- Приду. - Девушка ободряюще улыбнулась. Оглянулась на доктора, нагнулась к Гриньке и шепнула: - Только бюллетень у доктора не надо просить. Хорошо?
- Хорошо. - Гринька ласково смотрел на девушку.
- До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
Девушку все проводили добрыми глазами.
Доктор подошел к Гриньке:
- Как дела, герой?
- Лучше всех.
- Дай-ка твою ногу.
- Доктор, пусть она придет завтра, - попросил Гринька.
- Кто? - спросил доктор. - Корреспондентка? Пусть приходит. Влюбился, что ли?
- Не я, а она в меня.
Смешливый доктор опять засмеялся:
- Ну, ну… Пусть приходит, раз такое дело. Веселый ты парень, я погляжу.
Он посмотрел Гринькину ногу и ушел в другую палату.
- Думаешь, она придет? - спросил белобрысый Гриньку.
- Придет, - уверенно сказал Гринька. - За мной не такие бегали.
- Знаю я этих корреспондентов. Им лишь бы расспросить. Я в прошлом году сжал много, - начал рассказывать белобрысый, - так ко мне тоже корреспондента подослали. Я ему три часа про свою жизнь рассказывал. Так он мне даже пол-литра не поставил. "Я, - говорит, - непьющий", то-се, - начал вилять.
Гринька смотрел в потолок, не слушал белобрысого. Думал о чем-то. Потом отвернулся к стене и закрыл глаза.
- Слышь, друг! - окликнул его белобрысый.
- Спит, - сказал человек с "самолетом". - Не буди, не надо. Он на самом деле что-то совершил.
- Шебутной парень, - похвалил белобрысый. - В армии с такими хорошо.
Гринька долго лежал, слушал разговоры про разные подвиги, потом действительно заснул.
И приснился ему такой сон.
Будто он в какой-то незнакомой избе - нарядный, в хромовых сапогах, в плисовых штанах - вышел на круг, поднял руку и сказал: "Ритмический вальс".
Гринька, когда служил в армии, все три года учился танцевать ритмический вальс и так и не научился - не смог.
И вот будто пошел он по кругу, да так здорово пошел - у самого сердце радуется. И он знает, что на него смотрит девушка-корреспондентка. Он не видел ее, а знал, чувствовал, что стоит она в толпе и смотрит на него. Проснулся он оттого, что кто-то негромко позвал его:
- Гриньк…
Гринька открыл глаза - на кровати сидит мать, вытирает концом полушалка слезы.
- Ты как тут? - удивился Гринька.
- Сказали мне… в сельсовете. Как же это получилось-то сынок?
- Ерунда, не плачь. Срастется.
- И вечно тебя несет куда-то, дурака. Никто небось не побежал…
- Ладно, - негромко перебил Гринька. - Начинается.
Мать полезла в мешочек, который стоял у ее ног.
- Привезла тут тебе… Ешь хоть теперь больше. Господи, господи, что за наказание такое! Что-нибудь да не так. - Потом мать посмотрела на других больных, склонилась к сыну, спросила негромко: - Деньжонок-то нисколько не дали?
Гринька сморщился, тоже мельком глянул на товарищей и тоже негромко сказал:
- Ты что? Ненормальная какая-то…
- Лежи, лежи… нормальный! - обиделась мать. И опять полезла в торбочку и стала вынимать оттуда шанежки и пирожки. - Изба-то завалится скоро… Нормальный!..
- Все, на эту тему больше не реагирую, - отрезал Гринька.
На другой день Гриньке принесли газету, где была небольшая заметка о нем. В ней рассказывалось как он, Гринька, рискуя жизнью, спас государственное имущество. Называлась заметка "Мужественный поступок". Подпись: "А. Сильченко".
Гринька прочитал заметку и спрятал газету под подушку.
- Не в этом же дело, - проворчал он. А. Сильченко не пришла. Гринька ждал ее два дня, потом понял: не придет.
- Не уважаю стиляг, - сказал он белобрысому. Тот поддакнул:
- Я их вообще не перевариваю.
Гринька вынул из тумбочки лист бумаги и спросил детину:
- Стихи любишь?
- Нет, - признался тот.
- Надо любить, - посоветовал Гринька. - Вот слушай:
Мечтал ли в жизни я когда
Стать стихотворцем и поэтом;
Двадцать пять лет из-под пера не шла строка,
А вот сейчас пишу куплеты.
Белобрысый слушал нахмурившись.
- Ну как? - спросил Гринька.
- Ничего, - похвалил детина. - Это кому ты? Гринька промолчал на это. Положил лист на тумбочку, взял карандаш и стал смотреть в потолок.
- Поэму буду сочинять, - сказал он. - Про свою жизнь. Все равно делать нечего.
Классный водитель
Весной, в начале сева, в Быстрянке появился новый парень - шофер Пашка Холманский. Сухой, жилистый, легкий на ногу. С круглыми изжелта-серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом, рябоватый, с крутой ломаной бровью, не то очень злой, не то красивый. Смахивал на какую-то птицу.
Пашка был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел по Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада.
В Быстрянку он попал так.
Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай возвращался из города на колхозном "газике". Посреди дороги у них лопнула рессора. Прохоров, всласть наругавшись с шофером, стал голосовать попутным машинам. Две не остановились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу
- Куда?
- До Быстрянки.
- А Салтон - это дальше или ближе?
- Малость ближе. А что?
- Садись до Салтона. Дорогу покажешь.
- Поехали.
Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука - на штурвале, левая - локтем - на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу, задумчиво щурился.
Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился.
- Ты еще головы никогда не ломал? - спросил Прохоров.
- А?.. Ничего. Не трусь, дядя. Главное в авиации что? - улыбнулся шофер. Улыбка простецкая, добрая.
- Главное в авиации - не трепаться, по-моему.
- Нет, не то. - Парень совсем отпустил штурвал и полез в карман за папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит.
Прохоров стиснул зубы и отвернулся.
В этот момент полуторку основательно подкинуло. Прохоров инстинктивно схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера.
- Ты!.. Авиатор!
Парень опять улыбнулся.
- Уважаю скорость, - признался он.
Прохоров внимательно посмотрел в глаза парню: парень чем-то нравился ему.
- Ты в Салтон зачем едешь?
- В командировку.
- На сев, что ли?
- Да… помочь мужичкам надо.
Хитрый Прохоров некоторое время молчал. Закурил тоже. Он решил переманить шофера в свой колхоз.
- В сам Салтон или в район?
- В район. Деревня Листвянка… Хорошие места тут у вас.
- Тебя как зовут-то?
- Меня-то? Павлом. Павел Егорыч.
- Тезки с тобой, - сказал Прохоров. - Я тоже по батьке Егорыч. Поехали ко мне, Егорыч?
- То есть как?
- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я тоже председатель. Листвянка - это дыра, я тебе должен сказать. А у нас деревня…
- Что-то не понимаю: у меня же в командировке сказано…
- Да какая тебе разница?! Я тебе дам такой же документ… что ты отработал на посевной - все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз должок имеется. А?
- Клуб есть? - спросил Пашка.
- Клуб? Ну как же!
- Сфотографировано.
- Что?
- Согласен, говорю! Пирамидон.
Прохоров заискивающе посмеялся.
- Шутник ты… (Один лишний шофер да еще с машиной на посевной - это пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч.
- Стараюсь. Значит, клубишко имеется?
- Имеется, Паша. Вот такой клуб - бывшая церковь!
- Помолимся, - сказал Пашка.
Оба - Прохоров и Пашка - засмеялись.
Так попал Павел Егорыч в Быстрянку.
Жил Пашка у Прохорова. Быстро сдружился с хозяйкой, женой Прохорова, охотно беседовал с ней вечерами.
- Жена должна чувствовать! - утверждал Пашка, с удовольствием уписывая жирную лапшу с гусятиной.
- Правильно, Егорыч, - поддакивал Ермолай, согнувшись пополам, стаскивая с ноги тесный сапог. - Что это за жена, которая не чувствует?
- Если я прихожу домой, - продолжал Пашка, - так? - усталый, грязный - то-се, я должен первым делом видеть энергичную жену. Я ей, например: "Здорово, Маруся!" Она мне весело: "Здорово, Павлик! Ты устал?"
- А если она сама, бедная, наработается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? - замечала хозяйка.
- Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
- Абсолютно! - поддакивал Прохоров.
Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками.
В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда. Сдержанно веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым ворогом, в хромовых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой русой хмелиной завивался чуб.
- Как здесь население… ничего? - равнодушно спросил он у одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами танцующих: хотел знать, какое он произвел впечатление на "местное население".
- Ничего, - ответил парень.
- А ты, например, чего такой кислый?
- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? - обиделся парень.
Пашка миролюбиво оскалился:
- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
- Смотри, как бы тебе самому не навели тут.
- Ничего. - Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят в зале.