- Нет, это правда. Ты просто покорила его. И надеюсь, ты не в обиде за весь этот треп о твоем отце…
- Нисколько. На самом деле мне показалось, что это была хитроумная уловка - ему ведь так хотелось разузнать о моем отце…
- Послушай, он ведь электрик. И насколько я разбираюсь в электриках, у них просто мания выведывать все, что им необходимо знать. Поэтому он и прицепился к твоему отцу.
- Он кажется мне нормальным и практичным человеком, - сказала я.
- Абсолютно нормальных родителей не бывает.
- Ты мне будешь рассказывать!
- Но у твоих родителей довольно прочный союз.
- Да уж, насколько прочный, настолько и непредсказуемый.
- Мы никогда не будем непредсказуемы, - рассмеялся он.
- Ловлю тебя на слове.
Мы никогда не будем непредсказуемы. Я знала, что тем самым Дэн хотел сказать мне, что видит нас вместе на долгие годы. Того же хотелось и мне, несмотря на то что внутренний голос настойчиво шептал: не торопись… ты еще только первокурсница… вся жизнь впереди… не запирай себя так рано.
Прошло еще полгода, прежде чем Дэн решился сказать мне "Я люблю тебя". Было лето, и Дэн выиграл место в программе стажировки студентов-медиков в Массачусетском общем госпитале в Бостоне. Когда он узнал, что его, единственного из студентов Вермонтского университета, отобрали в эту программу, он спросил: "Не возражаешь провести со мной лето в Бостоне?" Мне хватило пары секунд, чтобы сказать "да". За неделю я подыскала для нас дешевую квартиру в Кембридже, которую сдавали в субаренду за 85 долларов в месяц. Я навела справки и узнала, что в Роксбери квакеры набирают учителей-добровольцев в классы коррективного курса по чтению, причем без привязки к религиозной конфессии. Я подала заявку, и меня приняли - без жалованья, если не считать 25 долларов в неделю на проезд и ланчи, зато с возможностью делать доброе дело.
Мой отец пришел в восторг, когда я рассказала ему, как собираюсь провести каникулы. Мама тоже выразила одобрение - хотя не обошлось и без оговорок, иначе это была бы не моя мама.
- Обещай мне, что будешь выбираться из Роксбери до наступления темноты. И обещай, что попытаешься найти какого-нибудь приличного местного парня, чтобы провожал тебя каждый вечер до метро и сажал на поезд.
- Под местным парнем ты понимаешь черного? - спросила я.
- Я не расистка, - сказала она. - Но хотя мы с отцом и одобряем твой вариант летних каникул, там, в Роксбери, тебя вполне могут принять за белую либералку, вторгшуюся на чужую территорию…
- Спасибо, мамочка.
- Я просто говорю правду.
На самом деле Роксбери оказался вовсе не таким зловещим, как я представляла. Да, это были форменные трущобы, и социальное неблагополучие кричало о себе на каждом шагу. Но программу "Дадли-стрит проджект" вели профессионалы от образования и работники местной социальной службы, которые не отличались либеральными взглядами. Меня определили наставницей к десятилетним детишкам с отставанием в развитии навыков чтения. Им были не под силу даже простейшие предложения. Не могу сказать, что за семь недель я сделала из них книгочеев, но к концу лета четверо из моей группы уже осваивали повесть "Мальчишки Харди", а я поняла, что нашла для себя любимое дело. Все говорят о том, насколько благодарна профессия учителя, как это ценно - видеть результат своего труда. Но к этому можно добавить и совершенно неповторимое ощущение ответственности, когда ты чувствуешь себя главным. И когда у одного мальчика из моей группы произошел прорыв, я испытала настоящий кайф… пусть даже ребенок сам и не осознал, чего достиг.
- Ты хочешь сказать, - подытожила Марджи, позвонившая мне из Нью-Йорка, - что это примерно как у Сиднея Пуатье, когда все дети поначалу тупоголовые, но в конце подходят к тебе со слезами на глазах и признаются: "Мисс Ханна, вы изменили мою жизнь"?
- Нет, дорогая, - ответила я. - Мои ученики ненавидят эту летнюю школу, а на меня смотрят как на тюремного надзирателя. Но, по крайней мере, они учатся.
- Что ж, во всяком случае, пользы больше, чем в том, чем занимаюсь я.
Благодаря маминым связям Марджи устроилась на летнюю практику в журнал "Севентин".
- Я всегда считала, что глянцевые журналы сплошь гламурные.
- Только не этот. К тому же эти надменные практикантки из "Лиги плюща" и "Семи сестер" смотрят на меня свысока, потому что я учусь в Вермонте.
- Готова спорить, что пива ты можешь выпить больше, чем все они, вместе взятые.
- А я готова спорить, что не выйду замуж за какого-нибудь Тодда, как все они. Кстати, раз уж зашел разговор, как твоя la vie domestique?
- Знаешь, мне не хочется говорить, но…
- Что такое?
- У нас все замечательно.
- Господи, какая ты зануда.
- Признаюсь, виновата.
Я не лукавила. Мама была права: мне действительно нравилось вести домашнее хозяйство. Да и Дэн прекрасно справлялся с нудной домашней работой. Более того, мы совсем не мешали друг другу, и лучшим открытием того лета для меня стала компания Дэна. Нам всегда было о чем поговорить, и он так живо интересовался всем, что происходило в мире. Я безнадежно отставала в политике, и мне было никак не уследить за тем, что творилось во Вьетнаме, в то время как Дэн знал о каждом шаге в наступлении американской армии, о каждом ответном ударе вьетконговцев. И еще он заставил меня читать Филипа Рота - чтобы, как он выразился, научиться понимать "пунктики еврейских матерей".
Моя мама прочитала "Случай портного", когда его впервые опубликовали в 1969 году. Когда я обмолвилась, что наконец-то осилила его этим летом, мамина реакция меня удивила.
- Только не смей думать, что я такая же, как миссис Портной!
- О, я вовсе так не думаю.
- Представляю, что ты плетешь обо мне своему доктору Дэну.
- И кто из нас параноик?
- Только не я…
В ее голосе вдруг появились странные интонации - как будто ее что-то встревожило.
- Что такое, мам? - спросила я.
- Я говорю как-то странно?
- Есть немного. Что-то случилось?
- Ничего, ничего, - сказала она и быстро переменила тему, напомнив мне, что в пятницу вечером в Кембридж приезжает отец, чтобы выступить в Бостоне на митинге против вторжения в Камбоджу. - Он позвонит тебе по приезде, - сказала она и повесила трубку.
В пятницу утром, во время урока, я получила сообщение от отца, в котором он просил встретиться с ним после митинга в отеле "Копли Плаза", где будет проходить пресс-конференция. Митинг был назначен на пять вечера у входа в Бостонскую публичную библиотеку.
Я опоздала, и на Копли-сквер было такое столпотворение, что мне пришлось остановиться на Бойлстон-стрит и слушать усиленный динамиками голос отца, который разносился по городским улицам. Сам он находился так далеко от меня, что казался пятнышком на трибуне, возведенной на площади. Голос, который я слышала, был совсем не похож на тот, что читал мне сказки на ночь или успокаивал после очередной материнской тирады. Это был голос великого общественного деятеля - смелый, зычный, уверенный. Но вместо того чтобы проникнуться дочерней гордостью за отца, блестящего оратора, народного трибуна, я испытала некоторую грусть от того, что он больше не принадлежит мне… если вообще когда-либо принадлежал.
Кошмаром обернулись и мои попытки прорваться после митинга к "Копли Плаза". Хотя до отеля было всего четверть мили, толпа была настолько плотной и так медленно рассасывалась, что у меня ушло около часа на то, чтобы добраться до входа. Но и тут меня ожидало разочарование: копы окружили здание кордоном безопасности и никого не пропускали, разве что прессу. К счастью, в этот момент к баррикадам подошел репортер "Берлингтон Игл" Джеймс Сондерс и сунул под нос копу свое удостоверение. Я встречалась с Сондерсом - он брал интервью у отца у нас дома - и неожиданно для себя выкрикнула его имя. Слава богу, он сразу вспомнил меня, замолвил словечко перед дежурным офицером, и мы благополучно проскользнули в дверь.
"Копли Плаза" представлял собой неказистого вида отель с большим конференц-залом на втором этаже. Там уже было не протолкнуться от журналистов, которых импровизированная пресс-конференция, похоже, интересовала куда меньше, чем бесплатные закуски и пиво, сервированные в другом конце зала. Было очень накурено, и в облаках сигаретного дыма отчетливо угадывался сладкий аромат марихуаны. Со сцены молодой парень вещал о необходимости конфронтации с "ястребами из военно-промышленного комплекса". Из репортеров его слушали человека три.
- О нет, только не он, - сказал Джеймс Сондерс.
Я перестала искать глазами своего отца и переключилась на оратора. Парню было лет двадцать с небольшим - волосы длиной до плеч, густые "моржовые" усы, очень худой, в потертых джинсах и неотглаженной голубой рубашке с пристегнутым воротничком, которая выдавала в нем студента-мажора, а вовсе не отвязного хиппи. Марджи сказала бы: "Вот то, что я называю красавчиком радикалом".
- Кто это?
- Тобиас Джадсон.
- Мне это имя откуда-то знакомо, - сказала я.