А "они" стояли. Стояли, не смотря на небывалый мороз, и, похоже, их даже стало больше. В центре города осталось только два цвета - белый и чёрный. Белые, покрытые инеем деревья, белые крыши домов, почти белое от мороза небо. И чёрная масса людей на площади.
Белый и черный. Чёрный и белый.
Потом глаз выхватывал красные пятна транспарантов, обвисших без ветра знамён - и картинка становилась немного веселее.
- Гляди, гляди, - кивнул Витька, - костры стали жечь. Греются! Интересно, когда их разгонять начнут?
- Думаешь, будут? - спросил Пашка через заледенелый шарф.
- Конечно! Третий день уже - сколько можно? Вон сколько солдат нагнали.
Пашка оглядел тоненькую цепочку военных: все солдаты были с автоматами, кое-где виднелись ручные пулемёты. Гнетущая картинка…. Говорят, так же было и в 58-м, когда русские требовали выселить только что начавших возвращаться из ссылки чеченцев. А сейчас ингуши…
- Конечно, разгонят! - уверенно сказал Валька. - И на транспаранты не посмотрят. "Слава КПСС!" "Да здравствует дружба народов!" Детский сад!
- Почему "детский сад"? - внешне спокойно спросил Руслан.
- Русик, ты как дитё, ей богу! Наша партия, конечно, любит, когда ей жопу лижут, но только если она этим процессом сама руководит! И вообще, какая, на фиг, дружба народов, когда они требуют создания Великой Ингушетии?
Витька негромко засмеялся. На площади очередной оратор призывал вести себя спокойно, не поддаваться на провокации, и всячески расхваливал родную Советскую власть. Впрочем, восстановить историческую справедливость и отдать ингушам Пригородный район он призывать тоже не забывал. Слышно было плохо: усиленный динамиками голос тонул в странном ритмичном шуме. Это переминалась с ноги на ногу закоченевшая на морозе толпа.
- Чего болтаешь? - возмутился Руслан, но как-то не очень активно. - Какая "Великая Ингушетия"? Просто хотят, чтоб Пригородный район у Осетии забрали…
- И отдали ингушам, - подхватил Витька. - Вместе с Орджоникидзе. Не, Русик, разгонят их. Как пить дать, разгонят! Кстати, слышали, в народе уже целую поэму сочинили? Начинается так: "Раз в крещенский вечерок ингуши восстали. Сдвинув шапки на бочок, все "Ура!" кричали…"
- Пошли отсюда, - ежась от мороза, предложил Пашка. - Кулёк, ты забыл, зачем собрались?
- Ещё чего! - возмутился Валька и решительно повернул налево - через абсолютно пустой в этом месте проспект Революции.
Через полчаса они сидели за столиком в пустом кафе "Южное". Громадные окна мороз покрыл фантастическими узорами и казалось, что за ними не притихший в тревоге город, а сказочный ледяной мираж. В зале было тихо, сумрачно и довольно тепло, Пашка даже снял совсем задубевший шарф. С улицы время от времени доносились призывные крики: "Беляшики! Горячие беляшики!" Тетка, похоже, могла работать в любую погоду.
На стол легли купленные у этой самой тёки пирожки. Валька пошептался со скучающей за стойкой полной женщиной и совершенно открыто наполнил стаканы из купленной в гастрономе бутылки портвейна. Женщина смотрела в замёрзшее окно и делала вид, что ничего не замечает. Бутылку Валька, впрочем, поставил под стол.
- Ну что, поехали? - предложил Витка, поднимая стакан и хитро улыбаясь.
- Чего вы на меня уставились? - спросил Руслан. - Что происходит?
Пашка, не выдержав, рассмеялся.
- Видали?! Сегодня, вроде, восемнадцатое, а? День рождения зажилил и спрашивает! Ладно, мы не злопамятные. Русик, поздравляем тебя с семнадцатилетнем, желаем…Чего мы ему желаем? Короче, расти большой, не будь лапшой!
- С днём рождения, Русик! Поздравляем!
Четыре стакана стукнулись с глухим звуком, и женщина на секунду оторвалась от созерцания морозных узоров. Глянула на единственных посетителей, решила, что всё в порядке, и снова отвернулась. Холодный портвейн скользнул по пищеводу, провалился в желудок, и там сразу стало тепло, а через минуту приятно зашумело в голове.
- Спасибо, пацаны! Я не зажилил, я…
- Да ладно тебе! - перебил его Валка. - Мы тут тебе одну финтифлюшку подарить решили, ты не обижайся. Тапа, наливай!
И Валька вытащил из кармана небольшой, перевязанный обычной бечёвкой свёрток. Пашка наполнил стаканы, и теперь все с интересом следили, как Руслан пытается развязать затянутый намертво узел. Наконец, верёвка поддалась, Русик сдёрнул бумагу и ошеломлённо вытаращил глаза.
На мятой, не очень чистой бумаге лежал небольшой, но совершенно настоящий горский кинжал в ножнах.
- Настоящий? - на весь зал прогудел Русик и потянул за рукоятку.
Тускло блеснуло лезвие, и женщина за стойкой бросила на столик обеспокоенный взгляд. Валька мгновенно накрыл кинжал бумагой, посмотрел на продавщицу и обаятельно улыбнулся. Женщина снова отвернулась к окну.
- Чего орёшь? - прошептал Валька. - Конечно, настоящий! Давай!
Стаканы снова звякнули, и в голове стало ещё веселее.
- Пацаны! - растрогался Русик. - Кулёк! Тапа! Спасибо! Витя! Я вас…Я вас всех!.. Он же стоит, наверное… Кулёк!
- О, один готов! Русик, не бзди, всё под контролем! Давай закусывай!
Павлик глотнул ещё портвейна и расстегнул пальто. Голова стала лёгкой, узоры на окнах заискрились, как живые, и даже вино не казалось уже таким мерзким. Мерзким? Кто сказал такую чушь? Подать его сюда! Прекрасное вино, замечательное!
Вот и разговор за столом стал живее, и тема актуальнее.
- Да не знаю я! - вздохнул Витька. - Зачем мне твой институт нужен?
Что? Что он такое говорит? Вот дурак!
Пашка остановил рукой Вальку, икнул и очень доходчиво объяснил:
- Муха, давай включим логику. Если ты не поступишь в институт, значит, пойдёшь в армию. Правильно? Значит, ты кто? Значит, ты дурак! Правильно?
- Сам дурак! - не принял логики Витька. - Что, в армии нормальных нет?
Ну что можно сказать в ответ на такую глупость? Пашка и не стал ничего говорить, только демонстративно покрутил пальцем у виска и пожал плечами. Витька подумал-подумал, нашёл неотразимый аргумент и сам перешёл в атаку.
- Ты же в институт не из-за армии собираешься?
- А из-за чего же ещё?
- Врёшь!
Продавщица недовольно кашлянула, Витька извинительно поднял руку и перешёл на громкий шёпот.
- Врёшь! Ты же всегда знал, кем хочешь быть! Химией занимался, мечтал….Врёшь!
- Ну вру, - согласился Павлик.
Витька выпрямился и довольно улыбнулся. Улыбка была, скорее доброй, но сквозила в ней и некоторая снисходительность. Так взрослые смотрят на детей, как бы говоря: "Ну что, попался? Ничего, мы же понимаем, что ты не специально".
Улыбка ударила Пашку, как красная тряпка. В глазах потемнело, и он, нагнувшись к столу и глядя прямо в чёрные глаза друга, зашептал жарким шёпотом:
- Вру. Только не очень! Мечтал? Я о многом мечтал, Витя - ты, наверное, забыл. О художественном училище, например. Но мне не дают времени на раздумье: сразу не поступлю, тут же загребут в армию. А это два года! Зачем мне их терять, ради чего? Чтоб меня шестьсот дней учили беспрекословно выполнять приказы любого кретина? Чтоб меня превращали в болвана, привыкшего, что миром правит только сила? Я делом хочу заниматься, пользу приносить!
Шёпот становился всё громче, слова разлетались по пустому кафе, отражались от стен и покрытых морозным узором окон, возвращались эхом.
- А разве это не так? - тихо спросил Валька, и Пашка настороженно замолчал. - Разве правит не сила? Стоп, стоп, не кипятись! Я ж согласен - нечего там делать, только время зря тратить.
- Если мужчина не служил - он не мужчина, - объявил Русик. - Я тоже поступать буду.
- Вот это логика! - восхитился Валька. - Тебе поступить, что два пальца - у нас же для нацкадров льготы!
Витька обвёл друзей взглядом, зачем-то посмотрел на продавщицу, которая уже не скрываясь, прислушивалась к каждому слову, и растерянно вздохнул.
- Хорошо вам. Вы всё выбрали - и институт, и специальность. Кулёк, ты тоже выбрал или всё высчитываешь, где легче директором стать?
- Мелко мыслишь, Витя - я министром буду. Только оттуда и можно что-нибудь изменить. Спорим?
- Министром… - тоскливо повторил Витя и вдруг снова закричал, срываясь на фальцет: - А если я не знаю, что хочу? Не знаю - и всё! Что мне делать?
- Так, молодые люди! - зычным командным голосом оборвала спор продавщица. - Ну-ка, освобождайте помещение! Освобождайте, освобождайте, нечего мне улыбаться! Девок своих будешь гипнотизировать!
На улице стало ещё холоднее, с неба срывался редкий снег. С площади по-прежнему доносился тяжёлый монотонный шум, а здесь, совсем рядом, было удивительно пусто: ни прохожих, ни машин.
Как всегда предлагала хранить деньги в сберкассе неугомонная реклама на крыше поликлиники, и призывно сиял огнями "Океан". От Сунжи поднимался белый туман, оседал на деревьях, и казалось, что они выточены изо льда. А реке, спрятавшейся под этим туманом, не было дела ни до рекламы, ни до всполошившего весь город митинга, ни до самого города. У реки были более важные дела.