- Ну и пусть. Я себе никогда такой задачи не ставил.
- Признайтесь, Гордон, что вы задумали? Зачем сюда приехал Юнис? Что у вас на уме?
- Ровно ничего! Я просто хочу отправить домой маленького Нури.
- Бросьте, я уверен, что дело не только в этом. В вашей пустыне опять что-то происходит. Чую по запаху здесь в министерствах.
- В пустыне всегда что-то происходит.
- Да, но сейчас это что-то серьезное.
- В таком случае вам известно больше, чем мне. Я не знаю, как сейчас обстоят дела в Аравии, и не хочу знать. Когда можно будет отправить мальчика домой? Ему вредно здесь оставаться.
- Постараюсь в несколько дней все уладить. А вы, Гордон, поскорей приезжайте в Лондон. Тут с вами жаждет встретиться половина палаты общин, не говоря уже об американце и русском, с которыми вы сами просили вас свести.
Гордон успел уже позабыть об этой своей просьбе, но пообещал быть в Лондоне через неделю.
- А что все-таки, по-вашему, делается в Аравии? - не удержавшись, спросил Гордон.
- Толком не знаю. Не то Хамид снова зашевелился, не то бахразские революционеры, а может быть, на промыслах неспокойно. Но что-то носится в воздухе. Я лично думаю, что назревает какое-то обострение между Хамидом и нашими людьми в Истабале. Вот почему меня удивляет ваш отказ воспользоваться этой фрименовской историей. Было бы очень кстати. Если умно нанести этот удар, от него зашаталась бы вся наша политика в Аравии.
- Нет!
- Как хотите. Но меня удивляет, что вы не в курсе событий.
Гордон теперь и сам жалел об этом. Он слышал кое-что только от маленького Нури, который рассказывал ему о Хамиде, о Зейне, о жизни в Истабале. Нури знал, что готовится новое восстание - об этом знал каждый араб пустыни, - но его сведения были самого общего характера, можно было только строить догадки, основываясь на его рассказах о кое-каких посетителях, тайно навещавших истабальский дворец Хамида.
В Истабале все шло по-прежнему, говорил Нури; новое только то, что Хамид, выполняя данное обещание, взял его и Минку к себе на службу. В городе жизнь беспокойная, случаются драки и преступления, и Хамиду то и дело приходится наводить порядок, судить и наказывать. Было два случая, когда ворам отрубали руки (наказание, положенное за кражу винтовки); Об этом стало известно Фримену, и он сказал Хамиду, что подобных жестокостей больше не должно быть; он очень рассердился - маленький Нури никогда не видел его в таком гневе - и даже кричал на Хамида. А что за дело до этого ему, англичанину? Теперь Хамид творит суд и расправу потихоньку: если нужно отрубить преступнику руки, это делается на крыше дворца, так, чтобы Фримен не видел; и оба - палач и жертва - по молчаливому уговору хранят все дело в тайне от англичан.
Сам Хамид все тот же: истинный властитель, суровый и энергичный; только язык у него, пожалуй, стал острее да рука более тяжелой. (Это Нури и Минка несколько раз испытали на себе, расшалившись.) Да, он нетерпелив и грозен, но по-прежнему предан своим собратьям. Еще маленький Нури рассказал Гордону, что англичане прислали в Истабал своих людей, и те постоянно торчат теперь у Хамида перед носом. Хамид с ними учтив и любезен, но по ночам, когда бахразские самолеты поднимаются в небо, Хамид выходит на белый дворцовый балкон и во весь голос клянет их - с сердцем, но спокойно и уверенно, словно знает, что рано или поздно настанет день… - Ах, господин, все мы молим бога, чтобы этот день настал, - сказал Нури. - Все мы этого ждем.
- Ну, а бахразец Зейн?
Он то появляется, то исчезает, докладывал Нури. Все уже знают его в Истабале, не знают только англичане, которые его усиленно ищут. Иногда он является в обличье кочевника, верхом на верблюде, на котором сидит, сгорбившись по-стариковски. Иногда приходит переодетый муллой, или купцом, или дервишем, будто бы принесшим Хамиду целебное снадобье.
- А разве Хамид болен?
- Хамид время от времени притворяется больным, чтобы обмануть англичан. Он по целым неделям никуда не выходит, и никто его не видит - то есть видит чуть не весь город, вся пустыня, весь мир, но только не англичане. Англичан во дворце живет трое. Кроме того, часто приезжает Фримен и тот маленький седой генерал. Но мы их и не замечаем. Вот бахразских самолетов нельзя не замечать, потому что они своим грохотом нарушают наш покой и мешают творить вечернюю и утреннюю молитву, а иногда не дают даже людям поспать в самую знойную, полуденную пору. Налетают неизвестно откуда, но Хамид шлет им проклятья, и они снова улетают.
- Ну, а бахразец Зейн? Беседует он с Хамидом?..
- Да они только и делают, что беседуют между собой, господин. Сперва этот говорит, а тот слушает, потом наоборот. Спорят ли? О, споры во дворце никогда не утихают. Иной раз Зейн является не один, а приводит тайком кого-нибудь из своих собратьев, и тогда разговор у них идет чуть не до утра; они и поспорят, и покричат, и даже посмеются в мирной тишине ночи. Уж этот Зейн! Сперва все молчит. А потом как начнет донимать Хамида угрозами! А Хамид рассердится и гонит его прочь.
- Значит, они спорят?
- Еще бы! Ведь этот бахразец - он неугомонный. Минка все грозится вырезать ему язык. Но мы угощаем его шербетом и никогда не забываем, что он твой брат, волею аллаха, господин, - только лицо у него темное и никогда не будет таким красным, как твое. И мы его любим, потому что любим тебя! Зейн говорит, что скоро для всех арабов воссияет день. Он мне велел передать это тебе и сказал, что ты рад будешь это услышать.
- А Хамид что велел передать мне?
- Ничего, господин.
- Совсем ничего?
- Совсем. После того как ты уехал от нас, я каждый день потихоньку плакал, а Хамид в утешение давал мне винные ягоды и говорил, что ты всегда с ним, в саду его души. А потом этот англичанин, Фримен, спросил, хочу ли я с тобой увидеться. Я снова заплакал, на этот раз от радости, и спросил Хамида, позволит ли он мне ехать. Ах, Гордон, мне даже сейчас больно, когда я вспоминаю это. "Поезжай, - сказал Хамид. - Поезжай во имя аллаха!" Но, я готов поклясться, при этих словах в глазах у него блеснули слезинки. И он сказал: "Может быть, ты уговоришь его к нам вернуться! А если нет, то хотя бы напомнишь ему о нас". И это все, Гордон. Больше ничего не было сказано. А ты вернешься к нам, Гордон? Истек уже срок твоему слову?
- Нет! - сказал Гордон. - Еще не истек. - И обоим стало грустно от этого ответа.
Приехал за Нури сам генерал. Он снова заверил Гордона в том, что мальчик был привезен в Англию без его ведома и согласия.
- Это не в моем духе поступок, Гордон, - сказал он с истинно солдатским прямодушием.
- А разве Фримен - начальник над вами, генерал? Разве теперь он хозяйничает в Аравии?
Нарушая чинный покой материнской кретоновой гостиной, Гордон дерзил генералу, хотя совсем не собирался это делать. Он искренне жалел старого солдата, у которого был такой вид, словно его обманули в чем-то.
- Ведомство Фримена не знает удержу в таких вещах, - ответил генерал. - Вам это должно быть известно, Гордон. Хитрости, заговоры, всякие замысловатые политические интриги - их стихия. Но все это не отражает наших истинных намерений.
- Мне нет дела до истинных намерений, генерал. Я хочу одного: поскорей отправить мальчика домой.
- Все уже устроено. Но мне хотелось бы сказать вам, Гордон, что на основе этого инцидента я поставил вопрос о разграничении функций между нашими двумя ведомствами. Фримену даны указания придерживаться рамок своей непосредственной работы. Ведь он разведчик.
- Разведчик! Как обидно должно быть многим отважным, мужественным людям, что мы присвоили это название скопищу интриганов, развратителей, лицемеров, грубых, неотесанных, бессовестных скотов.
- Как бы там ни было, последнее слово осталось за моим ведомством. Мне понятны ваши чувства по отношению к этому мальчику, Гордон. Вот почему я так энергично взялся за дело.
- Рад слышать, генерал. Но если вы хотите сохранить свое положение, советую вам вооружиться административной бритвой и перерезать горло Фримену, не медля и не рассуждая. Иначе он перережет горло вам.
- Нет, нет! Речь ведь идет не о личном соперничестве. У него хватит ума отнестись к делу по-джентльменски.
- Х-ха!
- Это спор о методах в политике, - настаивал генерал. - Я готов признать, что между мной и Фрименом немало разногласий в вопросах, касающихся Аравии. Знаете, Гордон, я уверен, что если бы мы с вами сели спокойно рядом и побеседовали об этих вопросах, оказалось бы, что наши взгляды, надежды и пожелания, связанные с Аравией, в значительной мере совпадают. Нам нетрудно было бы о многом договориться.
- Например, о владычестве Бахраза над пустыней?
- А! Да, тут, пожалуй, наши точки зрения расходятся.
- Расходятся, генерал? Они диаметрально противоположны.
- Не убежден. Не убежден, что так уж невозможно найти какое-то решение, приемлемое для обеих сторон - не только для нас с вами, но и для племен и Бахраза.
- Я вам хоть сейчас подскажу решение, генерал. Дайте племенам свободу.
- Погодите минутку, Гордон, - начал генерал Мартин тоном дружеского внушения.
Но эту минутку прервал Нури, появившийся с медным подносом, на котором стоял турецкий кофейный прибор; его проказливая рожица выражала умильно-смиренное ожидание похвалы за отлично выполненную услугу.
- Господин, - сказал он, церемонно кланяясь генералу, - да будет эта чаша благословенна для вкушающего из нее.