Мозг шерифа работал как счетная машина. Он без труда разгадал весь замысел: парень задумал пристрелить мамашу и свалить преступление на девчонку, но Фэйрбразер опередил его. Они еще не заметили его головы в дверях. Он пригляделся, и тут его еще раз осенило: прямо над трупом убийца и шлюха готовы были броситься друг другу в объятья. Да, он раскусил их с первого взгляда. Всякое он повидал на своем веку, но эта сцена превзошла все его ожидания.
ХРОМЫЕ ВНИДУТ ПЕРВЫМИ
I
Шепард сидел на табурете у стойки, разделяющей пополам обшитую панелями кухню, и ел утреннюю овсянку прямо из порционной вощеной коробочки, в каких ее доставляли из магазина. Он жевал машинально, не сводя синих глаз со своего сына, пока тот обходил кухонные шкафчики один за другим, выбирая себе на завтрак что-нибудь по вкусу. Десятилетний мальчик был коренаст, белоголов. Шепард провожал его упорным взглядом. Как ясно читаешь будущее этого ребенка по его лицу. Пойдет служить в банк. Или того чище. Возглавит небольшую ссудную кассу. Отцу ничего не нужно, лишь бы сын рос добрым и умел думать о других, да что-то непохоже. Шепард был молод, он рано поседел. Ежик коротких волос узким нимбом осенял его розовое нервное лицо.
Мальчик подошел к стойке, держа под мышкой банку орехового масла, в одной руке у него была тарелка с четвертушкой шоколадного кекса, в другой - бутылочка с кетчупом. Отца он, казалось, не замечал. Он влез на табуретку и стал намазывать кекс маслом. Большие уши лопухами оттопырились у него на голове, как бы растягивая в стороны и без того широко расставленные глаза. Его зеленая футболка так выцвела, что от лихого ковбоя на груди осталась только тень.
- Нортон, я вчера видел Руфуса Джонсона, - сказал Шепард. - И знаешь, чем он занимался?
Мальчик обратил к нему отсутствующий взгляд, слыша, но еще не слушая. Синева отцовских глаз на ребячьем лице будто выцвела, как и футболка, один глаз чуть приметно тяготел к виску.
- Он стоял в подворотне, рылся в помойном баке,- сказал Шепард. - Искал что-нибудь поесть. - Он помолчал, чтобы мальчик лучше прочувствовал сказанное. - Он
голодает, - договорил Шепард, настойчиво взывая взглядом к совести сына.
Мальчик ухватил с тарелки кекс и откусил уголок.
- Нортон, ты вообще представляешь себе, что значит делиться?
Первый проблеск внимания.
- Пожалуйста, тут есть твоя доля, - сказал Нортон.
- Тут есть его доля, - хмуро сказал Шепард. Напрасные старания. Пусть бы, кажется, любой недостаток - буйный нрав, даже склонность приврать, - только не эгоизм.
Мальчик перевернул бутылку с кетчупом и, хлопая до донышку, стал вытряхивать содержимое на кекс. Шепард страдальчески поднял брови.
- Тебе вот десять лет, а Руфусу Джонсону - четырнадцать, - сказал он. - Но твои рубашки наверняка пришлись бы ему впору.- Руфусом Джонсоном из колонии для малолетних преступников он занимался весь этот год. Два месяца назад Руфуса выпустили. - В колонии он еще выглядел прилично, а сейчас - кожа да кости. Уж он-то не закусывает по утрам кексами с ореховым маслом.
Мальчик перестал жевать.
- Да кекс черствый, - сказал он. - Я и намаслил. Шепард отвернулся к окну у конца стойки. Стриженый зеленый газон покато стлался к жидкой пригородной рощице футах в пятидесяти от дома. При покойной жене они часто ели под открытым небом, даже завтракать садились на траве. В те дни он ни разу кс замечал у сына признаков эгоизма.
- Послушай-ка меня, - сказал он, отворачиваясь от окна. - Гляди на меня и слушай.
Мальчик поглядел. Во всяком случае, обратил к отцу глаза.
- Когда Руфус уходил из колонии, я дал ему ключи от нашего дома, во-первых, в знак доверия, а потом, чтоб ему было куда прийти как желанному гостю. Пока они ему не пригодились, но теперь, полагаю, пригодятся - он видел меня, и он голодает. Если же он не решится, я пойду отыщу его и сам приведу сюда. Я не могу спокойно смотреть, как дети питаются отбросами из помойки.
Мальчик насупился. Очевидно, до него дошло, что на его достояние посягают.
У Шепарда брезгливо поджались губы.
- Когда Руфус родился, его отца уже не было на свете. Его мать сидит в тюрьме. Он рос у деда, в хибаре без воды, без света, а старик к тому же драл его изо дня в день. Каково бы тебе было родиться в подобном семействе?
- Я не знаю, - растерянно сказал мальчик.
- А ты бы задумался как-нибудь.
В муниципалитете Шепард ведал организацией детского досуга. По субботам на правах консультанта работал в колонии, не получая иного вознаграждения, кроме чувства, что он помогает подросткам, до которых больше никому нет дела. Джонсон был самый смышленый из всех, с кем ему доводилось работать, и самый обездоленный.
Нортон вяло повозил по тарелке объедок кекса.
- Раз начал, доедай, - сказал Шепард.
- Вдруг он еще и не придет, - сказал мальчик и чуть просветлел.
- Ты подумай, у тебя столько всего, а у него что есть? - сказал Шепард. - А если б тебе приходилось копаться в помойке, когда проголодаешься? Если бы у тебя нога раздулась, как колода, и ты бы ходил, припадая на один бок?
Мальчик моргал глазами, явно не в силах вообразить такое.
- У тебя нет никаких увечий, - сказал Шепард. - У тебя хороший дом. Тебе никогда не внушали ничего, кроме правды. Твой папа смотрит, чтоб ты ни в чем не знал недостатка. У тебя нет деда, который тебя избивает. И мать не сидит в тюрьме.
Мальчик отпихнул от себя тарелку. У Шепарда вырвался стон. Под перекошенным мальчишеским ртом внезапно вспух желвак. Лицо собралось в бугры и шишки, от глаз остались щели.
- Да-а, - завел он надрывным, хватающим за душу басом. - Если бы в тюрьме, я бы мог сходить с ней повидаться.
По его лицу покатились слезы, на подбородок вытекла струйка кетчупа. Выглядело это так, словно его только что ударили в зубы. Уже не сдерживаясь, он заревел благим матом.
Шепард сгорбился на табурете, удрученный, беспомощный, как перед натиском стихийной силы. Есть что-то противоестественное в этом горе. Очередное проявление эгоизма, вот и все. Второй год, как ее не стало, дети не горюют так долго.
- Стыдись, ведь тебе вот-вот одиннадцать, - сказал он. Мальчик перешел на тоненькие, прерывистые, нестерпимо жалостные всхлипывания.
- Ты бы забыл на минутку о себе да подумал, что можешь сделать для кого-то другого, - сказал Шепард. - Тогда и по маме перестанешь тосковать.
Мальчик затих, только по-прежнему вздрагивали его плечи. А потом исказилось лицо и он опять заревел.
- Ты что же думаешь, мне без нее не одиноко? - сказал Шепард. - Думаешь, я не ощущаю утраты? Еще как ощущаю, просто я не сижу сложа руки и не кисну. Я действую, я помогаю другим. Видел ты хоть раз, чтобы я сидел, уставясь в одну точку, и предавался размышлениям о своих горестях?
Мальчик, будто в изнеможении, обмяк всем телом, но его лицо вновь перечеркнули полоски слез.
- Чем ты сегодня намерен заняться? - спросил Шепард, чтобы как-то отвлечь его.
Мальчик провел по глазам рукавом.
- Семенами торговать, - невнятно выговорил он. Вечно чем-нибудь да торгует. Скопил себе четыре банки медяков и серебра, чуть не каждый день достает из своего чулана и пересчитывает.
- Зачем тебе торговать семенами?
- Чтобы дали премию.
- И велика премия?
- Тысяча долларов.
- Ну допустим, у тебя в руках оказалась бы тысяча долларов - что б ты сделал?
- Берег бы, - сказал мальчик и утер нос о плечо.
- Да уж, не сомневаюсь, - сказал Шепард. - Слушай. - Он понизил голос и едва ли не с мольбой продолжал: - Допустим, тебе действительно дали премию, тысячу долларов. Неужели тебе не захотелось бы истратить ее на других детей, не таких благополучных, как ты? Например, пожертвовать качели и трапецию сиротскому приюту? Или купить бедному Руфусу Джонсону новый башмак?
Мальчик стал потихоньку отодвигаться от стойки. Вдруг он качнулся вперед и с открытым ртом навис над тарелкой.
У Шепарда снова вырвался стон. Кекс, ореховое масло, кетчуп - все вышло обратно осклизлой приторной кашей. Мальчик навис над нею, давясь, его еще раз вывернуло, и он застыл над тарелкой, разинув рот, точно готовясь изрыгнуть напоследок и свое сердце.
- Ну-ну, - сказал Шепард. - Ничего. Ты не виноват. Вытри рот и поди приляг.
Мальчик не шевелился. Потом поднял голову и устремил невидящий взгляд на отца.
- Ступай, ступай, - сказал Шепард. - Отлежись. Мальчик задрал край футболки и кое-как вытер губы. Затем слез с табуретки и побрел из кухни.
Шепард сидел, уставясь на лепешку полупереваренной пищи. Кислая вонь ударила ему в ноздри, он отстранился. Его замутило. Он поднялся, поставил тарелку в раковину, открыл кран и угрюмо смотрел, как вода смывает месиво в сток. Бедная, исхудалая рука Джонсона пытается нашарить что-нибудь съедобное в мусорном баке, а тут его собственный сыночек, жадный, черствый эгоист, объедается до рвоты. Он двинул кулаком по крану, остановил воду. Джонсон, способный на настоящую отдачу, с пеленок лишен всего; Нортон, заурядный, чтобы не сказать тупой, ни в чем не знает отказа.
Он опять подсел к стойке и стал доедать свой завтрак. Овсянка слежалась в коробочке влажным комом, но Шепард не замечал, что глотает. На такого, как Джонсон, не жаль никаких усилий, все окупится. Шепард определил это еще в тот раз, когда Руфус впервые приковылял к нему для разговора.