- Поближе туда к осени поедем. Там и грибки пойдут, солонинки какой-нибудь можно успеть приготовить, варенья сварить облепишного. В Москве-то ведь все в купли. Да и не сделают они так, как я по-домашнему сделаю. Вот так, сынок. Поклон жене своей и ребятишкам от меня и от Шурки. Все пока. Записал?
- Записал.
Бабка взяла лист, вложила в конверт и сама написала адрес:
"Москва, Ленинский проспект, д. 78, кв. 156.
Герою Советского Союза Любавину Павлу Игнатьевичу.
От матери его из Сибири".
Адрес она всегда подписывала сама: знала, что так дойдет вернее.
- Вот так. Не тоскуй, Шурка. Летом поедем.
- А я и не тоскую. Но ты все-таки помаленьку собирайся: возьмешь да надумаешь лететь.
Бабка посмотрела на внука и ничего не сказала.
Ночью Шурка слышал, как она ворочалась на печи, тихонько вздыхала и шептала что-то.
Шурка тоже не спал. Думал. Много необыкновенного сулила жизнь в ближайшем будущем. О таком даже не мечталось никогда.
- Шурк! - позвала бабка.
- А?
- Павла-то, наверно, в Кремль пускают?
- Наверно. А что?
- Побывать бы хоть разок там… посмотреть.
- Туда сейчас всех пускают.
Бабка некоторое время молчала.
- Так и пустили всех, - недоверчиво сказала она.
- Нам Николай Васильевич рассказывал.
Еще с минуту молчали.
- Но ты тоже, бабонька: где там смелая, а тут испугалась чего-то, - сказал Шурка недовольно. - Чего ты испугалась-то?
- Спи знай, - приказала бабка. - Храбрец. Сам первый в штаны наложишь.
- Спорим, что не испугаюсь?
- Спи знай. А то завтра в школу опять не добудишься.
Шурка затих.
Солнце, старик и девушка
Дни горели белым огнем. Земля была горячая, деревья тоже были горячие.
Сухая трава шуршала под ногами. Только вечерами наступала прохлада. И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик, садился всегда на одно место - у коряги - и смотрел на солнце. Солнце садилось за горы. Вечером оно было огромное, красное. Старик сидел неподвижно. Руки лежали на коленях - коричневые, сухие, в ужасных морщинах. Лицо тоже морщинистое, глаза влажные, тусклые. Шея тонкая, голова маленькая, седая. Под синей ситцевой рубахой торчат острые лопатки.
Однажды старик, когда он сидел так, услышал сзади себя голос:
- Здравствуйте, дедушка!
Старик кивнул головой.
С ним рядом села девушка с плоским чемоданчиком в руках.
- Отдыхаете?
Старик опять кивнул головой. Сказал;
- Отдыхаю.
На девушку не посмотрел.
- Можно, я вас буду писать? - спросила девушка.
- Как это? - не понял старик.
- Рисовать вас.
Старик некоторое время молчал, смотрел на солнце, моргал красноватыми веками без ресниц.
- Я ж некрасивый теперь, - сказал он.
- Почему? - Девушка несколько растерялась. - Нет, вы красивый, дедушка.
- Вдобавок хворый.
Девушка долго смотрела на старика. Потом погладила мягкой ладошкой его сухую, коричневую руку и сказала:
- Вы очень красивый, дедушка. Правда.
Старик слабо усмехнулся:
- Рисуй, раз такое дело.
Девушка раскрыла свой чемодан.
Старик покашлял в ладонь:
- Городская, наверно? - спросил он.
- Городская.
- Платют, видно, за это?
- Когда как, вообще-то, Хорошо сделаю, заплатят.
- Надо стараться.
- Я стараюсь.
Замолчали.
Старик все смотрел на солнце.
Девушка рисовала, всматриваясь в лицо старика сбоку.
- Вы здешний, дедушка?
- Здешный.
- И родились здесь?
- Здесь, здесь.
- Вам сколько сейчас?
- Годков-то? Восемьдесят.
- Ого!
- Много, - согласился старик и опять слабо усмехнулся. - А тебе?
- Двадцать пять.
Опять помолчали.
- Солнце-то какое! - негромко воскликнул старик.
- Какое? - не поняла девушка.
- Большое.
- А-а… Да. Вообще красиво здесь.
- А вода вона, вишь, какая… У того берега-то…
- Да, да.
- Ровно крови подбавили.
- Да. - Девушка посмотрела на тот берег. - Да.
Солнце коснулось вершин Алтая и стало медленно погружаться в далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались горы. Они как будто придвинулись. А в долине - между рекой и горами тихо угасал красноватый сумрак. И надвигалась от гор задумчивая мягкая тень. Потом солнце совсем скрылось за острым хребтом Бубурхана, и тотчас оттуда вылетел в зеленоватое небо стремительный веер ярко-рыжих лучей. Он держался недолго - тоже тихо угас. А в небе в той стороне пошла полыхать заря.
- Ушло солнышко, - вздохнул старик.
Девушка сложила листы в ящик.
Некоторое время сидели просто так - слушали, как лопочут у берега маленькие торопливые волны.
В долине большими клочьями пополз туман.
В лесочке, неподалеку, робко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей громко откликнулись с берега, с той стороны.
- Хорошо, - сказал негромко старик.
А девушка думала о том, как она вернется скоро в далекий милый город, привезет много рисунков. Будет портрет и этого старика. А ее друг, талантливый, настоящий художник, непременно будет сердиться: "Опять морщины!.. А для чего? Всем известно, что в Сибири суровый климат и люди там много работают. А что дальше? Что?.."
Девушка знала, что она не бог весть как даровита. Но ведь думает она о том, какую трудную жизнь прожил этот старик. Вон у него какие руки… Опять морщины! "Надо работать, работать, работать…"
- Вы завтра придете сюда, дедушка? - спросила она старика.
- Приду, - откликнулся тот.
Девушка поднялась и пошла в деревню.
Старик посидел еще немного и тоже пошел.
Он пришел домой, сел в своем уголочке, возле печки, и тихо сидел ждал, когда придет с работы сын и сядут ужинать.
Сын приходил всегда усталый, всем недовольный. Невестка тоже всегда чем-то была недовольна. Внуки выросли и уехали в город. Без них в доме было тоскливо. Садились ужинать.
Старику крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку - старался не шуметь. Молчали.
Потом укладывались спать.
Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о чем говорить? Все слова давно сказаны.
На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал:
- Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном. А Ванька в городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет; ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много, Любют меня. По городам все теперь…
Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала.
- Трудно было жить? - невпопад спрашивала она.
- Чего ж трудно? - удивлялся старик. - Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.
- Сыновей жалко?
- А как же? - опять удивлялся старик. - Четырех таких положить шутка нешто?
Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.
А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.
- Ненастье завтра будет, - сказал старик.
Девушка посмотрела на ясное небо:
- Почему?
- Ломает меня всего.
- А небо совсем чистое.
Старик промолчал.
- Вы придете завтра, дедушка?
- Не знаю, - не сразу откликнулся старик. - Ломает чего-то всего.
- Дедушка, как у вас называется вот такой камень? - Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.
- Какой? - спросил старик, продолжая смотреть на горы.
Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.
- Такой? - спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих, скрюченных пальцах. - Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.
Девушку поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой. Она не нашлась сразу, о чем говорить, молчала, смотрела сбоку на старика. А он смотрел туда, где село солнце. Спокойно, задумчиво смотрел.
- На… камешек-то, - сказал он и протянул девушке камень. - Они еще не такие бывают. Бывают: весь белый, аж просвечивает, а снутри какие-то пятнушки. А бывают: яичко и яичко - не отличишь. Бывают: на сорочье яичко похож - с крапинками по бокам, а бывают, как у скворцов, - синенькие, тоже с рябинкой с такой.
Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой.
- Вы где живете, дедушка?
- А тут не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом, - старик показал дом на берегу, - дальше - Бедаревы, потом - Волокитины, потом Зиновьевы, а там уж, в переулочке, - наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было.
- Спасибо.
- Я пошел. Ломает меня.
Старик поднялся и пошел тропинкой в гору.
Девушка смотрела вслед ему до тех пор, пока он не свернул в переулок. Ни разу старик не споткнулся, ни разу не замешкался. Шел медленно и смотрел под ноги. "Нет, не слепой, - поняла девушка. - Просто слабое зрение".