в Москве умереть своей смертью (ха-ха)? Нет ли, впрочем, здесь лапы вредителей (подсыпать мочевину в паюсную икру? подсунуть галоши на три размера меньше - вызвать, соответственно, отекание стоп? а подтяжки московской фабрички, выдаваемые посланцам Европы? - если зажимом ухватит интересное место - хана! горничная в "Метрополе" вполне могла работать на Бронштейна, отвлекая милым щебетом и направляя все ниже зажим). Нет, так просто нельзя было свалить молодчагу Барбюса. Бодр, смел, энергичен (к тому же он не пользовался подтяжками и с презрением смотрел на паюсную икру). Стоило выложить открытки, как Барбюс откуда-то из-за плеча Арагона включал речитатив: "…Вот он каков, камарад Сталин! Человек с головою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата!.."
Да, - делалось грустно Ольге, - тут выдумаешь какой угодно порошок. А не лучше ли открытку с лесочком, по которому спотыкается господин, придерживающий на поводке резвую… свинку! "Recherche des truffes а l’aide du cochon" (Поиск трюфелей с помощью свиньи.) Да, такая открытка поспешила к Илье.
Она так старательно выбирала (намеки? тайные смыслы?) - но всякий мужчина лишь мелькнет взглядом по картинке и сразу - на лилово-старательный текст. А там еще буленовские приписки пьяными буквами, сваливающимися с края в воздух - "Как хоро что ты нас не забы" - "Ты не можешь выводить убористо?" - ей оставалось только усадить его за каллиграфию.
В Берлине Илья снимал полдома. Что-то вроде городка ученых в ближайшем пригороде. Тишина-воздух (из его открытки). Воздух-тишина (из его открытки). А что ты кашляешь? (Все-таки спросила.) Химия, Оленька! (И она почти слышала из лиловых строк его смех.) "Вот видишь, - она говорила потом Булену, - ваша дурацкая химия что с ним сделала…" Булена не так-то легко было растормошить. "Хихия? - переспрашивал он, жуя что-то приятное к коньяку. - Как же, милая, жить без нее? Это гуманнейшая наука. Там - где раньше подстерегали, наносили бесчеловечные раны - а сколько мучиться раненому, ты думала? - химия творит свое дело тихо, покойно, надежно. И без последствий". - "Я надеюсь, - Ольга почти пылала, - Илья не занимается такими гадостями. Давать немцам яды накануне войны!.."
Впрочем, понять круг занятий Ильи было непросто. Николай Владимирович (Тимофеев-Ресовский) вытащил Илью в Берлин в середине 1930-х - успел. Он отрывал дрозофилам крылышки в берлинском Институте мозга (так посмеивался Илья). Что ж: это было похоже на то, что делал Илья у Вотчала, позже - у Богомольца. Тимофеев-Ресовский видел статьи Полежаева в научных сборничках (до монографии Илья не добрался). Илью как будто интересовали мутации. Популяционная генетика не была ему также чужда. А радиационная? Угу. Могло, правда, показаться, что Полежаев не знает сам, чего хочет. Что ж: из таких чудаков вырастают Невтоны (шутка Тимофеева-Ресовского). Все манит? Великолепно. Будет лаборатория. Будут реактивы. Будут мушки. Будут деньги. Будет тишина-воздух. И резвые лаборанточки… Нет, Лидочка из России уже замужем. Впрочем, от Полежаева прыти в этом смысле не ожидали. Ведь он остался в лаборатории в первый же день по приезде… Не с Лидочкой, разумеется…
"Вы знаете, - кричал он патрону (Тимофеев-Ресовский возглавлял в институте отдел), - что у вас азот странной очистки? Все radicicol’ы с голоду подохнут! И, кстати, не кормите мух черносливом - это же лишний пигмент на радужку!"
В 1937-м Тимофеев-Ресовский, как известно, отказался вернуться. Для подобного шага необязательно быть сотрудником института мозга - мозгов у всякого хватит. Другое дело - удар по родным. Илье тоже надо было что-то решать. У него, правда, получалась отсрочка еще на год, до 38-го. Он боялся за родителей. Они, разумеется, уже хлебнули. За сестру - нет. Она сменила фамилию, выйдя замуж. Муж-артиллерист, если и не лучшая, то надежная пара. После ареста Тухачевского Илья так, разумеется, уже не считал.
Радовало хоть, что дядя вовремя умер (в 1924-м, вслед за Крысачом Первым - так что, оплакивая дядю, они получали хорошие баллы в ведомостях лояльности Крысачу). Дядя, между прочим, был минералогом с именем. Ферсман, к примеру, поминает его с пиететом. Для минералов и минералищ дядя щедро отвел этаж своего особняка на Мойке. Кстати, сам особняк - в некоторой степени являлся предметом огорчений между братьями. У отца Ильи особняка в Петербурге не было. Дядя, впрочем, не претендовал на имение близ Святых Гор, близ святого пушкинского праха. Про дачу речь не могла идти - отец строил исключительно на свои средства. Но имение отец продал - во-первых, денег никогда не хватало, во-вторых, денег совсем не могло хватить. В 1912 году мамин брат оказался под судом из-за растраты казенных средств (дело Ивана Владимировича Гончарова, о котором писали газеты, - это о нем). Он пытался застрелиться - в последний момент испугался - только ранил себя. В тюремной больнице едва не скончался от заражения. Сумма (газеты старательно подсчитали) была астрономическая. Илья, собственно, мало что мог понять. Разговоров обрывки. Быстрые шаги и быстрые слова отца за стеклянными дверьми гостиной (обычно отец был задумчиво-благостен). Имение исчезло.
Дядя (он - Илья это помнил - не дал ни копейки) тоже волновался. Его - человека с именем, с репутацией в университетских кругах - прочили в министры просвещения после Кассо. Не вышло. Дядя (да, и с учеными мужами бывает такое) с тех пор заладил: "Если бы Кассо сменил я…"
Выходило, что все в России - сходки студентов, но и забастовки рабочих, эмансипация женщин, но и поджоги усадеб, даже недовольство поляков, евреев, грузин, даже война 1914 года - все это из-за того, что государь совершил непоправимую ошибку - не назначил минералога Всеволода Александровича Полежаева министром просвещения. Родственники терпели эту притчу…
Вскоре пришлось терпеть вещи серьезнее. Итак, в Свято-Петрограде у них не было своего дома, но семикомнатная квартира была. Вот они, сени, где тепло висит шуба отца, где кокетливо серебрится нестаявшим снегом шубка сестры (она была старше Ильи, у нее были уже кавалеры), где всегда любимая муфта матери (Илья на прогулке, лет до пяти, любил прятать замерзшую руку в муфту-нору), потом - парад коридора, и сразу хор трех дверей - в гостиную (сорок метров? да, сорок), в столовую (скромно, только для семьи), в кабинет отца (впрочем, из кабинета еще одна дверь в гостиную - отец всегда работал, поэтому не встречал по отдельности каждого гостя, а выходил, когда все собирались - бам! стукали створки - никто не считал Полежаева-старшего скучным педантом), затем - кухня, с газовой (о новый век, о прогресс человечества) печью, кладовая (до пяти лет любимая обитель Ильи), дверь на черный ход с запахом даже в респектабельных домах черных кошек, угол няни, сундук кухарки, загородка горничной, ванная комната - где мраморный челн на львиных лапах, потом спальня родителей (и там же скромный столик матери с купидоном, у которого не хватало крыла, так - куриный обглодыш), комната сестры, наконец, его, Ильи, владенье с одним окном - но точно на марсианскую башню дома Зингера, и еще комната-библиотека. Впрочем, там могли постелить для гостей.
Этот доходный дом, где они жили на пятом, смотрел большей частью на Казанский собор - так что, если (бывает же так в детстве?) Илье было тоскливо, он всегда пересчитывал колоннаду - и мысли парили куда-то туда, куда-то туда за окно, куда-то туда…