- Ну, поплывет она у меня… Без зубов останется! Ладно, - лодочник прикусил пятак, и, видать, удовлетворенный качеством меди, затащил в лодку девочку, которая держала над головой дорогую книжку; повернулся к остальным: "А у вас чего?" Но тут он увидел папку, которую успел закинуть в лодку Павлик и из которой выпала пара мертвых фотографий, поднял одну, приблизил к глазам и, кивнув: "Ладно, карточками возьму", - помог влезть и мальчику, и конюху. А из прибрежного тумана уже вырвалась спущенная с поводка овчарка и вплавь кинулась за ними, но получила страшный удар веслом по голове - и пошла ко дну; а лодка, рассекая водную гладь, стремительно направилась к левому берегу.
Правый берег полностью скрыл туман, и пассажиры лодки, скукожившись, слушали удалявшийся лай, невнятную речь и иногда выстрелы: наверное, преследователи решили, что они всё еще на том берегу.
Конюх снял валенки, вылил из них воду в речку и вновь надел. Челнок плыл, окутанный туманом, который с тяжким вздохом проходил сквозь сидящих, а родной берег все не приближался - как будто Постолка разлилась на километр.
- Видать, сильные дожди шли, пока мы болели? - осмелилась спросить Крошечка, но ей никто не ответил.
Дедушка Диомед молча сел за вторые весла и через какое-то время - видимо, смирив сердце, - поинтересовался у лодочника:
- А где ж твой брат - Харон?
Язон Хижняков пожал плечами:
- Брат на внутренних линиях не работает, только на внешних. А что касается оплаты… вижу, ты, Диомед, сильно разобиделся, так тут у нас нету своих или чужих: хочешь на тот берег - плати! Мне самому-то денег ведь не надоть: я - жоне, на мониста, али на платья. Вся медь - ей идет, она ведь у меня как вроде медная баба, одно слово: Медея!
- Знаю я твою бабу, - ворчливо говорил конюх. - Бедовая! Как зачнет плясать, так вся медь на ейной груди так ходуном и ходит! А вот скажи ты мне, куда мост-то наш подевался? Неужто снесло?
- Может, и снесло…
Крошечке казалось, что не про то взрослые говорят, совсем не про то, и она решилась вмешаться:
- Скажите, а что, пока мы болели… опять война… началась? И… и враг до Урала дошел?!
- Может, и началась, - флегматично отвечал Язон. - Может, и дошел… С этими вопросами - не ко мне. Мое дело: речное. Мое дело: переправа. А уж вы - там, по берегам - сами разбирайтесь!
Наперерез лодке выплыло из тумана бревно, и Язон, выругавшись: "Водяник тя забери!", едва умудрился предотвратить столкновение, резко взяв в сторону, причем лодка едва не хлебнула левым бортом воды. Бревно проплыло мимо, и Орина увидела, что верхом на нем, точно на коне, кто-то сидит, спустив ноги в воду: какой-то заросший мужик, - может, сплавщик? Мужик обернулся, проводил лодку долгим взглядом и нырнул в воду, отчего бревно подпрыгнуло.
- Кто это? - прошептала Крошечка, и опять никто ей не ответил.
Наконец лодка ткнулась носом в берег, ребята с дедушкой Диомедом выбрались на сушу, а Язон Хижняков на своем челноке вновь убрался в туман.
Конюх первым делом стал кликать своего конька - но, сколько ни звал, Басурман не появился.
- Да он уж, небось, дома, - бормотал, успокаивая себя, возничий. - Он не такой дурак, как этот гад Язон, язви его душу, смотрите, куда он нас завез: чуть не в Прокошево! Немудрено, что столько плыли… Теперь идти да идти!
Вышли на неровный тракт, проложенный лесовозами, уводящий от затуманенной Постолки, и, спотыкаясь через шаг (Павлик то и дело падал), выбрались на продольную дорогу.
- Дедушка, а почему вы нам не сказали, что война идет? - осторожно спросила у возничего Крошечка.
- Так… - почесал в голове дедушка Диомед, - так я и сам не знал… А может, запамятовал. Я тут поворочал мозгами-то - и решил: небось я тоже этим вашим энце-валитом переболел, вот память-то у меня и отшибло. Ничего не помню: что болел - не помню, что выздоровел - не помню, что война началась - забыл. Бают, осложнения бывают такие, что хоть плачь: расслабленных много, калек… А у меня, выходит, память отшибло. А может, все не так было, может, нам с вами приснилось, что война кончилась, - а она идет себе. Может, мы от великого страху успокоение себе нашли: кончилась война - и баста! А она до сего дня шла! А после болезни-то - и опамятовались: разглядели, как оно есть на самом деле. Так что, ребята, сами выбирайте: так ли, этак ли - что вас больше устроит… А стрельбу все мы слышали, и собаки тявкали, и эти - враги-то - тявкали не по-нашему. Значит, все сходится: война!
На развилке конюх свернул к прудкам, где бабы лыко вымачивали, и привел ребят к заимке, дескать, тута обогреемся, переночуем, а уж утром отправимся.
- Тем более что оглядеться бы надо: как там дома-то - нет ли чужих… - продолжал возница. - Скрытно будем идти, высмотрим всё - а после войдем в Поселок.
Ребята согласились, пошли за еловым лапником для постели, а дедушка Диомед растопил печурку, возле которой развесили мокредь; конюх поставил сушиться валенки, дети - свою обувь; и вповалку улеглись на широкие, в половину заимки, низкие полати, укрывшись драными телогрейками, которые нашлись в сенцах.
Павлик и Орина лежали рядышком, и когда конюх захрапел, Крошечка шепнула:
- Павлик, ты спишь?
- Не-ет.
- А ты зачем… когда там стреляли, закрыл меня? Разве ты не боишься, что тебя убьют?
- Пока нет.
- А я боюсь… Ты молодец! И читаешь лучше меня! Я сначала думала, что ты дурак, а ты не дурак. Ты ведь не дурак?
- Может, и дурак…
Крошечка засмеялась, и, уже засыпая, нащупала холодную ладошку мальчика и крепко ее стиснула.
Глава третья
ДОМА
Утром Крошечка проснулась ранешенько, потянулась, поглядела на себя и заорала - и как было не заорать: на плоской, цыплячьей ее грудке, точно тесто, подошли два телесных бугорка! Орина натянула ватник до носа и задумалась: что бы это могло значить…
От ее крика Павлик Краснов тоже проснулся и спросил, что случилось. Крошечка покачала головой: так, ничего… Быстро приподняв - и тотчас опустив - телогрейку, она разглядела на своем голом тельце еще кое-что, уж совсем несообразное, и тихонько охнула.
Дедушка Диомед, успевший сварить кашу из завалявшейся на заимке крупки, звал их завтракать. Орине кусок в горло не лез, Павлик тоже отказался. Возница, ворча, дескать, ишь, брезгуют, небось думают, там им шанежек напекли, так вот и хотят место в брюхе оставить, - подчистил чугунок, и велел им в пять минут быть готовыми.
- А вы выйдите, я одеваться буду, - насупилась Крошечка, и когда мужики удалились (Павлик велел ей зажмуриться и по пути к двери тоже облачился), убедилась, что не ошиблась: на ней проросла осенняя трава, - и, поойкивая, принялась торопливо натягивать высохшее исподнее. Но штанины не доставали до лодыжек, а рукава - до локтей, платьишко вообще не сходилось на груди, кофта же кое-как застегнулась, хотя рукава тоже подскочили, как будто за ночь вся одежда села. И полукеды оказались малы. Павлик, войдя, с удивлением посмотрел на нее, но и он был хорош: на нем вчерашняя одежка сидела в точности так же, как на ней. Один дедушка Диомед не пострадал: его пиджачишко каким был, таким и остался, и валенки не скукожились. Поглядев на девочку с мальчиком, он пожал плечами:
- Что-то вы, ребята, как будто выросли за ночь… Ровно как грибы. А вроде и дождя-то не было…
Но - делать было нечего - приходилось привыкать к такой себе; Крошечка пожалела о растоптанных больничных тапках, брошенных в беседке: как раз бы сейчас пригодились!
Но, притоптав задники обувки, ребята кое-как смогли идти - впрочем, дорога была хорошая, песчаная. Конюх, указывая на грузди по обочинам, подшучивал: дескать, а вон ваши брательники, - тоже, небось, за ночь вымахали! Казалось, он нимало не удивился произошедшему с детьми. Впрочем, по сравнению с войной - это, конечно, были сущие пустяки. Да и… со всяким это случалось: с кем раньше, с кем позже, - так о чем же тут говорить!
Орина, натоптав-таки ноги, присела на сосновый пень, Павлик опустился рядом с ней на корточки, а конюх упористо шагал в своих валенках, дескать, догоните, только долго не рассиживайтесь. Оставшись одни, ребята смущенно поглядели друг на друга. Павлик сказал, усмехаясь:
- Растем не по дням, а по часам…
- А что дома скажут? - вздохнула Крошечка. - Вдруг нас не узнают?!
- Узна-ают, - не очень уверенно протянул мальчик. - Только, я думаю, поспешить нам надо… А то как бы совсем взрослыми не стать…
Орина фыркнула - и ребята, прихрамывая, побежали догонять возницу.
С основной дороги свернули на Казанкину грань и по развороченной грани (картошку безогородные барачные жители, знать, уже выкопали) прямиком вышли к задам конторы Лесхоза, где росла могутная крапива. Дедушка Диомед велел ребятам отсиживаться покамесь в кустах, а он-де пойдет на разведку…
- Сколь лет в разведку не ходил - и вот на старости лет приходится. В последнюю-то войну я не воевал, а в Германскую да Гражданскую довелось! Эх, тряхнем стариной! - и конюх скрытно, перебежками передвигаясь среди сосен, отправился к Поселку.
Вернувшись, дедушка Диомед сообщил, что ничего подозрительного не заметил: чужих не видать, да и своих не много видел - вестимо, народ работает… Так что давайте-ка, ребята, по домам! А я к себе - на лесхозовский конный двор: Басурман-то мой там, как я и предвещал! Не потонул вечный конь! Ну а ежели что не так - сыщете меня сами знаете где.
Обошли контору Лесхоза, - и, прежде чем свернуть к конному двору, возница сказал:
- Я уж думал, пригрезилось мне вчерашнее-то, да… одна закавыка осталась: моста через Постолку нет! Да и вы что-то на себя вчерашних не больно похожие… Может, осложнение…